Пулеметчик
– Ну, по крайней мере, я знаю их лучше, чем прочих.
– Хорошо, а кому за физику?
– О присутствующих не говорят?
Лебедев засмеялся и отмахнулся.
– Не скромничайте, Петр Николаевич, не в этом году, так позже. А сейчас… пожалуй, Лоренцу. Возможно, Беккерелю за радиоактивность, или лорду Рэлею, – перечислил я пришедших на ум крупных физиков.
– А Рэлею за что?
– За аргон. – О, а вот и шанс подвигнуть визави на исследования в нужном направлении. – Кстати, есть у меня предчувствие, что аргон будет светиться, если через него пропустить электрический ток. И остальные благородные газы наверняка тоже. Черт его знает, почему мне так кажется, интуиция, наверное.
– Хм, вот вашей интуиции я бы доверился.
– Так за чем же дело стало? Альберт устроит вам возможность поработать в цюрихском Политехе, расходы я беру на себя, потому как это моя идея, будете лечиться и заниматься физикой, поди плохо.
– Посмотрим, посмотрим… А за содействие установлению мира?
– Тут я точно пас. Вон, давеча президент Франции Лубе в Петербург приезжал, так и то, не о мире же говорить.
– Почему же не о мире? – продолжал расспросы Лебедев.
– Между Россией и Францией – Германия, которую французы ненавидят и мечтают отбить у них Эльзас с Лотарингией, что невозможно без русской помощи. Так что я вижу кругом если не войну, то подготовку к войне; одно счастье, что англичане с бурами наконец-то замирились.
* * *Вялотекущая фаза Англо-бурской войны затянулась почти на два года – англичане после взятия столиц обкладывали Трансвааль и Оранжевую сетью блокгаузов, а бурские генералы партизанили в буше, иногда прорываясь в Капскую колонию. Но силы были несравнимы, дело неуклонно шло к финалу, и переговоры, шедшие всю весну вместо боев, в конце мая завершились подписанием де-юре мирного договора, а де-факто капитуляцией буров в обмен на амнистию.
Егор Медведник проявился как раз с началом переговоров, ему хватило ума понять, что веселье кончено и пора сматывать удочки. Группа его выросла до пяти человек за счет двух ирландцев еще из Кимберли и одного русского, прибившегося к ним уже в партизанском отряде. Левых документов, снятых с убитых, хватало, и они благополучно выбрались через Дурбан, откуда на пароходе через Суэцкий канал попали в Италию. В Александрии и Риме их ждали телеграммы Красина, так что отрядик двинулся в Швейцарию по указанному маршруту, осел в пригороде Женевы и дал телеграмму о прибытии.
В Цюрихе я сдал Лебедева на руки Эйнштейну и доктору Амслеру и тоже поехал в Женеву, где меня дожидался Никита Вельяминов, один из «буров», учившийся в тамошнем университете. За год он основательно обустроил местную «резидентуру», причем держался поодаль от эмигрантской тусовки, несмотря на активные попытки вовлечь его в социал-демократические или эсеровские круги. На связи у него был десяток студентов-«большевиков», причем только двое видели его лично, а для всякого рода специфических поручений он привлекал «товарищей Жана и Мишеля», двух французских анархистов – натуральных боевиков, которым идейная окраска была, в общем-то, пофиг, а полученные от Никиты франки они вряд ли тратили на революцию.
Среди прочих достоинств Никита был поклонником сэра Артура Конан-Дойля, отчего активно использовал холмсовское ноу-хау – мальчишек-наблюдателей. Французы, как только стало известно, что Медведник с группой снял шале в Бельвю, съездили туда и за несколько франков организовали пацанов на слежку за домом. И теперь Мишель, пока мы тряслись в пролетке, которой правил Жан, рассказывал диспозицию – предвидя возможные закидоны Егора, на встречу мы выдвинулись вчетвером.
– Ваш товарищ, – тут Мишель саркастически скривил рожу, давая понять, что не одобряет действия Медведника, – снял за немалые деньги здоровенное шале прямо у воды, с причалом на пару лодок.
Так, а откуда у Егора такие средства? Неужто алмазы?
– Участок справа незастроен, – продолжил Мишель, – слева пустующий дом. В шале два этажа и жилой чердак, пятнадцать или шестнадцать комнат, прислуга приходит через день, сегодня ее не будет. За продуктами ходят сами, в несколько магазинчиков чуть дальше по рю Лозанн или на рынок по утрам у станции.
