Звезда

– Это совсем не то, что чувствую я и ты, нет волшебства.

– Тогда зачем ты это делаешь? – Она ничего не понимала, все это было так запутанно.

– Честно говоря, я и сам не знаю. Наверное, иначе было бы слишком сложно...

– Разве это причина для того, чтобы жениться? Он и сам знал, что нет, поэтому ему нечего было сказать в ответ.

– Да, я знаю, знаю, что это звучит ненормально, но я напишу тебе... просто чтобы знать, как ты... или... если можно, я позвоню тебе.

Он не мог даже думать о том, что снова потеряет ее из виду. Нет, нет, ему необходимо знать, что с ней все в порядке, и, если понадобится, быть там, с ней, но она не хотела.

Слезы медленно стекали по щекам, когда она произнесла:

– Нет... ты ведь женишься. У нас никогда ничего не было. Только мечта. Я больше не хочу о тебе слышать. Это будет напоминать мне о том, чего я не имела.

Она говорила правду, и его особенно подавляло ее нежелание иметь с ним что-нибудь общее.

– Ты позвонишь мне, если что-нибудь будет нужно?

– Например? – Она улыбнулась сквозь слезы. – Как насчет контракта в Голливуде? У тебя не найдется одного?

– Конечно, – улыбнулся он, тоже сквозь слезы, – для тебя – все, что угодно.

Все, кроме того, чего оба желали больше собственной жизни. Он заставил себя сделать это, когда решил, что Элизабет – это правильный выбор. Сейчас, разговаривая с Кристел, он уже не был в этом уверен. Может, она права, не позволяя ему больше звонить. Ему хотелось прямо сейчас сесть в самолет и лететь к ней, но он не мог сделать ни того, ни другого, он должен попытаться наладить жизнь с Элизабет. Он многим ей обязан, а для Кристел он ничего не сделает.

– Я уверен, что увижу однажды твое имя на афишах... или куплю твою пластинку. – Он действительно так думал.

– Может быть... когда-нибудь.

Но сейчас она думала не об этом. Она думала только о нем, как ей будет не хватать его.

– Я так рада, что вновь увидела тебя... несмотря ни на что... это стоило... – Только несколько дней мечты, но главное – она увидела его. И обнимала его. И он сказал, что любит ее.

– Не знаю, как ты можешь сейчас так говорить. Я чувствую себя последним негодяем. Ведь это я должен был тебе все сказать, а ты узнала о моей помолвке через газеты.

Кристел только пожала плечами. Может, это не имело значения. Он никогда не был частью ее жизни. Он от начала и до конца оставался мечтой... приятной мечтой. Она хотела быть сильнее, но опять начала плакать, ей причиняла боль мысль о том, что ей нужно прощаться с ним, прощаться навсегда.

– Надеюсь, ты будешь счастлив.

– Я тоже, – произнес он неуверенно. – Обещай, что позвонишь мне, если я понадоблюсь. Я говорю серьезно, Кристел.

Он знал, что у нее никого нет, кроме Вебстеров, да и те много ли могут сделать для нее.

– У меня все будет нормально. – Она попыталась улыбнуться, борясь со слезами. – Я стойкая, ты же знаешь.

– Да, знаю... и желаю, чтобы тебе не приходилось быть такой стойкой. Ты заслуживаешь, чтобы кто-нибудь сильный заботился о тебе.

Он хотел добавить, что он желал бы быть этим «кем-то», но это было слишком жестоко и бессмысленно для них обоих. И он, сознавая, что ему больше нечего сказать, произнес:

– До свидания, Кристел... я люблю тебя. – В глазах его стояли слезы, и он с трудом расслышал, как она прошептала в ответ:

– Я тоже люблю тебя, Спенсер...

Телефон умер в его руке, она исчезла. Навсегда. Он написал ей письмо, в котором объяснил, как он сожалеет и как много она для него значит. Ему трудно было писать, трудно находить нужные слова, а оно вернулось нераспечатанным, без ответа. Может быть, она переехала, но он не был уверен в этом. Она оказалась достаточно мудрой, чтобы не начинать то, что ни один из них не сможет закончить. Она знала, что все должна оставить в прошлом. Это непросто. Для нее это было самым сложным из того, что когда-нибудь приходилось делать, не считая отъезда с ранчо, но она старалась перебороть себя и забыть о Спенсере. Ей даже не хотелось петь те песни, которые она пела в день, когда вновь увидела его. Все напоминало ей о нем – каждое утро, каждый день, каждая ночь, каждая песня, каждый закат. Каждое мгновение проходило в мыслях о нем. Раньше у нее были только мечты, а сейчас то, что она знала точно: цвет его глаз, запах его волос, вкус его губ, прикосновение его рук, звук его голоса, шепчущий слова любви, – делало ее боль неизмеримо сильнее. Все это надо забыть. У нее впереди целая жизнь. Нет любимого, но есть дар Божий, о котором часто напоминает миссис Кастанья, есть Перл, которая напоминает, что Голливуд все еще ждет ее. Но сейчас, когда она потеряла Спенсера, все это уже не казалось таким важным.

22

Что касается Спенсера, у него со временем все устроилось. Он много думал о Кристел и пришел к выводу, что принял искреннее решение. На Рождество он ездил с Элизабет на Палм-Бич. Он стал понемногу приходить в себя. Он постоянно думал, не написать ли Кристел, но так и не написал. Он знал, что Кристел хотела остаться одна, но чувствовал себя очень виноватым. Элизабет не обращала ни на что внимания – как настоящая светская дама, она была слишком снисходительна, чтобы замечать этот faux pas[2 - Ложный шаг, супружеская неверность.].

Несмотря ни на что, они прекрасно провели Рождество и вернулись из Флориды загоревшие и отдохнувшие. До свадьбы оставалось только шесть месяцев. Элизабет постоянно ходила на вечеринки в Нью-Йорке, они ездили в Вашингтон к ее родителям. У него почти не было времени думать ни о чем той весной, но мысли о Кристел частенько терзали его, хоть он и пытался бороться с ними. Нет смысла доводить себя до безумия из-за нее. Он почти каждый день повторял себе, что сделал правильный выбор.

Миссис Барклай приехала в Сан-Франциско в начале мая, чтобы наблюдать за последними приготовлениями. Они должны были венчаться в кафедральном соборе, как этого хотела Элизабет, а прием гостей должен был проходить в отеле «Сент-Френсис». Она хотела бы устроить прием дома, но список приглашенных разбух до семисот человек. Не оставалось ничего другого, как остановиться на отеле. Должно было быть четырнадцать шаферов и двенадцать подружек невесты. О таких свадьбах Спенсер только читал, но никогда на них не присутствовал. Он вместе с Элизабет вылетел в Сан-Франциско на следующий день после окончания третьего года обучения, ее переводили в Колумбию, чтобы она смогла окончить школу после их женитьбы. Это единственное условие поставил ее отец, прежде чем дал согласие на их брак. Он хотел, чтобы она закончила обучение, и сожалел, что ей не удалось окончить Вассар. Но Элизабет хотела быть рядом с мужем.

Они летели в приподнятом настроении. Спенсер знал, что по прибытии в Калифорнию состоится ряд приемов. Через неделю, семнадцатого июня, будет свадьба, а затем они отправятся на Гавайи на медовый месяц. Она сгорала от нетерпения, но за неделю объявила легкомысленно, что «сажает его на воздержание» до свадьбы. Он безжалостно дразнил ее в самолете, говоря, что больше не может нести ответственность за свои поступки. Но потом им и не представилось удобного случая. Отец Элизабет снял Спенсеру комнату в «Богем клаб», как и для всех шаферов. Среди них был и Джордж из конторы Спенсера. Спенсер еще помнил, что Джордж говорил ему о правильном выборе, а он поверил в это до того, как собрался в Сан-Франциско.

Он вдруг обнаружил, что думает о Кристел день и ночь. Он оказался сейчас в изоляции и отчаянно хотел увидеть Кристел, но старался побороть в себе это желание, выпивая больше обычного. Это было жестоко по отношению к Элизабет, и он охотно погрузился в предсвадебные хлопоты. В их честь устраивались ежедневно изысканные приемы.

Прошли приемы в Атертоне, Вудсайде, несколько раз в Сан-Франциско, а Барклаи дали великолепный предсвадебный обед в честь молодых в «Пасифик клаб». А за день до этого у Спенсера был мальчишник, который для него организовал Иэн. Там присутствовали морские офицеры, шампанское лилось рекой, и Спенсер вполне справился с побуждением зайти в «Гарри» по пути домой и сказать, что все еще любит Кристел. Он пытался бессвязно объяснить все Иэну, но потом вспомнил, что тот не посвящен ни во что.

– Да, правильно, сынок, – ухмыльнулся Иэн, – мы всегда пьем шампанское из хрустальных бокалов.

Они уложили его в кровать, а на следующий день он сидел на званом обеде совершенно разбитый, как и все они. Зато Элизабет выглядела великолепно в розовом атласном вечернем платье. Она никогда не была так красива, как в те дни. Ее мать приобрела ей несколько изысканных нарядов в Вашингтоне и Нью-Йорке. Элизабет отпустила волосы и сделала французскую завивку, выгодно подчеркивающую необыкновенной красоты бриллиантовые серьги, подаренные ее родителями. Спенсеру они подарили часы фирмы «Филипс» и платиновый портсигар с вправленными в крышку сапфирами и бриллиантами. Он же преподнес им в дар золотую шкатулку, на которой велел выгравировать строчку из стихотворения, которое, как он знал, очень нравилось судье Барклаю. Элизабет он подарил рубиновое ожерелье и в пару к нему серьги, на которые ему придется работать несколько лет. Но он знал, как Элизабет любит рубины. И, улыбаясь ей в тот день в «Пасифик клаб», он сознавал, что она этого заслуживает.

Свадебная церемония состоялась на следующий день. Шаферы выехали из «Богем клаб» на лимузинах. Невеста прибыла в церковь в старом дедовском «роллс-ройсе» 1937 года, который, однако, находился в отличном состоянии. Им пользовались только в торжественных случаях. Элизабет выглядела блестяще в окружении двух подружек и дворецкого, помогавших разместить ей четырнадцатифутовый шлейф, когда она усаживалась в машину. Отец смотрел на нее в немом восторге. На ней был венок из кружев, украшенный крошечными жемчужинами, тщательно подобранная и подколотая маленькая элегантная тиара. Ее лицо легкой дымкой покрывала тонкая французская вуаль, а кружевное платье с высоким воротом выгодно подчеркивало стройную фигуру. Это было невероятное платье, невероятный день, незабываемый момент. Когда шафер подвез их к кафедральному собору, дети на улице подняли визг. Элизабет была так красива, что ее отец едва справлялся со слезами, когда они торжественно поднимались по ступенькам храма под звуки музыки, а голоса детей звучали, как хор ангелов.

Спенсер с бьющимся сердцем смотрел, как она приближалась. Они так ждали этого момента. И он наконец наступил. Все свершилось. Глядя сквозь вуаль на обращенную к нему улыбку, он утверждался во мнении, что сделал правильный выбор. Она выглядела великолепно. А через несколько мгновений станет его женой. Навсегда.

Они вышли из церкви, сошли по ступенькам вниз, сопровождаемые подружками невесты и шаферами, принимая поздравления. В час они вышли из церкви, а в половине второго подъехали к «Сент Френсис». Там их уже ожидали репортеры. Это была самая знаменитая свадьба в Сан-Франциско за последние несколько лет. На улице толпы людей наблюдали за подъезжающими лимузинами. Было очевидно, что невеста – важная птица. Приглашенные поспешили в отель. Спенсеру не раз во время обеда приходило в голову, что это немного напоминает политический прием. Были гости из Вашингтона и Нью-Йорка. Были там и судьи из Калифорнии. Они даже получили поздравительную телеграмму от президента Трумэна.

