Последнему, что и первому. Четыре очерка основных принципов политической экономии

Современная экономическая наука как раз находится в таком же положении.

Признавая, что человек не лишен скелета, она исходит из обратного предположения, что он состоит исключительно из костей, и выводит соответствующую окостеневшую теорию прогресса из отрицания в человеке души. Показав, где предел того, что может быть получено из костей, и построив ряд геометрических фигур из черепов и плечевых костей, она успешно доказывает неудобство появления души. Повторяю, что я не отрицаю правильности выводов этой теории, а утверждаю, что она неприложима к человеку и обществу в их действительном виде.

4

Эта неприменимость самым очевидным образом проявилась при затруднениях, вызванных последними стачками английских рабочих. Здесь ясно представился один из самых простых частных случаев тех основных жизненных проблем, которые составляют предмет политической экономии (отношения между нанимателями и рабочими); и вот в таком серьезном деле, когда речь идет о жизни множества рабочих и о приостановке значительного производства, политэкономы оказываются бессильными и практически безгласными. Никакого наглядного разрешения этого затруднения, которое могло бы убедить или успокоить обе противоположные стороны, они дать не в силах. Предприниматели упорно держатся одного взгляда, а рабочие не менее настойчиво – противоположного, и никакая экономическая наука не может привести их к соглашению.

5

Да и странно было бы, если бы она имела эту возможность, так как не наукой люди приводятся к соглашению. Спорящие по очереди тщетно стремятся доказать, что интересы хозяев враждебны или не враждебны интересам рабочих; и никто из них, по-видимому, не признает той простой истины, что не всегда между людьми неизбежно возникает вражда в силу противоположности их интересов. Если в доме только одна корка хлеба, и мать с детьми голодают, то их интересы не одинаковы. Если мать съест корку, дети будут лишены пищи; если съедят корку дети, матери придется голодной приниматься за работу. Но из этого отнюдь не следует, что они непременно будут бороться из-за корки, и что мать, как самая сильная, отобьет ее у детей и съест. Точно так же всегда и при всевозможных условиях нельзя с уверенностью утверждать, что люди неизбежно должны относиться друг к другу враждебно и употреблять насилие или хитрость для достижения преимуществ только потому, что их интересы различны.

6

Но если бы даже положение, что человек обладает теми же нравственными побуждениями, что крысы и свиньи, было столь же справедливым, сколь и удобным для дальнейших построений, то и тогда логические условия вопроса нельзя считать предрешенными.

Никогда нельзя заранее утверждать, одинаковы или противоположны интересы хозяина и рабочих, потому что, смотря по обстоятельствам, они могут быть и теми, и другими. В действительности, как рабочие, так и предприниматели заинтересованы в том, чтобы работа была исполнена правильно и оплачивалась должным образом; но при распределении прибыли выгода одних может совпадать или не совпадать с интересами остальных. Совсем не в интересах хозяина выплачивать такую низкую плату, чтобы рабочие болели и терпели нужду, и не в интересах рабочих получать высокую плату, если прибыль хозяина так мала, что он не в состоянии ни расширять своего производства, ни вести его на прочных и либеральных началах. Кочегар не может желать высокой платы, если компания до того бедна, что не может ремонтировать колеса локомотива.

7

И разнообразие условий, влияющих на эти взаимные интересы, до того бесконечно, что делает совершенно напрасными все усилия выстроить правила поведения в зависимости от выгоды. Да они и должны быть таковыми, потому что мерилом всех человеческих поступков, как предназначено самим Создателем, служит не выгода, а справедливость; и в силу этого все усилия определить степень выгоды всегда бесплодны. Ни один человек никогда не знал и не может знать, каковы будут как для него, так и для других конечные результаты известного поступка или ряда поступков. Но каждый человек может знать, и большинство знает, какой поступок справедлив и какой нет. И все мы точно так же можем знать, что последствия справедливости, в конце концов, будут наилучшими как для других, так и для нас, хотя и не можем заранее сказать, каково будет это наилучшее и как все это получится. Я сказал «мерилом служит справедливость», разумея, что в понятие о справедливости входит и та симпатия, которую человек должен питать к ближнему. Все правильные отношения между хозяином и работником и все высшие их интересы, в конце концов, зависят от этого.

