Сочинения. Том 2. Иду на грозу. Зубр

Агатов прервал его:

– Свою тактику принципами заслоняете? Я вас понял. Думаете, я не знаю, как вы все меня расцениваете?

Его непримиримый смешок сделал излияния Крылова нелепыми. «Какого черта я чувствую себя виноватым?» – возмутился Крылов. Из всех возможных положений он всегда умудрялся выбрать самое невыгодное. Безошибочно. Никто не умел так ловко и быстро попадать впросак, как он.

Привыкнуть к этому было невозможно. Но смеяться над этим он научился.

– Голицын обманул меня. Я знаю, ему наговорили, – сказал Агатов. – Но я это так не оставлю.

Крылов посмотрел на него с любопытством:

– Неужели вы всерьез огорчены? Ведь это всего лишь должность.

– Должность… Нет, Сергей Ильич, для меня это больше должности, – с внезапной резкостью сказал Агатов. Рука его в черном мешке перестала двигаться. – Мне важно признание. Зачем притворяться? Мы же без свидетелей. Конфиденциально. Аркадий Борисович, тот сегодня при всех проговорился. И вы это прекрасно знаете. Хотите, я могу раскрыть скобки? Хотите? – Он наклонился вперед, серые шарики его глаз твердо нацелились на Крылова. – Кое-кто считает, что я не обладаю научными способностями. Вы, например, талант, а я нет. Что, не так? Да вы не бойтесь. Я лично к вам ничего не имею. – Выдернув руки из мешка, он помахал растопыренными пальцами. – Представьте, что я согласился бы с такой характеристикой. – Он поднялся. Губы его задергались, точно сбрасывая эту любезную усмешку. – Что ж мне тогда? Чем я виноват? Не досталось соответствующих генов от родителей, так куда ж мне прикажете? А?

Слегка прерывающийся голос его звучал просто и деловито, глаза смотрели с горечью, но ясно, как будто что-то обнажилось в этом человеке. Крылов никогда не видел такого Агатова, сейчас ему казалось, что этот Агатов и есть настоящий.

– Нет, Сергей Ильич, слишком легко вы разложили… А что как у меня другой талант? Каждому свое… – Агатов вдруг остановился, пристально глядя на Крылова. – Послушайте, вы действительно еще не решили? Зачем вам эта должность? Все равно ничего не выйдет у вас с Голицыным. Он по-своему станет гнуть, вы же сами признаете. А у вас характер, вы маневрировать не умеете. Что ж получится! И дело будет страдать, и себе голову сломаете, и никакой славы. Да, отговариваю ради вас же. Откажитесь, пока не поздно. – Он пытался сдержать свой голос и не мог. – Какой вам интерес? Научное руководство – так тут и без нас обходятся, мы-то с вами знаем. Голицын еще не понимает, ему куда легче со мной будет. И вам легче, всем легче. Он сам скоро жалеть станет.

Крылов доверчиво улыбнулся:

– Так и мне во как неохота! – Он провел рукой по горлу. Агатов заходил вокруг него большими шагами.

– Нет, я все понимаю. Начальник лаборатории – сам себе хозяин. Уходит когда хочет. Не надо ни у кого проситься. Свобода – это существенно. Но я вам гарантирую. За моей спиной вам еще свободней будет. Как мне Голицын стал поручения давать, так меня талантов лишили. Всех начальников всегда бездарными считают. Вас тоже сразу в бесталанные определят.

Крылов устал стоять посреди комнаты и неловко, боком отошел к зашторенному окну.

– Мне кажется, тут другие интересы, Яков Иванович, – деликатно сказал он. – Согласитесь, что необходимо менять тематику. – Агатов энергично закивал. – Нас заедают ненужные мелочи. Старик напирает главным образом на статистику. Вот посадит он вас замерять заряды капель. Пожалуйста, не обижайтесь, Яков Иванович, но, боюсь, в наших лабораторных условиях ничего нового тут не выяснить. А с другой стороны, такой проблемы, как активные воздействия, мы сторонимся.

– Точно! – воскликнул Агатов. – Даже… – на мгновение он запнулся, настороженно взглянул на Крылова, – даже отмахиваемся!

– Старик избегает современной физики. Ну как вы сладите с ним?

– Постепенно, постепенно. Думаете, на него узды не найдется? – К Агатову быстро возвращалась внушительность. – Вам тут нечего беспокоиться. Можно спокойно работать. У вас будет полная самостоятельность, я обеспечу. Насчет тематики – не спорю, но все зависит, как преподнести. Подать мы себя не умеем, вот в чем беда, Сергей Ильич. Те же самые работы так можно обставить, что нас завалят средствами, оборудованием, чем хотите. Поверьте мне, коллективу куда выгоднее, если у начальника никаких своих интересов научных нет. – Он предостерегающе поднял руку. – Знаю, знаю. Знаю, что вам советуют и Бочкарев, и вся его компания. А вы не слушайте. Все они эгоисты. И между прочим, я не осуждаю. Настоящий ученый должен быть эгоистом, иначе он ничего не успеет.

Плоское лицо его влажно блестело. Он работал. Он разворачивал перед Крыловым свои планы, один заманчивее другого. У него все было давно продумано.

Он знал все, что можно было знать о дирекции, о работниках главка, хитрости их взаимоотношений, списки трудов академиков, кто чем увлекается, знал, что с Лиховым проще всего встретиться на концерте в консерватории, что дочь секретарши Денисова работает в пятой лаборатории.

Крылов стеснялся прервать его. Незаметно отодвинув штору, он смотрел вниз на залитую солнцем метеостанцию.

Студенты работали у белых будочек с приборами. Матвеев и Зиночка готовили радиозонд.

«Как бы все могло славно устроиться, – с тоской подумал Крылов. – И можно пойти с ними загорать».

Он вздохнул, откашлялся раз-другой, прежде чем Агатов обратил на него внимание.

– Простите, Яков Иванович, но как-то это все не то, – сказал он.

– То есть как? – оторопел Агатов. – Пожалуйста… У вас условия? Предлагайте…

Крылов поежился, в таких случаях он ничего не мог поделать с собой.

– Не нравится мне, что вы тут наговорили.

– Но ведь всегда можно поладить. Выкладывайте ваши наметки. Я с удовольствием…

Он стал ниже ростом, смотрел на Крылова с робкой готовностью откуда-то снизу.

– Ничего у меня нет, никаких наметок, – признался Крылов.

Агатов вопросительно смотрел на него.

– Матвееву надо бы оклад выхлопотать, – добавил Крылов.

– Я это могу в два счета… – заторопился Агатов. – Нет, вы объясните, что вас держит? Вы против меня имеете что? Я вам никогда ничего плохого не сделал. Чем я не подхожу, чем?

Крылов виновато развел руками.

– Небось сами хотите, – вдруг сказал Агатов, убежденный смущенной улыбкой Крылова и все более уверяясь от его неловкого молчания. – Понятно, зачем же власть упускать! А я-то душу вам открывал…

Крылов опомнился:

– Поверьте, Яков Иванович, вы это с обиды. Я вам благодарен, что вы так откровенно… Мне подумать надо…

Сгорбившись, Агатов вернулся к ящику, взял мешок с кассетами и долго там возился к стене лицом, потом пошел к двери. Обойдя Крылова, он остановился. Лицо его обрело обычную бесстрастную любезность. Опять он был собранный, подтянутый, и отглаженный костюмчик сидел без малейшей морщинки.

– Я хочу как лучше, – сказал Агатов. – Сконтактироваться. – Он сделал все, чтобы любезно улыбнуться.

Железная лестница отзвенела под его шагами.

– Вот и разберись, – озадаченно сказал Крылов, как будто кто-то мог услышать его.

Он печально посмотрел на свои недавно отпаренные брюки – на коленях уже вздулись пузыри… Погасив свет, он уселся на приступку и стал ждать. Но солнечный луч исчез, и прежнее настроение не возвращалось. Необходимость что-то решать злила его. Он не желал ничего решать. В любом случае, соглашаясь или отказываясь, он что-то терял. Но в том-то и дело, что, решая, всегда что-то теряешь.

Не хотелось спускаться вниз и сидеть сейчас рядом с Агатовым. Он словно обжегся, прикоснувшись к обнаженной душе этого человека. На какой-то миг приоткрылось самое сокровенное, в глубине расселины Крылов увидел трепещущее, еще расплавленное, готовое отлиться в любую форму… Кто знает, где и когда совершается поворот человеческой души? Что-то бурлит, соединяется у вас на глазах, достаточно одного слова, и оно вдруг застывает судьбой; Крылов думал о том, что мы сами делаем людей плохими и хорошими.

Разумеется, Бочкарев, и Ричард, и Голицын – они руководствуются самыми высокими принципами, а вот Агатову все это предстает, наоборот, величайшей несправедливостью. Природа обделила его талантом, отсюда обиды, ущемленность, зависть – все, что уродует человека. И как помочь ему? Неужели неизбежна такая несправедливость? Но и ребята правы: к руководству нельзя подпускать бездарных. Но и бездарные никогда не чувствуют себя бездарными. Они не мучаются, они завидуют и злятся. А ведь каждый в чем-то бездарен…

Глава пятая

Стеллажи сверху донизу были плотно заставлены пыльными томами – научные отчеты со дня основания лаборатории.

Под самым потолком стояли тома в старинных переплетах, обклеенных мраморной бумагой с красноватыми прожилками, с тисненными золотом корешками. Затем шли переплеты из дешевого синего картона, из рыжеватых канцелярских папок – переплеты военных лет с выцветшими чернильными надписями, и последних лет – в толстом коричневом дерматине.

Вид этих стеллажей настроил Тулина иронически: «Урны с прахом обманутых надежд давно ушедших поколений… Кладбище несбывшихся мечтаний… Сколько никчемной добросовестности!»

И все эти бумаги на столе Крылова будут так же погребены в очередном томе.