Патриотичные сказки. Тотальный политический стеб

Когда Вольфович пил, его всегда влекло к ораторскому искусству. С самого раннего детства алкоголь возбуждал в нем позывы к декламации.

– Мне нужна публика, – сказал он. – Я должен утихомирить свой ораторский зуд, иначе он пойдет внутрь, и я буду чувствовать себя ходячим собранием сочинений Льва Николаевича Толстого в роскошном переплете. Могу говорить о русской иммиграции, или о поэзии Маршака, или о водосточных трубах, и будьте уверены: мои слушатели будут попеременно то плакать, то хныкать, то рыдать, то обливаться слезами.

Он слез со стола и вышел на улицу, остановил каких-то прохожих и вступил с ними в разговор. Не прошло и десяти минут, как вокруг него возникла кучка людей, а вскоре он уже стоял на парапете и махал руками, а перед ним уже собралась порядочная толпа. Потом он повернулся и пошел, а толпа за ним, а он все говорил. И он повел их в сторону Бульварного кольца, и по дороге к ним приставали еще и еще прохожие. Это напоминало старый фокус, как один дудочник все играл на дудке и до того доигрался, что увел с собой всех детей, какие только были в городе.

За много лет пребывания в гробу Владимир Ильич научился слушать город, чувствовать его нерв. И сейчас понимал, что в столице неспокойно и что-то нехорошее может случиться. Придется сходить проверить, – решил Ленин, надел неприметный плащ, большие черные очки и вышел через боковую дверь Мавзолея. Его опасения полностью оправдались. Несмотря на вечер пятницы, на улицах города не оказалось прохожих. В кафе и ресторанах не было ни клиентов, ни персонала. Везде стояли брошенные автомобили с открытыми дверями. Ветер гонял по асфальту пластиковые стаканы и упаковку из-под картошки-фри. Где-то далеко натужно выла сирена. Ильич внутренним зрением окинул город, почувствовал сильные вибрации где-то в районе Чистых прудов и направился туда по Мясницкой. Чем ближе подходил он к бульвару, тем отчетливей становился слышен странный лающий звук, напоминающий немецкую речь.

За километр от пруда Ленин заметил людей. Они стояли везде – на тротуаре, на дороге, на крышах автомобилей – и завороженно слушали. Ильичу пришлось продираться сквозь толпу. Горожане были в глубоком трансе и совершенно не сопротивлялись, когда он протискивался между ними. В эпицентре митинга на деревянной трибуне, приготовленной властями ко Дню города, стоял Владимир Вольфович. Он говорил уже четвертый час. К этому времени его связки уже были не способны к членораздельной речи, но он довольно энергично выкрикивал отдельные слоги, что и придавало голосу лидера ЛДПР сходство с голосом организатора «Пивного путча» в Баварии. Всеобщий транс был максимально глубок. Заворожить публику Вольфович умел. Вдруг Ильич заметил, как со дна пруда на поверхность стало подниматься нечто жуткое. Заметив надвигающуюся черную массу, Ленин похолодел.