8

Самым простым и наглядным примером отношений между хозяином и работниками может служить положение домашней прислуги. Предположим, что хозяин дома за ту плату, которую он дает, желает получить от своей прислуги только возможно большее количество работы. Он никогда не позволяет ей отдыхать, кормит и поселяет ее как нельзя хуже, и во всех отношениях доводит свои требования до тех крайних пределов, идя дальше которых, он лишился бы прислуги. Поступая так, он не нарушает справедливость в общепринятом значении этого слова. В силу договора все время и все силы прислуги принадлежат ему, и он ими пользуется. Границы и степень притеснения определяются практикой соседних хозяев, т. е. общепринятой нормой платы за работу домашней прислуги. Если последняя может получить лучшее место, она свободна сделать это, и хозяин может требовать за существующую рыночную плату только то количество труда, на какое прислуга согласится.

Такова точка зрения политической экономии, по мнению наиболее выдающихся представителей этой науки, утверждающих, что таким путем в среднем получается наибольшее количество труда от прислуги и наибольшая выгода для общества, а значит – наибольшая выгода и для прислуги.

Но в действительности это совсем не верно, и было бы, может быть, верно только в том случае, если бы прислуга была машиной, приводимой в движение паром, электричеством или другой измеримой силой. Но прислуга – это такая машина, движущей силой которой является душа; и значение этого особенного двигателя как величины неизмеримой и неизвестной, входит во все уравнения политической экономии и помимо ее ведома изменяет все результаты.

Наибольшее количество труда будет произведено этой своеобразной машиной не за плату, не под давлением известных прегрешений и не в силу нагревания, вызываемого топливом. Нет, наибольшее количество работы получится только тогда, когда побудительная сила, т. е. воля и дух человека, достигнет наибольшей мощи в силу своего собственного пламени, а именно – своих симпатий.

9

Действительно, может случится, как это часто и бывает, что у хозяина, человека смышленого и энергичного, набирается значительное количество механической работы под влиянием давления, направляемого сильной волей и мудрым руководством. И, наоборот, может оказаться, как это нередко и имеет место в действительности, что хозяин нерадив и слаб характером (хотя и добр по природе), и тогда работы получается очень мало и притом очень плохой, в силу того, что прислуга при слабо развитом чувстве признательности остается без всякого разумного руководства. Но как общее правило мы можем принять, что при известной доле энергии и смысла как хозяина, так и прислуги наилучшие материальные результаты получатся не при враждебных, а при добрых взаимных отношениях. Если хозяин вместо того, чтобы стараться получить возможно большее количество работы от прислуги будет стремиться к тому, чтобы условленная и необходимая работа была выгодна и благотворна для самой прислуги и чтобы ее интересы соблюдались всеми справедливыми и полезными для нее способами, то получится действительно наибольшее количество работы и притом вполне добросовестной. Заметьте, я говорю «вполне добросовестной», потому что работа прислуги не всегда и не неизбежно представляет то лучшее, что она может доставить своему хозяину, так как польза прислуги крайне разнообразна во всех отношениях: и в виде материальных услуг, и в виде ограждения интересов и доверия хозяина, и в радостной готовности воспользоваться всякой случайной возможностью, чтобы оказать ему посильную помощь.

И справедливость этого, в общем, нимало не опровергается тем, что люди нередко злоупотребляют снисходительностью и за доброту платят неблагодарностью. Если прислуга, с которой обращаются любезно, неблагодарна, то при нелюбезном обращении она будет мстительна; и человек, нечестно относящийся к либеральному хозяину, будет стараться еще больше вредить несправедливому.