– Вон тот дом, ждите меня у пристани, – метрах в двухстах до большого шале Мишель спрыгнул на дорогу. Из-под дерева ему навстречу поднялся местный гаврош, складывая ножик, которым он только что выстругивал прутик.
Дом, вернее, роскошное шале осталось сзади справа, а мы доехали до будки паромщика и принялись изучать расписание. Минут через десять нас нагнал Мишель.
– Дело плохо. Часа полтора назад один из живущих в шале ушел, видимо, за едой, и до сих пор не вернулся, а полчаса назад в дом вошли пять или шесть мужчин, которых пацан назвал «англичанами». Он пролез прямо к двери и слышал возню, удары и падения, потом стихло, и он смылся.
Все посмотрели на меня. Черт, я же за старшего, и мне решать, а сердце-то в пятки ушло, стремно…
Так, что мы имеем? Если Егор продал алмазы, а это полностью в его духе, да еще этот широкий жест с дорогой арендой, то англичане вполне могли упасть ему на хвост… Впрочем, это могут быть и обычные преступники, которые выследили жирный куш, неважно…
– Мишель, твои мальчишки где? Пусть влезут на какое-нибудь дерево поблизости и попробуют посмотреть через изгородь, что делается внутри, – я разглядывал озеро и лодочки на нем, соображая, что же делать дальше, когда меня в бок толкнул Никита и глазами показал на идущего по другой стороне дороге человека с большим пакетом, из которого торчали несколько багетов.
Это был Вася Шешминцев – тот самый «бур», который подался с Медведником в партизаны и который ушел из шале.
Я коротко свистнул и, когда он повернул голову в нашу сторону, приложил палец к губам и резко махнул рукой, подзывая его. Вася на секунду опешил, но тут же разглядел и меня, и, главное, Никиту. Через минуту мы уже изображали случайно встретившихся старых знакомых. На сообщение, что шале захвачено посторонними, Вася зло сплюнул и сквозь зубы процедил, что этого и опасался.
– Я почему из дома ушел – поссорились мы нынче с Егором, он покупателю назначил, а я прям как чуял неладное и пытался отговорить. Вот тебе и покупатели, – и Вася сплюнул еще раз.
– Ладно, оружие с собой?
– А как же. Два браунинга.
Я перевел взгляд на Никиту и анархистов. Все кивнули. Значит, нас пятеро с оружием. Ломиться в лоб на верную пулю нельзя, получается, нужно как-то отвлечь налетчиков.
– План дома есть?
Мишель присел на корточки, вынул складной ножик и лезвием начертил на земле примерную схему. С трех сторон подходы просматривались, оставался только один вариант – через пустующий дом.
Тем временем прибежал тот пацанчик, что строгал прутик, и доложил, что четверо сидят на стульях посреди гостиной, а еще несколько человек вокруг них ходят. Несколько франковых монет перешли из рук в руки, и он умчался, а я приступил к отдаче первого в жизни боевого приказа.
– Вы втроем в соседнее шале, оттуда ползком к изгороди, если там есть что-нибудь, что поможет ее преодолеть, подтаскивайте ближе, но незаметно. На наше счастье, окна гостиной выходят на озеро. Если увидите, что с вашей стороны, на кухне и на втором этаже, никого нет – перекатом к стене дома. Как только вы займете позицию, мы с Жаном едем на пролетке ко входу, ты остаешься с лошадьми, оружие наготове, я иду внутрь под видом еще одного покупателя. Как войду – считайте до двадцати и атакуйте.
– Мих… Сосед, это слишком рискованно, давайте внутрь пойду я? – предложил Никита.
– Нет, если это то, о чем я думаю, покупателем должен быть человек в возрасте.
Что ж так сердце колотится… Дышать, дышать, вдох носом, выдох ртом, спокойнее, спокойнее… Вытри лоб, платочек в карман, отряхни пыль с брюк, пистолет с предохранителя…
Экипаж прострекотал колесами по рю Лозанн и остановился напротив входа. Я сошел на дорогу, поправил галстук и уверенным шагом двинулся к шале.
На стук дверного молоточка дверь открыл бульдог. Вот натуральная бульдожья рожа, чистый Джон Буль, понятно, почему мальчишка окрестил их «англичанами».
– Добрый день, я мсье Ляруш, мы договаривались о встрече с мсье Войцеховски, – назвал я польскую фамилию, под которой действовал Медведник.