…75 лет назад темной майской ночью бесшумно, на бреющем полете к центру Москвы подлетел мессершмитт и сбросил двух парашютистов. Пользуясь маскировочными куполами, они незаметно приземлились в сквере у Чистопрудного бульвара. Это были Лили Шнайдер и Ганс Гутенберг – диверсанты, подготовленные Гестапо для ведения подрывной деятельности в тылу врага. В секретных лабораториях Вермахта была разработана сыворотка, мизерная доля которой лишала людей человеческого облика и превращала их в отвратительных существ с осьминожьими щупальцами. Подчинялись мутанты только одному человеку на земле – фюреру. Лили и Ганс готовились сломить сопротивление Москвы с помощью этой адской жижи. Возле Чистых прудов находился коллектор, снабжающий водой весь центр столицы, включая здание Генштаба и Кремль. Скинув парашюты, Лили и Ганс пошли мимо пруда, и здесь их ждал неприятный сюрприз. Все произошло так быстро, что они не успели опомниться. Со скамейки поднялась широкоплечая небритая фигура в кепке, ввалила им два мощных удара и села обратно на скамейку со словами: «Пидор*сы, бл*дь! Ненавижу». Так бывает у нас в центре. Фашисты рухнули в воду. Их пробирки, спрятанные в карманах, разбились. Концентрация сыворотки в организмах диверсантов оказалась настолько сильной, что Лили и Ганс мгновенно превратились в мутантов и на сушу уже не вылезали. Несколько десятилетий они только и делали, что прятались и размножались, прятались и размножались. В общем, жили неплохо. За 75 лет их колония возросла до нескольких тысяч экземпляров. Они вырыли глубокие норы на дне пруда, и единственный голос, который мог их выманить наружу, принадлежал фюреру. Когда крик Вольфовича стал неотличим от озвучки хроники Третьего Рейха, мутанты показались на поверхности…

Ильич похолодел. Он единственный из всей толпы видел чудовищ, в огромном количестве появляющихся из пруда. А люди под воздействием харизмы лидера ЛДПР пребывали в полном блаженстве. Ленин в отчаянии набрал полные легкие, чтобы заорать, но понял, что создаст панику и многие будут растоптаны. Вождь принял решение оттянуть людей на себя и увести их от опасности. Он знал, как это делается.

Он встал на мусорный бак, снял кепку, зажал ее в ладони и, протянув руку вперед, начал:

– Матросы! Товарищи! Приветствуя вас, я еще не знаю, верите ли вы всем посулам Временного правительства, но я твердо знаю, что, когда вам говорят сладкие речи, когда вам многое обещают, вас обманывают, как обманывают и весь русский народ. Народу нужен мир, народу нужен хлеб, народу нужна земля. А вам дают войну, голод, бесхлебье, на земле оставляют помещика… Нам нужно бороться за социальную революцию, бороться до конца, до полной победы пролетариата!

Ильич старался изо всех сил. Он вспомнил свою пламенную речь на броневике у Финляндского вокзала, выступление перед рабочими Путиловского завода и вдохновенное слово для служащих Наркомпроса. Публика начала переходить на его сторону. Ленин почувствовал успех и продолжил.

– Грабительская империалистическая война есть начало войны гражданской во всей Европе. Недалек тот час, когда по призыву нашего товарища Карла Либкнехта народы обратят оружие против своих эксплуататоров-капиталистов. Заря всемирной революции уже занялась. В Германии все кипит. Не нынче – завтра, каждый день – может разразиться крах высшего европейского империализма. Да здравствует всемирная социалистическая революция!

Люди медленно, но верно сгруппировались вокруг Ильича. Мутанты остались слушать Вольфовича. Голос главного либерал-демократа к тому времени осип практически окончательно, но внутренняя сила, бередившая его, не ослабевала, и он решил, как Форест Гамп, пустить свой кураж в тело, в мышцы. Спрыгнув со сцены, он широкими шагами двинулся по Бульварному кольцу в сторону Пушкинской. Мутанты, перебирая щупальцами по деревьям, оградам и фасадам зданий, последовали за ним.

Воспользовавшись моментом, Ильич закончил митинг словами: «Теперь, товарищи, все идем спать. Так мы поможем партии и делу социализма!». К радости Ленина люди стали покорно расходится. Зрачки их все еще были неподвижны и расширены. А Вольфович тем временем бодро двигался по бульварам. По ходу маршрута он поприветствовал все стоящие на пути памятники. Обнял постамент Шухова на Сретенском, дежурно кивнул Ульяновой, затем пожал руку Высоцкому. Добравшись до Пушкина, остановился, просунул руку между пуговиц пиджака и попытался продекларировать: «Няня, няня, где же кружка?», но не смог. Возле Гоголя просипел «Не так ли и ты, Русь, что быстрая тройка несешься?». Кропоткину просто махнул рукой.