10

Во всех случаях и по отношению ко всем лицам это бескорыстное обращение дает самые действенные и наилучшие результаты. Заметьте, что я рассматриваю здесь чувства симпатии исключительно как побудительную силу, а не как вещь желательную, благородную или хорошую в отвлеченном смысле. Я просто смотрю на них как на силу лишающую значения все обыкновенные расчеты политэкономов. Если бы они даже и пожелали ввести этот новый элемент в свои вычисления, то не имели бы никакой возможности воспользоваться им, так как эти чувства становятся истинной побудительной силой, только если неведомы все остальные мотивы и условия политической экономии. Относитесь хорошо к прислуге в расчете получить выгоду от ее благодарности, и вы получите заслуженное, т. е. ни малейшей благодарности и ни малейшей отплаты за вашу мнимую доброту. Но относитесь к ней хорошо без всяких экономических соображений, и вы достигните и благодарности, и пользы. И так во всем. «Кто хочет душу свою сберечь, тот потеряет ее, а кто потеряет душу свою ради Меня, тот обретет ее»[6 - Различие между этими двумя способами обращения и их материальными результатами можно отлично видеть при сравнении отношений Есфири и Чарли в «Холодном доме» и отношений мисс Брасс и Маркизы в «Часах господина Гемфрея».Существенное значение и правда Диккенсовых произведений неразумно упущены из виду многими мыслящими читателями единственно в силу того, что он представляет эту истину в несколько карикатурной окраске. Неразумно, говорю я, потому что карикатурность у Диккенса, хотя часто и груба, но всегда безошибочна. В его способе передачи все вещи всегда правдивы. Я желал бы, чтобы он счел справедливым ограничить свои блестящие преувеличения произведениями, писанными только для забавы публики; а когда принимается за предмет, имеющий важное общественное значение, как например, рассматриваемый им в «Тяжелых временах», то прибегал бы к более строгому и тщательному анализу. Польза этого произведения (величайшего, по моему мнению, из всех написанных им) умаляется для многих тем, что Баундерби – драматическое чудовище, вместо того, чтобы быть представителем светских хозяев, а Стефен Блакпуль – драматическое совершенство, а не просто характерный образец честного рабочего. Но воспользуемся Диккенсовым остроумием и проницательностью, невзирая на то, что он предпочитает говорить в ореоле сценического блеска. Он вполне прав в главных стремлениях и намерениях своих произведений, и все они, а в особенности «Тяжелые времена», достойны тщательного и серьезного изучения лицами, интересующимися социальными вопросами.Они найдут многое у него пристрастным, а в силу этого как бы несправедливым; но если они примут во внимание всю очевидность обратной стороны, которую Диккенс как бы упускает из виду, то поймут, что, в конце концов, его взгляд вполне правилен, только высказан грубо и резко.].

11

Второй ясный и простой пример отношения хозяина к подчиненным представляют отношения, существующие между начальником полка и солдатами.

Предположим, что командир желает применять правила дисциплины так, чтобы при возможно меньшем для него беспокойстве полк был хорошо поставлен; при таком эгоистическом принципе он никакими мерами и способами не в состоянии будет развить полной энергии в своих подчиненных. Если он человек умный и с твердым характером, то может, как и в предыдущем примере, получить более выгодные результаты, чем глупый начальник при беспорядочной доброте. Но если мы предположим одинаковый здравый смысл и одинаковую твердость характера в обоих, то, бесспорно, командир, вступающий в наиболее непосредственные, личные, отношения со своими подчиненными, наиболее заботящийся об их интересах и наиболее ценящий их жизнь, вызвав симпатию к себе и доверие к своему характеру, разовьет в солдатах действительную энергию, недостижимую никакими другими средствами. Этот закон тем справедливее, чем большее количество людей он охватывает; известное приказание может быть успешно выполнено, хотя бы солдаты и не любили своего офицера, но редко выигрывалось сражение, если полки не любили своего генерала.

12

Переходя от этих простых примеров к более сложным отношениям, существующим между фабрикантом и его рабочими, мы при первом взгляде наталкиваемся на некоторые странные затруднения, проистекающие, по-видимому, из того, что нравственные элементы тут как бы не согреты душевной теплотой. Легко вообразить себе восторженную любовь солдата к своему полковнику, и не так легко представить себе восторженную любовь ткачей к владельцу фабрики. Кучка людей, соединившихся с целью грабежа (как горные кланы в былое время), может быть воодушевлена полнейшей любовью к своему предводителю, и каждый член ее может быть вполне готов положить за него свою жизнь. Но кучка людей, соединившаяся с целью законного производства и накопления, обыкновенно не воодушевлена такими чувствами, и никто из них ни в каком случае не питает желания пожертвовать своею жизнью ради спасения своего хозяина. И такая кажущаяся аномалия встречается здесь не только в нравственных отношениях, но и в других, соответствующих им. Слуга или солдат нанимается за определенную плату на определенный срок; но рабочие на фабрике – за плату, изменяющуюся соответственно спросу на его труд, причем ему постоянно грозит опасность остаться без работы и без куска хлеба в силу различных колебаний в производстве. А так как при этих случайностях никакое проявление симпатии не имеет места, а сказываться может только неистовая антипатия, то внимание наше должно быть обращено на два вопроса.