Бульдог провел меня по коридору и втолкнул в большую гостиную, посреди которой к креслам, стоявшим спинка к спинке к обширному дивану, были примотаны четверо героев. А по стенкам, за диванами поменьше и двумя небольшими столиками, стояли четверо англичан. Мелькнувшая в глазах Медведника радость сменилась страхом – ясное же дело, что нас сейчас будут убивать.
– Господа, – сделал я большие глаза, – что здесь происходит?
– Джонни, закрой дверь. Сейчас мы все объясним, – криво ухмыльнулся, выходя на середину комнаты, мужик с лошадиной мордой и рыбьими глазами, явно старший в группе.
Спасла меня въевшаяся привычка проверять слежку в витринах и зеркалах – в углу стояло ростовое трюмо, развернутое так, что в нем я увидел дверь, в которую только что вошел, и рукоятку револьвера, которую занес над моей головой бульдог.
Я рухнул вбок, левой рукой метнув канотье в лицо ближайшему англосаксу, а правой выдергивая пистолет из кобуры. Все получилось прямо на загляденье, но тело совсем не обрадовалось удару об пол, ушиб всей бабки, итить-колотить…
Бульдогу я попал прямо в колено, первым или вторым выстрелом, черт его знает, главное что попал.
В ответ почти сразу несколько раз бабахнуло и противно засвистело над головой.
Искренне удивившись тому, что все еще живой, я толкнулся ногами от стены и по ковру совсем было проскользил за тяжелое кресло, но… но остановился на полдороге.
Это только в кино так ловко получается, твою мать…
Ствол в руках гибрида лошади и селедки довернулся на меня, но привязанный к крайнему креслу рыжий парень, наверное из тех двух ирландцев, неожиданно выбросил вперед ногу и заехал конской морде как раз по яйцам. Дуло дернулось, я успел в ответ пальнуть еще два раза и, лихорадочно загребая ногами, все-таки скрылся за креслом.
– Keep him down! – раздалась команда на английском, и от спинки полетели выбитые пулями щепки.
Отчаянно ругнувшись про себя, я вскинул пистолет над креслом и послал три пули на голос.
Может, и попал, но англы дружно вскочили и кинулись ко мне после седьмого выстрела, посчитав, что у меня кончились патроны и стараясь успеть до того, как я перезаряжусь.
Щаз, у меня еще пара есть!
Промахнуться в летящую на меня тушу было невозможно, но магазин опустел совсем, и был бы мне конец, но тут из боковой двери гостиной наконец-то загрохотали два ствола, брызнуло в стороны трещинами-молниями и осыпалось вниз сверкающим водопадом зеркало.
Звон стекла и вопли раненых слились в общую какофонию, заглушившую падение туши. Еще через мгновение из двери, в которую недавно вошел я, вылетела и врезалась в столик бессознательная жертва нокаута, а следом вошел Вася, потирая кулак с зажатым в него браунингом.
За всем этим шоу белыми глазами наблюдали привязанные к креслам, вот только рыжий как-то нехорошо обвис на веревках…
Адреналином накрыло так, что я почти не различал голоса – только «бу-бу-бу» на грани слышимости, Никита размахивал руками, Жан стаскивал англичан в кучу, а Вася резал путы. Перезарядить браунинг удалось только с третьей попытки, никак не мог вставить магазин в рукоятку, но как-то справился, но тут сквозь вату в ушах прорвался рев:
– Kenny! You bastards! They killed Kenny!
И меня пробило на истерический хохот.
Отсмеявшись и вытерев слезы, я оглядел поле боя. Над убитым Кенни Коннером стоял второй ирландец, жилистый Патрик Маклафлин, стряхивая с себя веревки. Медведнику прострелили руку, и сейчас Вася бинтовал ее, трое англичан наповал, еще трое ранены, причем бульдог в отключке от болевого шока. Мои потери – пробитое в двух местах канотье и порванный пиджак.
– Ребята, соберите у них оружие и документы. И проверьте все карманы. Патрик, они не представились?
– Нет, но это псы из Скотланд-Ярда, я вот эту сассенахскую рожу помню еще по Ирландии, они хватали наших шахтеров, – Маклафлин пнул подвывающего раненого, держащегося за бок, – а за Кенни я их на клочки порву.
– Тогда они твои… – разрешил я. – Только сперва узнай, кто их послал. Кстати, а с чего они на вас набросились? – повернулся я к понурому Медведнику. – Лишнего продал?