Добравшись до набережной Москва-реки, Вольфович перекрестился на купол Христа Спасителя, заставив следовавших в кильватере мутантов прибиться к земле. Затем миновал Кремль и Кадетское училище и вновь вернулся на бульвары. Пыл лидера ЛДПР убывал. Усталый, он прошаркал Покровские Ворота и опять вступил на Чистопрудный, откуда и начал свою прогулку. Присев у воды, он поманил лебедей. Птицы охотно подставили свои шеи. Вольфович гладил их. Алкоголь, кураж и одержимость сбросили оковы. Политик начал приходить в себя. «Что наша жизнь? – думалось ему. – Краткий миг?»

Размышления прервал один из мутантов, что в холопском порыве попытался лизнуть сапог хозяина. Либерал-демократ среагировал молниеносно. Схватив одного из лебедей за шею и взметнув его над головой, он со всей силы обрушил его на «фашиста». Удар был страшный. Ошметки осьминога разлетелись по веткам деревьев. Владимир Вольфович наконец узрел реальность. Он увидел бульвар, заполненный наползающими друг на друга телами с отвратительными щупальцами. «Что скажет Президент?!» – резанула его убийственная мысль. Опасность подвести Первое Лицо придала Вольфовичу неимоверную энергию и отвагу. Схватив второго лебедя он, как зерноуборочный комбайн, стал косить врагов направо и налево. Через пятнадцать минут земля вокруг напоминала забойный цех на Микояновском мясокомбинате. Почерневший от осьминожьей слизи, с полными отчаяния глазами, Вольфович завершил бой и обессиливший рухнул в траву. Сознание покинуло его.

Утром фотографии с лидером ЛДПР, лежащим на горе поверженных осьминогов и сжимающим в руках двух лебедей, раскупались западными агентствами по десять тысяч долларов за снимок. Защитники природы в прямом эфире CNN окрестили произошедшее «бойней у Абая». Откуда им было знать, что лебеди были искусственные и служили ширмой для ФСБ, прослушивающей хипстеров-политиканов, бухающих вечерами у пруда.

К счастью, вся эта возня не дошла до Президента, который никогда не читал газет, и тем более западных. Он в это время управлял собачьей упряжкой и спешил с мешком подарков к детям Северного Полюса. Уже остались позади и Норильск, и Земля Франца Иосифа, и архипелаг Шпицберген. Собаки, почуяв близость военного городка, рванули быстрее, и вскоре Российский Лидер вошел в школьный зал, увешанный гирляндами. Раздал подарки и хотел было уже везти всех кататься, как один ребенок спросил: «А зачем мы Аляску продали?» Пришлось начать разъяснительную работу.

– Что вы делаете каждую секунду? – спросил Глава Государства. – А? Ды?шите! Вот ваши легкие наполняются воздухом и становятся большими-большими. А вот выдох, и они уменьшаются. Так? Вот и с Россией то же самое. Она дышит. Вдохнули мы Болгарию и Киев, потом выдохнули. Вдохнули Калифорнию с Аляской и выдохнули. Была Польша и Финляндия, а после, фьють, и нет их. Была Восточная Германия… ну, и далее по списку. Поняли? Нельзя ничего у России отнять и продать. Она сама у кого хочешь отнимет и продаст. Но контролировать этот процесс невозможно. Потому что дыхание процесс безличный. – Он еще долго объяснял суть евразийства детям, и когда закончил, пора было обедать.

В Москве в это время шла генеральная уборка. Сотня членов ЛДПР и КПРФ весь день мыли деревья и красили ограду Чистопрудного. Ильич тоже помогал – таскал бревно. Вольфович в расстроенных чувствах сидел на бульварной скамейке, обессиленный вчерашними подвигами, и не способен был ни к чему. «Как ты мог? В первую же ночь!» – «Не спрашивай…» – обреченно вел он внутренний диалог. «Сейчас пойду домой, запрусь и выйду только послезавтра, когда Президента встречать поедем», – твердо решил он. К вечеру бульвар блестел как новый. Вольфович, как и обещал, заперся в своей квартире и никуда не выходил два дня.