Первый вопрос состоит в том, насколько рабочая плата может быть установлена вне зависимости от колебаний спроса на труд. И второй – насколько возможно, чтобы рабочие всегда (независимо от положения производства и без увеличения или уменьшения количества рабочих рук) получали плату, при которой они чувствовали бы себя заинтересованными в благосостоянии своей фабрики, подобно прислуге в старинных семьях или, в esprit de corps, – солдатами, гордящимся своим полком.

13

Итак, первый вопрос, говорю я, состоит в том, чтобы определить, насколько рабочая плата может быть определена независимо от спроса на труд. Одним из курьезнейших фактов в истории человеческих заблуждений является отрицание со стороны политэкономов возможности такой определенной рабочей платы в то время, как во всех важнейших и во многих неважных областях труда здесь, на земле, она уже имеется в действительности. Мы не продаем с аукциона должности первого министра или епископа, и, как ни выгодна может быть симония, мы не предлагаем епархии тем духовным лицам, которые возьмутся служить за самую низкую плату или дадут самую высокую цену.

Мы (с изысканным остроумием политической экономии) продаем в действительности некоторые назначения, но открыто не торгуем генеральскими местами; заболев, не ищем наиболее дешевого доктора; судясь, никогда не думаем торговаться с судьями; захваченные ливнем, не разбираем извозчиков и не стараемся отыскать самого дешевого. Правда, что во всех этих случаях существует – как и вообще должно быть – конечная зависимость от предполагаемой трудности работы и от количества лиц, желающих ею заняться.

Если бы курс, пройти который необходимо студенту, чтобы стать хорошим доктором, проходился бы массой студентов в надежде получать за свои визиты не по два рубля, а по рублю, то публика, конечно, не стала бы платить им двух. В этом смысле плата за труд действительно всегда определяется спросом, но что касается практического и непосредственного разрешения вопроса, то лучший труд всегда оплачивался и оплачивается определенной суммой, как это и должно быть по отношению ко всякого рода работе.

14

«Как! – воскликнет удивленно читатель, – дурной и хороший рабочий должны получать одинаковую плату?» Конечно. Разница между проповедью одного епископа и другого или между мнениями одного врача и его собрата гораздо больше и по результатам гораздо важнее для вас, чем между хорошей и дурной кладкой кирпича. И, однако же, вы платите и хорошим, и дурным врачам вашей души и вашего тела одинаково, и тем более должны одинаковой платой вознаграждать и дурного, и хорошего работника. «Но я выбираю себе врача и духовника и тем выражаю мое предпочтение к качеству их труда». Выбирайте себе так же и каменщиков; истинная награда хорошего рабочего и состоит в том, что его предпочитают другим. Естественная и правильная система отношений во всякого рода работе заключается в определенности платы за нее, причем хороший рабочий будет всегда занят, а дурной нет. При ложной, противоестественной и гибельной системе дурной рабочий имеет всегда возможность предлагать свой труд за половинную цену и в силу этого или замещать хороших, или принуждать последних работать за половинную плату.

15

Из вышесказанного видно, что равенство платы за труд есть первый вопрос, к правильному разрешению которого мы должны отыскивать самый прямой и пригодный путь. Второй же вопрос, как мы выше сказали, состоит в том, чтобы держать постоянно определенное количество рабочих независимо от случайностей спроса на предмет их производства. Я думаю, что внезапные и разорительные колебания в спросе, неизбежно возникающие в промышленных операциях деятельного народа, представляют единственное затруднение, которое предстоит преодолеть для правильной организации труда. Вопрос этот слишком разносторонен, чтобы можно было рассмотреть его целиком в таком кратком очерке, но мы отметим по крайней мере следующие общие явления.

Плата, дающая рабочему возможность существовать, неизбежно должна быть выше в том случае, если ему приходится работать с перерывами, а не постоянно. И как бы сурова ни была борьба из-за работы, тем не менее нам придется принять за общее правило, что в среднем люди должны получать более высокую поденную плату, если они рассчитывают, что будут работать в неделю не шесть дней, а только три. Предположим, что человек может жить не меньше, как на полтинник в день; при таких условиях он свои семь полтинников должен получить или за трехдневную усиленную или за шестидневную сравнительно легкую работу. Стремление всех современных промышленных операций ведет к тому, что и производство, и торговля принимают форму лотереи; что плата рабочим зависит от спроса с перерывами, а прибыль фабрикантов – от умения их ловко пользоваться различными случайностями.

16

Повторяю, я не стану рассматривать здесь вопроса о том, в какой степени такой порядок неизбежен в условиях современной промышленности, но скажу только, что в своих роковых проявлениях он, бесспорно, совершенно не нужен и является просто результатом алчности хозяев, с одной стороны, и невежества рабочих – с другой.

Фабриканты не могут утерпеть, чтобы не воспользоваться первой представившейся им возможностью нажить деньги, и бешено бросаются в каждую расщелину и в каждый пролом, образующийся в стенах наживы, неистово желая обогатиться и с алчным упорством сопротивляясь возможности разориться, тогда как рабочие предпочитают усиленно работать три дня и три дня гулять, вместо того чтобы шесть дней умеренно работать и мудро отдыхать. Фабрикант, действительно желающий помочь своим рабочим, ничем не может принести им большей пользы как искоренением этих беспорядочных привычек и в себе, и в них. Он должен вести свои дела так, чтобы всегда иметь возможность продолжать производство без перерывов, приучая в то же время рабочих к правильной жизни и работе, убеждая их предпочитать сравнительно низкую, но постоянную определенную плату более высокой, при которой они рискуют быть выброшенными на улицу. Он должен, если это возможно, противодействовать системе усиленной работы за мнимо высокую поденную плату, убеждая людей брать более низкую за работу более легкую, но регулярную. При всяких подобного рода радикальных переменах люди, подвергающиеся им, бесспорно, терпят немало неудобств и потерь. Но не всегда обязательно и наиболее полезно делать то, что не приносит нам никаких потерь и неудобств.

17

Я уже указал на разницу, существующую между группами людей, соединенных с целью насилия и с целью промышленного производства, на разницу, состоящую в том, что первые способны к самопожертвованию, а последние нет. Это странное обстоятельство – причина того, что занятия торговлей и промышленностью пользуются гораздо меньшим уважением, чем занятия военным ремеслом. С первого взгляда кажется неразумным – и многие писатели старались доказать, что мирные и рассудительные люди, занятие которых состоит в том, чтобы покупать и продавать, пользуются меньшим почетом, чем буйные и часто безрассудные люди, занимающиеся убийством. Тем не менее человечество, вопреки философам, отдавало всегда предпочтение солдатам. И это вполне справедливо. Задача военных в сущности состоит не в том, чтобы убивать, а чтобы быть убитыми, и вот за это мир, хотя и довольно бессознательно, чтит их ремесло. Убивать есть дело палачей, и мир никогда не чтил их выше купцов, но он уважает солдат за то, что они отдают свою жизнь, служа государству. Солдат может быть беспечен, пристрастен к удовольствиям и приключениям; всевозможные побочные побуждения, и притом довольно низкого свойства, могут влиять на выбор им этого ремесла и руководить его повседневным образом жизни, но мы уважаем его за то, что, поставленный в проломе крепостной стены и, имея позади себя всевозможные удовольствия мира, а впереди только долг и смерть, он, как мы уверены, не отвернется, а смело пойдет вперед. Он знает, что такой выбор может каждую минуту представиться ему, и поэтому заранее решился и всегда готов смело встретить смерть.

18

Не меньшее уважение питаем мы к юристам и врачам – уважение, основанное на их предполагаемой самоотверженности. При всей учености и ловкости юриста мы главным образом уважаем его в силу нашей уверенности, что, заняв место судьи, он, невзирая ни на что, будет стараться судить справедливо. Если бы мы могли предположить, что он будет брать взятки и пользоваться своей ловкостью и своим знанием законов для содействия несправедливым решениям, то как бы умен он ни был, мы не могли бы уважать его. И это уважение мы питаем к нему исключительно в силу нашей твердой уверенности, что во всех важных случаях справедливость для него будет играть главную роль, а его личный интерес – второстепенную. Причина нашего уважения к врачу еще яснее. Как бы громадны ни были его знания, мы с ужасом отшатнулись бы от него, если бы он смотрел на пациентов как на субъектов, пригодных для его опытов, а тем более, если бы узнали, что, подкупленный лицами, заинтересованными в смерти его пациентов, он употребляет все свое искусство на то, чтобы под видом лекарства предлагать им яд. Наконец, тот же принцип становится вполне очевиден в применении к духовным лицам. Никакая доброта характера не заменит во враче недостатка знания или проницательности ума в адвокате; но духовное лицо, если даже его умственные способности ограничены, пользуется уважением в силу самой его предполагаемой самоотверженности.

19

Бесспорно, что для успешного ведения обширного коммерческого или промышленного предприятия требуется, если и меньше такта, предусмотрительности и решимости, чем их нужно великим юристам, полководцам или пастырям, то, во всяком случае, столько же, сколько их требуется заурядным капитанам на кораблях и в полках или викарным священникам сельских приходов. И если представители всех так называемых либеральных профессий пользуются в публике большим уважением, чем главы коммерческих фирм, то причина этого куда глубже, чем различие умственных способностей. И обусловлено это предпочтение тем, что фабрикант или купец всегда, как мы предполагаем, руководствуется эгоистическими соображениями. Его деятельность может быть очень полезна для общества, но мы считаем, что ее побудительные мотивы чисто личные. По мнению публики, первая задача всякого купца состоит в том, чтобы как можно больше нажиться в ущерб соседу (или покупателю). Считая это необходимым принципом предпринимательской практики, рекомендуя во всех случаях придерживаться этого принципа, публика и сама, в свою очередь, применяя его, провозглашает, что, в соответствии со всемирными законами, покупатель должен стараться по возможности дешевле покупать, а продавец – обманывать. Тем не менее публика осуждает торговца за то, что он поддается правилу, установленному ею же, и клеймит его как существо низшего порядка в человеческом обществе.

20

Публика неизбежно должна отказаться от такого взгляда. Она не может перестать осуждать себялюбие, и ей предстоит поверить в существование такого рода промышленной деятельности, которая не была бы исключительно эгоистичной или, вернее, публике приходится признать, что никогда не было и не может быть эгоистичной промышленной деятельности, что принимаемое ею за промышленность было совсем не промышленностью, а обманом, и что торговец, следующий законам современной политической экономии, не имеет ничего общего с настоящим торговцем. Публика должна согласиться, что торговля есть занятие, которое господа с каждым днем будут все охотнее предпочитать ремеслу ораторов и воинов, что в настоящей промышленности, как и в настоящей проповеди или битве, необходимо допустить идею добровольного лишения, что иногда долг обязывает жертвовать денежными выгодами так же, как и жизнью; что рынок не менее, чем трибуна, может иметь своих мучеников, и промышленность должна быть столь же героической, как и война. Да, должна со временем, а отчасти и теперь, и если она не была таковой до сих пор, то только потому, что многие герои с детства направлены были на другие поприща, отрицая то поприще, которое в наши дни является, по видимому, самым важным из всех. Так что в то время как многие жертвуют своею жизнью, стараясь привить евангельские заповедей, очень немногие готовы лишиться сотни рублей для практического применения в жизни хоть одной из них.

21

Бесспорно, что никогда публика не имела ясного понятая об истинной обязанности промышленника по отношению к остальным людям, и мне хотелось бы, чтобы читатель составил себе об этом верное представление. Пять великих умственных профессий для удовлетворения потребностей человеческой жизни существовали до сих пор; три из них существуют неизбежно в каждой цивилизованной нации.

Профессия солдата, задача которой состоит в том, чтобы защищать народ,