– Все сразу, – мрачно кивнул тот.
Я выматерился и уставился на парня.
– Ай, молодец… А инструкции в телеграммах для кого были? Мало того, что сам без пользы чуть не сдох, так еще и товарищей подставил!
– Что будем делать дальше? – прервал меня Никита, но такой же вопрос читался и в глазах остальных.
– Трупы в воду, с грузами… – после короткого раздумья приказал я. – Тех, что после допроса, тоже, Патрик их явно в живых не оставит. Всем участникам – новые документы и веером отсюда во Францию и Германию. Ты, – я указал на Никиту, – со мной во Францию, и займись прикрытием. Вызови туда трех надежных ребят, проинструктируй, чтобы под любой присягой подтвердили, что мы сегодня выпивали и закусывали у кого-нибудь дома, ну и так далее, не мне тебя учить.
И тут мне пришла в голову одна идея – Женева была центром эмигрантов-террористов, которые, хоть и в меньшем числе, чем в моем времени, но все равно кучковались вокруг Михаила Гоца, уж больно харизматичная личность, да и денег у него было много, дедушка-то крупнейший чаеторговец России, поставщик двора и все такое. И вот малость притушить террор было бы весьма здорово…
Никита от такого задания может и отказаться, а вот Егору надо оправдаться… И я отозвал его в сторонку.
– Ну, раз наломал дров – будешь разбирать сам. Кровью, считай, искупил, осталось искупить делом.
Медведник самолюбиво вскинулся и хотел было поднять раненую руку, но скривился и буркнул в сторону:
– Расслабился. Как добрались до Рима, обрадовался, что все закончилось, что живы вернулись… – потом помолчал и добавил: – Больше не повторится.
– Ничего, натаскаем еще, чтобы не расслаблялся. А сейчас нужно пустить полицию по ложному следу. Никита скажет тебе адрес, туда нужно подбросить все документы и желательно оружие англичан. Но аккуратно, там постоянно люди. А потом тебя ждет большое путешествие и ссылка на Сахалин.
Егор вздрогнул.
– Ну, не то чтобы ссылка, но там нужен человек с боевым опытом. Через год-два надо будет японцев гонять, а через полгода – принять и спрятать до времени груз пулеметов.
Лето 1902
Так… Пропорция номер один… Девять золотников соды…
Аптекарские весы закачались, дрогнули и наконец застыли со стрелкой ровно посередине. Теперь ссыпать порошок в склянку, поменять чашку и отмерить девять золотников лимонной кислоты…
Рука дрогнула, и такой приятный на вкус порошок, если макнуть в него палец и облизать, высыпался почти весь.
Митька раздраженно засопел и принялся собирать лишнее обратно в банку. Хорошо хоть стол покрыт чисто вымытым толстым стеклом, ничего не пропадет – а то пришлось бы снова возиться со ступкой и пестиком, перетирая кристаллики в пыль.
Так… Девять золотников лимонной кислоты… Митяй даже язык высунул от усердия, но все получилось без ошибок. Ссыпать в склянку, сменить гирьку и отмерить один золотник сахарной пудры и один золотник порошка аспирина… Ссыпать в ту же склянку, плотно закрыть, потрясти, чтобы перемешалось, и написать на ярлычке «Смесь № 1».
Вот же занудная работа. А Михал Дмитрич говорил, что в лабораториях такие процедуры делают сотнями и тысячами, изо дня в день, и тут главное аккуратность и тщательность. Ничего, все будет сделано как надо, Митяй уже взрослый, и ему можно поручать серьезные дела.
Пропорция номер два… Восемь золотников соды, десять кислоты, сахар и аспирин… Отмерить, взвесить, в склянку…
Пропорция номер три… Опять просыпал! Да что ж такое!
– Поначалу будет трудно, – наставлял его Михал Дмитрич, – но ты не торопись, не старайся сделать все сразу. Если не получается – встань, походи, подумай, что ты делаешь не так, что можно сделать удобнее или проще. Не бросай, вскоре приноровишься, и главное, записывай все, что делаешь.
Митька встал, походил, подумал и двинулся на кухню, где выпросил у Ираиды несколько ложек и заодно стакан вишневого компота, который уговорил сразу. Кухня с плиткой на полу и кафелем на стенах была самым прохладным помещением в квартире – конечно, если не начиналась большая готовка, но болтаться без дела на кухне не позволит Ираида. Разве что поесть, чтобы не накрывать зазря в столовой – но завтрак только что прошел, а обед еще и не думал начинаться, да и был приготовлен с вечера и стоял в шкафу-леднике. Вот сунуть бы туда и голову, охладиться… Но нет, Ираида скандал устроит, уж больно трепетно она блюдет чистоту вокруг еды.