Глава Государства не любил Hyperloop: от вакуумных технологий у него болела голова и суставы, поэтому, когда позволяло время, предпочитал пользоваться традиционными видами перемещения. Обратно в Москву он прилетел на среднемагистральном МС-21. Ленин и Владимир Вольфович встречали его у трапа. Президент пожал товарищам руки.

– А где ядерный чемоданчик? – удивленно спросил он.

По той скорости, с которой у Вольфовича начали вылезать глаза из орбит, Владимир Владимирович все понял. Лидер ЛДПР рванул через взлетную полосу к забору, ограждавшему аэропорт. Пробив ворота телом, он поскакал напрямик через леса, поселки и водные преграды. Он перепрыгивал девятиэтажные дома, мосты и автострады. Он обгонял последние модели Bugatti Veyron и Maserati GT. Он спешил в бар «Камчатка», где под столом у окна возле батареи должен был стоять смертоносный президентский гаджет. Существование самой Земли теперь зависело от него. И Вольфович полетел. Он не успел сообразить, как это случилось, но он взмыл в облака. Рассекая воздух, под громкий стук собственного сердца он с надеждой высматривал на горизонте очертания Кузнецкого Моста. Так закончился третий день России без Президента.

Сказка 3

В далеком евразийском поселении, почуяв близкий конец, старый дед позвал к себе сыновей. Старшему сыну отдал коня, среднему овцу, а младшему, Ивану, билет в Москву на Прямую линию с Президентом. Старший сын вскочил на коня и умчался в степь. Больше всего на свете он любил быструю езду. Средний пошел стричь овцу и делать из шерсти свитера, потому что к бизнесу страсть имел. Младший сел в поезд и поехал в Москву, на стадион Лужники, на встречу с Главой Государства, и оказалось, что в поезде том все пассажиры едут туда же.

– Дозвониться с Востока вообще нельзя. Даже по интернету невозможно, – жаловался попутчик, представившийся Шниперсоном. – Черные губернаторы все провода отрезали. Понимают гады, если Президент узнает, им конец. Ну ничего, я все расскажу. Я доберусь. Яму перед подъездом уже год заделать не могут!

– У нас губернатор белый, но Шнурова в город не пускает, – поддержал разговор пассажир из Литовской ССР по фамилии Жальгирис. – Пусть Владимир Владимирович прикажет. Я и в мэрию писал, и в Правительство. Ни хрена.

– А мой муж детей не хочет, – вступила дама в зеленой шляпке. – Сказал, если Президент по миллиону за каждого не субсидирует, пальцем не пошевелит.

Попутчики глянули на Ивана с молчаливым вопросом: а у тебя что?

– Хочу реабилитировать Ивана Грозного и Бориса Годунова. Не убивали они никого. Царевич Дмитрий и Иван Иванович сами умерли, – промолвил Иван стесняясь.

– Хорошее дело, – одобрил Жальгирис и достал шпроты.

Поезд мчался по льдам Байкала, через Кавказский хребет и Перекопский перешеек. Постепенно пассажиров купе сморило, и они уснули на своих полках. И увидел во сне Шниперсон, что спят курганы темные, солнцем опаленные, и туманы белые ходят чередой, и приснилось Шниперсону, как через рощи шумные и поля зеленые вышел в степь донецкую парень молодой. И чудилось Шниперсону, что на шахте угольной паренька приметили, руку дружбы подали, повели с собой. И радовался Шниперсон, когда девушки пригожие тихой песней встретили, и в забой отравился парень молодой. Вдруг раздался зуммер, и сон Шниперсона прервало прямое включение Президента.

– Изя, здравствуй, – говорил Владимир Владимирович. – Понимаешь, очень много народу ко мне в Москву собралось, город столько не вместит, езжай домой, яму твою уже закопали.

Глава Государства отключился. Шниперсон вскочил с места и сошел на ближайшей станции.

Лежа на верхней полке, Жальгирис уносился душой на выставку Ван Гога, где он со своей девушкой красовался в самом центре экспозиции и принимал восхищение посетителей. Идиллию литовца прорезал зуммер прямого включения.

– Римас, здравствуй. Время мало, я сразу к делу. Слышал когда-нибудь, чтобы я матерился? Дуй домой. Москва не резиновая. «Ленинград» свой «В Контакте» послушаешь.

Жальгирис оделся, забрал со стола открытые шпроты, завернув их в целлофан, и вышел на заснеженном полустанке.

Иван, побеспокоенный шумом покидавших поезд попутчиков, лежал в полудреме. Зуммер прямого включения пробудил его окончательно.

– Вопрос твой, Иван, мне понравился, – благосклонно приветствовал его Президент. – Непростую проблему ты поднял. Мы над ней давно бьемся. Но Пушкина я лично переписать не могу, а уж Репина тем более. Нет у меня пока вариантов. И время сейчас не подходящее. Возвращайся на свою малую родину.

Сеанс связи закончился. На улице светало. Состав стоял на Тихорецкой. Покидая вагон, Иван заметил, что в поезде остались одни женщины. «Выходит, Владимир Владимирович только женщин на Прямую линию пустил?» – задумался Иван. Его любопытство оказалось так велико, что он запрыгнул обратно и затаился в вагоне-ресторане.

В столице, следуя за толпой женщин, Иван прошел в Лужники и сел на самом последнем ряду, чтобы не привлекать внимание. Взоры присутствующих были прикованы к Президенту. Прямая линия началась.

– Каким он был, таким он и остался, Владимир Владимирович! – заохала женщина, представившись Валентиной Степановной. – Орел степной, казак лихой… Зачем опять, опять он повстречался, зачем нарушил мой покой? – дама достала платок и вытерла слезы. – Его печаль, его обиды, его тревоги – ни к чему: моя душа ему открыта, ему открыта одному. Но он взглянуть не догадался, умчался вдаль казак лихой. Каким он был, таким остался, но он и дорог мне такой.

– Валентина Степановна, спасибо, что обратили внимание на этот чувствительный вопрос, сегодня же вынесу это на обсуждение в Правительство и профильных ведомствах, – ответил Российский Лидер.

Следующий вопрос прозвучал от женщины, назвавшейся Варварой.

– Владимир Владимирович, живу я на Волге широкой, где на стрелке далекой гудками кого-то зовет пароход. Пришел ко мне на днях бойфренд и понес околесицу. Мол, вчера говорила – навек полюбила, а нынче не вышла в назначенный срок. А утром у входа родного завода влюбленный парнишка мне встретился вновь. Я, дура, взяла и сказала, что немало я книжек читала, но нет еще книжки про нашу любовь.

– Варвара, дорогая, – ласково сказал президент, – это очень важно для всех нас, и не только для присутствующих здесь в студии. Если нужно, подключим силовые ведомства. Буду держать на личном контроле.

– Владимир Владимирович, – взволнованно вступила очередная участница Прямой линии, Лидия Михайловна, – мой сын программист, и он обнаружил, что каждый день солнце встает на востоке и заходит на западе. Причем оно делает это само.

– Простите, Лидия Михайловна, могу я уточнить? Ваш сын уверен, что солнце без посторонней помощи каждый день поднимается на востоке и само же заходит на западе?

– Совершенно верно, Владимир Владимирович.

– Умоляю вас, Лидия Михайловна, передайте сыну, чтобы он ничего там не трогал!

С каждым следующим вопросом в самую глубь Ивана проникала важность происходящего. Он понимал, почему Президент отдал предпочтение женской аудитории. Какими мелочными и пустыми показались ему мужские вопросы, какими ненужными. «Мы, мужчины, – думал Иван, – всегда в делах. А кто поговорит со слабым полом? Кто вникнет и выслушает?»