Артур, Луи и Адель

– Мне нужно позвонить, я понимаю, что не ответил на твои вопросы.

– Ты очень сильно мне помогаешь, – говорю я искренне: у меня сложилось впечатление, что Марселю важно помочь мне. – Ты помогаешь мне больше всех на свете. Но у меня все же есть последний вопрос. Ты сказал, что все заголовки пестрели о случившемся. Я умею пользоваться интернетом, но почему нет никаких подробностей аварии? Как она произошла, были ли пострадавшие? Откуда я ехала одна в такой поздний час?

– Потому что их скрыли от прессы. На нашего отца работает не один фиксер[3 - Фиксер – наемный координатор на месте событий; понятие используется чаще всего в журналистике.], а, наверное, целая футбольная команда…

– Фиксер? Это еще что такое?

Марсель хмыкает:

– Если глобально – человек, решающий все проблемы. Не бери в голову, Адель. Интернет тебе тут не поможет. Я пойду?

Я ничего не отвечаю, лишь киваю. Чем больше узнаю, тем явственнее ощущаю себя потерянной. Если собрать все по кусочкам, выходит крайне неприятная картинка. У меня не просто амнезия, у меня чертова психологическая травма, я кричу ночами, но даже и этого не помню. Мои родители пытаются слепить из меня то, кем я не являюсь, потому что человек, которым я была раньше, явно доставлял им уйму хлопот. Я решаю, что сегодня ночью я запишу себя на телефон. Если я кричу, то услышу, что именно, какие имена пытается спрятать от меня мое собственное сознание…

Мама больше не сказала мне ни слова на тему моего внешнего вида, папа, одарив хмурым взглядом, напомнил, что сейчас ноябрь, на улице холодно, и попросил набросить на себя что-нибудь сверху. Он вообще мало со мной разговаривает, чаще всего говорит мне только две фразы о том, что я красавица и что он меня любит. Словно весь его словарный запас в общении со мной заканчивается на этом. Мне даже интересна искренность этих высказываний. Кто-то назовет меня неблагодарной, однако говорить о любви и показывать любовь – абсолютно разные вещи. Первое делать очень просто, а второе слишком сложно.

В поисках накидки я нахожу у себя в шкафу белый полушубок и верчу его в руках. Он мягкий и красивый. Я даже представляю, как будут блестеть мои темные волосы на фоне белоснежного меха. Но внутри все-таки появляется неприятное чувство, мне становится жалко зверька, с которого содрали кожу.

– Шуба из искусственного меха, – улыбнувшись, говорит мне Марсель, как всегда просовывая голову в дверной проем. – Я постучал, но ты не ответила.

– Откуда ты знаешь, что из искусственного? Выглядит очень правдоподобно.

– До аварии для тебя это было принципиально, и, судя по выражению лица, что я видел секунду назад, ничего не изменилось. Green peace, и все дела.

– Понятно, green peace – дело хорошее, – шучу я. – А ты что-то хотел?

– Не совсем, мама и папа уже на пределе. Пора выходить из дома.

Я накидываю полушубок на плечи, захватываю маленький клатч и довольно смотрю в зеркало. Даже если я потеряла память, я все еще могу выпрямить спину, задрать вверх подбородок и лишь одним своим видом указать всем недоброжелателям их место.

* * *

Вечерами Париж прекрасен; моросит мелкий дождик, и сквозь окна автомобиля многочисленные огни города сливаются с капельками. Мы проезжаем мимо мостов и Нотр-Дама.

– Интересно, как скоро его отреставрируют? – бормочет себе под нос Марсель.

Я ничего не отвечаю, я видела, как отец выступал с довольно-таки пафосной речью, в которой назвал собор фениксом и сказал, что он обязательно восстанет из пепла. А я тогда подумала, что в мире все настолько хрупко и ломко, если несокрушимый символ несколько часов горел и никто ничего не мог сделать. Символ народа, страны, веры… Возможно, мне стоит перестать гневаться на судьбу и принять случившееся со мной. В жизни происходят вещи гораздо хуже. Несокрушимые символы крушимы. Нет ничего бессмертного.