И наконец в шесть часов Элизабет спустилась переодеться, снять подвенечное платье, которое никогда больше не наденет. Она смотрела на него с грустью, думая о бесконечных часах примерок, обдумывания деталей. А теперь она должна снять его и сохранить для собственных дочерей. В дорогу она надела шелковый костюм, очень красивую шляпку от Шанель. Когда они уходили, гости бросали им под ноги розовые лепестки. Их отвезли в аэропорт в старом «роллсе». Рейс на Гавайи должен быть только в восемь, и они зашли в ресторан чего-нибудь выпить. Элизабет смотрела на своего мужа и победоносно улыбалась:

– Ну, мальчик, вот мы и женаты.

– Как ты красива, дорогая. – Он наклонился и поцеловал ее. – Я никогда не забуду тебя в этом свадебном платье.

– Мне так не хотелось его снимать. Ужасно, что после всех хлопот и волнений я его больше никогда не надену. – Она была полна нежности и тоски по прошлому и уснула у него на плече, когда они сели в самолет, а он счастливо улыбался, уверенный, что любит ее. После медового месяца на Гавайях они собирались присоединиться к ее родителям и провести недельку на озере Тахо, пока судье Барклаю не надо будет возвращаться в Вашингтон, а им в Нью-Йорк, искать квартиру. Она ездила с ним всюду, пока они не нашли то, что нужно. Она хотела жить на Парк-авеню, но это было слишком дорого при его жалованье, а она настаивала, что тоже будет участвовать в расходах. Когда ей исполнится двадцать один год, она получит полагающуюся ей сумму, но ему казалось неудобным принимать от нее помощь. Они так и не договорились, поэтому ей казалось, что проще ездить с ним, пока все не решится. У нее не было времени подыскать что-нибудь подходящее, пока она находилась в Вассаре.

Сейчас, когда она спала у него на плече и они спокойно летели в Гонолулу, он верил, что у них все пойдет гладко. Они остановились в Галекулани на Вайкики. Дни, проведенные там, пролетели как одно мгновение. Они загорали и плавали, по нескольку раз в день возвращались в свою комнату и занимались любовью.

Ее отец устроил Спенсеру членство в «Аутриггер каноэ клаб» и один раз позвонил молодоженам, чтобы узнать, как дела, несмотря на протесты ее матери. Она считала, что детей надо оставить в покое, а он хотел знать, как они, и с нетерпением ждал их на озере Тахо.

Они вернулись двадцать третьего июня, счастливые и загорелые. Судья Барклай обеспечил их машиной, на которой Спенсер повез жену к озеру. В этот день Перл показала Кристел фотографии их свадьбы в газетах. Она давно собиралась это сделать. В статье говорилось и о неправдоподобно красивом свадебном платье Элизабет, и о четырнадцатифутовом шлейфе. Читая все эти подробности, Кристел чувствовала подкатившийся к горлу комок. Она долго рассматривала фотографии, где Спенсер держал Элизабет за руку и улыбался.

– Как они красиво смотрятся, правда? – Перл все еще помнила, что они были у них в клубе прошлой зимой. У нее была хорошая память на лица и имена. Она помнила, что читала об их помолвке после Дня благодарения.

Кристел не ответила. Она молча сложила и вернула ей газету, стараясь забыть, что все еще любит его. День был холодный, и она рано ушла домой. Она сказалась больной и отпросилась у Гарри. Посетителей было немного. У них прошло достаточно представлений в этот день, и многие из завсегдатаев ушли. Клуб «У Гарри» стал очень популярен во многом благодаря ей, ее растущей репутации певицы.

А пока она лежала в кровати той ночью, стараясь забыть о фотографиях, которые видела в газете, Элизабет и Спенсер сидели на берегу озера и тихонько разговаривали. Родители уже легли, было поздно, но им не хотелось уходить. Они обсуждали сообщение ее отца о кампании «охоты на ведьм» Маккарти*. Спенсер горячо с ним не соглашался. Он считал, что многие из предъявленных обвинений несправедливы, а Элизабет подшучивала над ним, называя мечтателем.