Ладно, пора и дело делать. Митяй вернулся к столу, открыл громко названную лабораторным журналом тетрадку, где стояли две только сиротливые галочки из двух сотен вариантов, тяжело вздохнул и принялся за дело. Пропорция номер три…
Как и у всех пацанов его возраста, с усидчивостью у Митяя были проблемы, зато упрямства было не занимать, и к вечеру он доделал почти все, что наметил на день. Ну как «почти»… Две трети, но твердо решил завтра не ходить гулять и все наверстать. С этими мыслями он убрал свою «лабораторию», смахнул остатки просыпанных порошков в ведро и ушел к себе, немного почитать перед сном, и не видел, как улыбалась ему вслед Марта – все вышло точно так, как предсказывал господин инженер: «Если он сумеет выполнить хотя бы треть – будет просто отлично!»
* * *Скандал с «пропавшими» англичанами вышел что надо.
На следующий день, когда все участники уже были вне досягаемости, прислуга обнаружила пятна крови и, естественно, тут же вызвала полицию. Поскольку группа имела документы на фамилии Войцеховски, Новак, Ковальски, Вуйчик и Шимански, власти принялись трясти проживавших в Женеве поляков.
Затем газеты оповестили об исчезновении шестерых подданных Эдуарда VII, причем генеральный консулат Его Величества обещал вознаграждение за любую информацию.
Через недельку отсидевшийся в Франции Егор через знакомых еще с Москвы эмигрантов попал в квартиру Гоца, но сумел там оставить бумаги только со второго раза – постоянно кто-то крутился, приходили и уходили люди, да еще каждый старался расспросить «героя Трансвааля», так что пришлось при первом же удобном случае просто уронить их за комод и быстро уматывать обратно во Францию.
Дальше под мою диктовку было написано анонимное письмо консулу Соединенного Королевства, в котором неизвестный доброжелатель сообщал с подробностями, что видел в доме Гоца заляпанные кровью английские документы и подозревает, что они принадлежат пропавшим.
Отправили мы его уже из Лиона, туда же через несколько дней со всеми предосторожностями приехал и Никита, рассказавший, что в Женеве грандиозный шухер, даже круче, чем после убийства Елизаветы Баварской – науськанная британцами полиция хватала всех, кого можно было заподозрить в мало-мальской принадлежности к террору. Гоц арестован, как и все, кто имел неосторожность быть у него в квартире – там кроме английских паспортов нашлись и оружие, и прокламации, и даже что-то взрывчатое. Кроме того, повинтили человек сорок эмигрантов, десяток визитеров прихватила оставленная в квартире Гоца засада, под раздачу попала даже Засулич, как ранее причастная к террору, но ее быстро выпустили. Впрочем, большинство арестованных тоже довольно скоро освободили, да и оставшихся суд наверняка оправдает – прямых улик-то нет, но пусть месячишко-другой посидят в тюрьме, подумают.
А поскольку Гоц был своего рода «диктатором» боевого крыла эсеров, если не всей партии, то активность боевиков и создание структур террора будут надолго заторможены, сперва отсидкой, а потом разборками на тему «ай-яй-яй, а кто это сделал?».
Еще большой плюс, что вся эта история произошла практически на глазах Зеева Жаботинского, корреспондента «Одесского листка» в Италии и Швейцарии, очень кстати оказавшегося в Женеве. Ну то есть оказался он не то чтобы сам, а по моему вызову, и по моей же просьбе накатал телегу дедушке Гоца, Вульфу Янкелевичу Высоцкому, крупному купцу и активному сионисту. Главная мысль в письме была, что деятельность внука ведет лишь к озлоблению против иудеев, недоверию и притеснениям, и было бы куда как лучше вкладываться в еврейскую колонизацию Палестины. Бог даст, пойдут деньги «чайного короля» не Гоцу и его террористам, а на более мирное дело.
* * *Вытащив из бумажника купюру в пять франков с номером 927D619, я принялся составлять телеграмму Савинкову. Так, у нас франк, значит, «Наши французские поставщики». Номер состоит из двух групп цифр по три и одной буквы посередине – «группа из трех компаний господина D. и конкурирующая группа также из трех компаний», цифры «должны провести встречу сентября двадцать седьмого дня в Лионе после встречи июня девятнадцатого дня в Гамбурге». Завершаем стандартным «телеграфируйте инструкции» и подписью.
Сдав бланк в окошко телеграфа и уплатив требуемую сумму, я вернулся в гостиницу, где меня нашел Медведник. Выглядел он сущим латиноамериканцем – чернявый от природы, да еще я насоветовал, особо не объясняя зачем, побольше времени проводить на солнце. Свежий загар хорошо лег на не успевший сойти южноафриканский, так что получился вполне такой смуглый Гомес или Перес.
– Патрик проявился. Отписал, что это были не агенты Скотланд-Ярда, а люди Сесила Родса.
– Так он же помер! – удивился я. – В начале весны, что ли.
– Ну да, точнее, люди компании Родса, Де Бирс Консолидейтед Майнс, искали следы алмазов Кимберли. У них были информаторы среди потенциальных покупателей, и как только алмазы засветились в Риме, группа выехала по наши головы.
– Нам еще сильно повезло, что это «частная» группа, а не профессионалы из какой-нибудь правительственной службы, там бы мы живы не ушли.
– Ну да, – печально согласился Егор и принялся разглядывать улицу под балкончиком номера. Судя по его вздохам и взглядам, которые он бросал в мою сторону, его что-то тревожило.
– По-моему, ты что-то хочешь спросить.
Егор повернулся ко мне, нахмурился и сделал неопределенный жест руками – то ли развел ими, то ли взмахнул, а потом решительно задал вопрос:
– Зачем мы подставили эсеров?
– Сам никаких причин не видишь?
– Разве что пустить полицию по ложному следу, но это подло, они все-таки наши товарищи, революционеры.
– Подло, значит… Хорошо, постараюсь объяснить, – я тоже нахмурился и задумался, чем пронять Егора. Высокие материи он не любит, надо как-то через его опыт зайти… Точно!
– Вот ты воевал за буров, так?
– Ну да, два года, – согласно кивнул Егор.
– Убивал?
– Конечно, это же война, – парень пожал плечами. – В тебя стреляют, ты стреляешь…
– Трудно убивать?
Медведник задумался, что-то вспоминал, потом поднял взгляд.
– Первого очень страшно было, мы налет на пост делали, я в часового из винтовки стрелял. Может, и не я, но когда увидел, как ему полголовы снесло, так замутило, что меня буры под руки вели.
– А потом? Второго, третьего?
Егор опять ушел мыслями туда, на юг Африки, в партизанский буш, где гремели копытами и упряжью кони, громыхали залпы винтовок и давно не мывшиеся бойцы прорывали колючую проволоку между блокгаузами.
– Потом легче, привыкаешь.
– Вот именно. Человек такая скотина, что ко всему привыкает, и к убийству тоже. И в нашем деле это очень, очень опасно – сперва ты убиваешь явных врагов, потом привыкаешь любую проблему решать устранением человека. И начинаешь потихоньку убивать уже не то чтобы врагов, а так, оппонентов. А потом тебе товарищи говорят что-то не по нраву. И ты думаешь, а не враги ли они, и не убить ли их, чтобы все стало хорошо. И наконец, когда вокруг тебя уже некому сказать, что ты из революционера стал просто убийцей, ты посылаешь людей на смерть просто за косой взгляд в твою сторону. Я, конечно, утрирую, но суть именно в этом – людей, способных удержаться на этой дороге и не стать чудовищами, очень мало, большинство будет радостно стрелять назначенных врагами.
– Но ведь революции без крови не бывает! – пылко возразил Егор.
– Не бывает, – согласился я. – Но не стоит ее множить. Революция – она как громадный камень на вершине горы, рано или поздно он стронется и покатится вниз, увлекая за собой другие камни. А мы можем только слегка подправить его движение, чтобы лавина раздавила не всю деревню в долине, а только хижину пастуха.
– Но это тоже чья-то смерть!
– Ну да, мы всегда будем мучиться выбором, его моральностью, всеми этими слезинками ребенка.
– И как выбирать?
– Знаешь, был такой вероучитель в Индии, Будда Шакьямуни, – решил я закамуфлировать свои сентенции под восточную притчу, – так он считал, что в этически неразрешимых ситуациях нужно выбирать наиболее логичное решение, а в логически неразрешимых – наиболее этичное.