Машина останавливается перед красивыми коваными воротами, за которыми виднеется роскошный особняк.

– Чей это дом? – тихо спрашиваю я.

– Нашего дедушки, – отвечает братишка.

В салоне автомобиля повисает неловкое молчание.

– То, что у меня амнезия, не сюрприз ведь? – пытаюсь отшутиться я, но Марсель единственный, кто усмехается.

– Да, начнется представление, – тянет он, когда мы выходим из машины, и я хватаю за руку.

– Пожалуйста, не отходи от меня, – прошу я, неспокойно оглядываясь по сторонам. Как же мне не по себе…

АРТУР

СЗАДИ ОСОБНЯК НЕ ВЫГЛЯДИТ столь величественно, как спереди. И так всегда: люди слишком зациклены на фасаде, а что творится за кадром, для них не играет никакой роли. Но не для меня. Мне не столь важна красивая картинка, сколь содержание. Возможно, некоторые решат, что я, бедный парень из гетто, всего лишь завидую и критикой пытаюсь успокоить свои комплексы. Но дело не в зависти, я всегда знал, что могу добиться в этой жизни всего сам. У меня была цель в отличие от большинства богатеньких деток. Ради своей мечты я был готов, не жалея сил, работать и получал ни с чем не сравнимое удовлетворение, добиваясь желаемого. Ведь этот успех целиком и полностью принадлежал мне. Не моему отцу, матери или семье, в которой мне посчастливилось родиться. А мне – Артуру Бодеру. Да в моей душе не было ни капли зависти, скорее некая злость из-за несправедливости этого мира. От этого никуда не уйдешь, и так будет всегда. Кто-то сорит деньгами без всякой необходимости, а кому-то на ужин нечего есть. Этот гнев я хранил в самом сердце, он придавал мне силы, он помогал мне бороться и не опускать руки. Только благодаря своей исступленной злобе я никогда не сдавался.

Марсель встречает меня у черного входа. Глянув на часы, он удовлетворенно кивает:

– Ты пунктуален.

– Ну и каков план? – интересуюсь я, и он пожимает плечами:

– Будем импровизировать, но пока хотелось бы тебя подготовить. Во-первых, если вдруг Адель упадет в обморок, сразу же вызываешь скорую и сообщаешь мне. Телефон оставляешь рядом с ней и сам уходишь, понял? Не надо играть в рыцаря и оставаться: ты ей все равно не поможешь, а вот в тюрьму на пять лет угодишь.

Я только открываю рот, чтобы перебить его, но парнишка наглым образом не дает мне этого сделать и продолжает:

– Я говорю – ты слушаешь. Я не твоя мамочка, чтобы воспитывать. Ты в любом случае сделаешь как захочешь. Так вот, второе: если при виде тебя ничего не произошло, то не надо падать перед ней на колени и слезно, пуская сопли, рассказывать ваше прошлое.

Я бросаю свой фирменный взгляд на Марселя:

– Я похож на парня, который будет такое вытворять?

Он ехидничает и, приподнимая бровь, заявляет:

– Любовь делает людей непредсказуемыми.

Мне хочется послать его и стереть эту наглую улыбочку с его лица, но я решаю не тратить ни сил, ни энергии.

– Так мне тут ее ждать? Что ты вообще придумал?

– Да, здесь. Выбрав удобный момент, я скажу Адель, что хочу выйти подышать свежим воздухом, а по дороге абсолютно неожиданно мне приспичит в туалет, и я попрошу ее подождать снаружи.

Я закатываю глаза:

– И это весь твой план?

Марсель разводит руками и самодовольно заявляет:

– Все гениальное просто.

– Чертов гений, а сколько мне ждать под ливнем, ты тоже решил?

– Нет, приятель. Тут по обстоятельствам, но, как говорится, настоящую любовь можно ждать вечность.

– Еще одна шуточка на эту тему, и я тебе врежу, – ухмыльнувшись, предупреждаю я, и парень нахально улыбается:

– Правда глаза колет, да? Ладно, не кипятись, я пошел, держи телефон при себе. И серьезно, ничего сам не рассказывай ей, прошлый раз чуть не закончился комой. Она должна вспомнить сама.

Я замираю: