О книгоедстве
Причем буквально никого далее все те реалии отныне сколь отчаянно хищного идеями века более и близко ведь никак вот совсем не ужасают.
И все – это как раз из-за их самой полнейшей до чего принципиально, так ныне совсем же вовсе одичалой обыденности.
Причем той весьма безупречно суровой первоосновой для возникновения серого конгломерата и ставшего, затем стражем и богатырским орденом революции и послужило именно то, что людская масса сходу так совсем перепрела в до чего скудных условиях урбанистического быта.
А кроме того и те кто над этой массой стоит стали чувствовать себя именно ведь непросто господами, но непомерно великими властителями судеб людских и все те ныне существующие законы написаны никак не про их честь, а для тупых низов.
Причем эти навороши поднялись на вершину своего могущества из темени и мрака сущей безвестности, а следовательно их души были только лишь внешне несколько облагорожены…
А как раз потому и должное просвещение тех сугубо отдельных людей иногда лишь поболее усиливает в них вполне полностью в точности ту же самую лютую дикость еще и придавая ей черты самого апатичного безразличия ко всему на свете кроме своего никак для них совсем ненаглядного я.
И в это вот наше будто и впрямь, куда поболее просвещенное, нежели чем некогда ранее время чисто внешне культурный и респектабельный человек, безусловно-то, запросто может, выйдя из концертного зала, сразу так незамедлительно перейти к другим, и на этот раз самым прозаичным вещам.
К примеру, к сколь вполне же белозубо циничному и более чем откровенно прагматичному осуществлению до чего только давнишнего своего замысла по физическому устранению совсем никак не в меру зарвавшегося конкурента или мало ли чему еще, куда несоизмеримо поболее худшему.
Раз уж в некоторых случаях самой отчаянной борьбы за место под солнцем нынешние финансовые акулы будут способны угробить великую массу народа, лишь бы урвать кусок пирога, что им-то как есть, явно покажется с виду, куда поболее сладким, нежели чем тот, что у них и так доселе был явно в наличии.
61
Культура и искусство – людей ни в чем никак не изменяют, а разве что делают их разностороннее, умственно развивают, что в случае с самыми отъявленными негодяями однозначно лишь более чем вполне безрадостно усугубит весь тот и без того явный ущерб, что они будут способны причинить всему тому плотно окружающему их обществу.
И вот преотличный пример, как дикарь, став почти полноценно культурным, но оставшись при этом в душе тем же язычником, оказался благодаря наскоро им приобретенным знаниям, куда худшим зверем, нежели чем был примитивнейший вандал, с нею никак пока незнакомый.
Джек Лондон «Морской Волк»
«– У Спенсера?! – воскликнул я. – Неужели вы читали его?
– Читал немного, – ответил он. – Я, кажется, неплохо разобрался в «Основных началах», но на «Основаниях биологии» мои паруса повисли, а на «Психологии» я и совсем попал в мертвый штиль. Сказать по правде, я не понял, куда он там гнет. Я приписал это своему скудоумию, но теперь знаю, что мне просто не хватало подготовки. У меня не было соответствующего фундамента. Только один Спенсер да я знаем, как я бился над этими книгами.
Но из «Показателей этики» я кое-что извлек. Там то я и встретился с этим самым «альтруизмом» и теперь припоминаю, в каком смысле это было сказано.
«Что мог извлечь этот человек из работ Спенсера?» – подумал я. Достаточно хорошо помня учение этого философа, я знал, что альтруизм лежит в основе его идеала человеческого поведения. Очевидно, Волк Ларсен брал из его учения то, что отвечало его собственным потребностям и желаниям, отбрасывая все, что казалось ему лишним.
Что же еще вы там почерпнули? – спросил я.
Он сдвинул брови, видимо, подбирая слова для выражения своих мыслей, остававшихся до сих пор не высказанными. Я чувствовал себя приподнято. Теперь я старался проникнуть в его душу, подобно тому, как он привык проникать в души других. Я исследовал девственную область. И странное – странное и пугающее – зрелище открывалось моему взору.
– Коротко говоря, – начал он, – Спенсер рассуждает так: прежде всего человек должен заботиться о собственном благе. Поступать так – нравственно и хорошо. Затем, он должен действовать на благо своих детей. И, в-третьих, он должен заботиться о благе человечества.
– Но наивысшим, самым разумным и правильным образом действий, – вставил я, – будет такой, когда человек заботится одновременно и о себе, и о своих детях, и обо всем человечестве.
– Этого я не сказал бы, – отвечал он. – Не вижу в этом ни необходимости, ни здравого смысла. Я исключаю человечество и детей. Ради них я ничем не поступился бы. Это все слюнявые бредни – во всяком случае, для того, кто не верит в загробную жизнь, – и вы сами должны это понимать».
62
А между тем эдакий человек, веря в Господа Бога, хоть чего-либо вообще боялся, и впрямь ожидая некоей той вполне возможно им совсем этак более чем заслуженной кары и если не на этом, ну хотя бы на том всех уж нас (каждого в свое время) как пить дать ожидающем свете.
Однако, вконец раз и навсегда разуверившись в существовании каких-либо высших сил, – то, что с ним без тени сомнения явно вот приключилось никак не иначе, а в свете всех тех сколь грандиозных стараний агностической, новоявленной философской мысли…
Ну, а кроме того он всецело вобрал в себя великую веру в торжество царя природы над всеми теми прочими ее подданными, а потому, в конечном итоге и стали подобные ему «сверхчеловеки» теми самыми акулами, что и вправду были на деле способны на время пожрать собой солнце.
И ведь всему этому мы как-никак, а непременно обязаны разве что именно тем неимоверно толстенным фолиантам по ядерной физике.
И это именно благодаря так и затаившимся в них великим знаниям всю эту нашу жизнь, современная нам наука и впрямь еще будет способна до того делово и умело столь безнадежно улучшить, что вовсе никто тогда, кроме самых примитивных бактерий, далее существовать совсем уж нисколько так явно не сможет.
Но то пока дело более чем совсем неопределенного и отдаленного будущего…
И не дай только Бог, чтобы оно и впрямь-таки наступило, разом уж развеяв всякий наш прах в ядерную пыль.
И ведь книги они база не для одного духовного и технического прогресса, но и яд дикой мудрости способный до чего разом сгубить все живое на этой Земле
Причем буквально все, что ныне происходит в этом мире в той или иной степени самая прямая заслуга необычайно различных и разнообразных книг.
Они порою имеют на современного мыслящего человека именно то совершенно же вездесущее магическое влияние…
Хотя в целом вовсе не только книги как есть, сколь непременно очерчивают собой весь тот светлый образ нашей сегодняшней духовной жизни.
Ну, а то вполне неизменное умение книг исключительно же глубокомысленно создавать чрезвычайно удобную среду обитания для всех тех, кто в целях личного своего уюта попросту разом отгородился от всего этого невероятно большого мира…
А это, между тем, никак не лучшая и праведная стезя для думы думающих и сколь глубоко и остро чувствующих все же явное несовершенство мира, несомненно, так весьма и весьма благородных людей.
63
Но этакие интеллектуалы вполне еще стали всячески идеализировать мнимую литературную жизнь, по мере сил заменив ею все, то крайне неприглядное и простое чисто же житейское прозябание…
А между тем все, то немыслимо разнообразное искусство было создано как раз именно, дабы всячески ведь услаждать наши возвышенные чувства, а тем, значит во всем сходу и поспособствовать нашему всеобщему духовному развитию, как и всегдашнему и всевозможному творческому обогащению.
А нечто подобное стало вполне уж возможным разве что лишь благодаря самому разноликому сочетанию сколь многогранных и безгранично прекрасных его видов не столь и редко, что вовсе и близко при этом никак не нуждающихся в построчном переводе с языка на язык.
Как, например, скульптура, архитектура, музыка, живопись, опера, балет, фигурное катание.
Великий писатель Иван Ефремов в своем романе «Час Быка» указывает на все то многообразие мира фантазии, а не только разве что именно той его части, что подчас и впрямь уводит человека в совершенно иной мир, буквально вырывая его из лап до чего только заклятой же повседневности.
«На Земле очень любили скульптуры и всегда ставили их на открытых и уединенных местах.
Там человек находил опору своей мечте еще в те времена, когда суета ненужных дел и теснота жизни мешали людям подниматься над повседневностью. Величайшее могущество фантазии!
В голоде, холоде, терроре она создавала образы прекрасных людей, будь то скульптура, рисунки, книги, музыка, песни, вбирала в себя широту и грусть степи или моря.
Все вместе они преодолевали инферно, строя первую ступень подъема.
За ней последовала вторая ступень – совершенствование самого человека, и третья – преображение жизни общества. Так создались три первые великие ступени восхождения, и всем им основой послужила фантазия».
Однако фантазия авторов, излишне порою никак и близко непримиримых со всею той бескрыло окружающей их серой обыденностью, иногда всенепременно заходит слишком-то явно чересчур далеко.
Они создают образы вычурные и от них так, и веет искусственностью крепко-накрепко связанную со сколь острым желанием данного автора передать идею, а не отобразить на грубом холсте прозы какую-либо яркую и весьма колоритную личность.
Причем некоторые писатели, считай уж, в особенности, резво преуспевают в этаком сотворении не самих людей, а их портретных образов, которые с ними, коль скоро хоть сколько-то уж вообще разом соприкасаемы, то только лишь в виде бестелесного духа, а никак не живой и вполне естественной плоти.
Ну а чего вообще еще нужно для того изящного так и сверкающего всеми цветами радуги глянца, коий такие авторы весьма вот своенравно разом и нахлобучивают на всю эту нашу донельзя обыденно невзрачную и наискучнейшую жизнь?
64
А этим они разве что всячески засоряют милые, однако чересчур наивные души своих читателей и почитателей, безусловно, принимающих все отображенное на бумаге за некую чистую монету.
Да и попросту всего уж того вовсе не понимающих, что ко всякой той высокой духовности обязательно так неизменно примешивается туповатая фальшь мелкой части души всех тех чисто никак совсем небезгрешных духовных гигантов…
Тот же великий Виктор Гюго, чьими душистыми фразами автор этих строк, глубочайше искренне некогда упивался, будучи еще ребенком…
Вот чего это именно он порою несет в своей наиболее наилучшей трилогии «Отверженные»?
«И напротив, донести на себя, спасти этого человека, ставшего жертвой роковой ошибки, вновь принять свое имя, выполнить свой долг и превратиться вновь в каторжника Жана Вальжана – вот это действительно значит завершить свое обновление и навсегда закрыть перед собой двери ада, из которого он вышел. Попав туда физически, он выйдет оттуда морально».
Сам Виктор Гюго ни голода, ни холода точно не знал, а потому и призывал он именно к той сладкоречиво хваткой морали и в точности таковым исключительно абстрактным принципам, делая при этом из живого человека безукоризненно четкий чертеж праведности и вездесущей благостности.
Ну, а это очень еще и вправду затем поспособствовало черно-белому восприятию жизни ревностными почитателями его, безусловно, в самом безграничном же смысле сколь этак грандиозного таланта.
65
А между тем надо бы тут именно никак не беспочвенно, а весьма откровенно более чем сходу разом заметить, что коль скоро автору внемлют, словно гласу с небес, буквально-то ни в чем его вовсе не критикуя, то чисто вот эдаким путем, весьма уж безмерно обожествляется сам образ всей его творческой мысли.
А раз он у нас попросту считай, именно так явно непогрешим, то потому и не может он, в сущности, хоть сколько-то вообще где-либо ошибаться.
Причем, ясное дело, что ничего хорошего никак нельзя будет затем ожидать от всех тех созданных его гениальным сознанием прямоугольных штампов крайне ведь широкого общественного поведения.
А между тем всякие те другие формы возвышенного искусства грешат им, куда только значительно менее.
Хотя, впрочем, и им тоже свойственно некоторое до чего явное и самое неотъемлемое отстранение от той невообразимо скверной, пасторальной обыденности, да и всех тех наиболее суетливо въедливых ее черт.
Но это как раз-таки литература во многом вполне поспособствует самому постепенному вот вытеснению мира реальности целым сонмом сладких и очаровательных грез.
Поскольку, кроме возвышенного парения над всем миром плоти и будничного серого существования, почти всегда до чего неизменно верного, порою при чтении возникает еще и сумятица из-за излишне чувственного восприятия сердцем мыслей тех или иных творцов современности, как и классиков тех весьма стародавних времен.
66
А между тем довольно многие большие и великие писатели люди никак и близко неоднозначные, а их творения подчас явно грешат половинчатой правдой, а потому их мнения и мысли никак не могут быть приняты на вооружение даже и безо всякого намека на какое-либо самое конкретное обдумывание всей их этической сути.
То есть надо бы умело отделять главные истинно полные света идеи от тех черных мыслей, которые где-то вот тоже бредут по закоулкам большого ума и души, то и дело более чем прозрачно и остро давая о себе уж действительно знать.
И если вполне исхитриться как есть до конца разом суметь сколь еще зорко так углядеть весь тот спектр радуги внутри какой-либо книги, то это как раз именно тогда и мир после всего того прочитанного ведь окажется более-менее относительно понятен и вовсе не столь однозначно же действительно прост.
Причем радостно наслаждаясь всеми теми возвышенными струнами высокой духовности, всякому уж должно быть сколь на редкость совсем безразлично, а каковой это вообще была некогда личная жизнь, да и сами взгляды на нее тех самых выдающихся гениев, коими, к примеру, были все те же Чайковский и Вагнер.
Поскольку музыка, созданная их величавым воображением, даже если в ней и присутствуют некие слова, почти всегда небесно чиста от всякого быта всей их, ясное дело, далеко не всегда праведной жизни.
А между тем и все прочие корифеи высокого искусства, точно такие люди, как и мы все, а никак не греческие боги, внезапно соизволившие снизойти до границ этого нашего мира с некой до чего белоснежной вершины Олимпа.
Вполне так возможно, что их гениальные произведения и впрямь проникают в нашу вселенную из некого вовсе иного бытия, откуда-то свыше, да только при этом они зачастую преломляются в душах людей, никак не вкушавших во всей полноте от тех предельно простых и светлых радостей всякой обыденной жизни.
Раз до чего милые для всех нас довольно мелкие события всеобщего нашего бытия для гениев были разве что досадным отвлечением от того главного в их большом и подчас не очень-то светлом житейском существовании.
Ведь для виртуозов вполне настоящего творчества всякая серая обыденность явно уж мало чего сама по себе действительно значила.
Дух ярчайшего сотворения всего того так и искрящегося своим собственным светом весьма многозначительно нового в искусстве был для них на редкость несоизмеримо сколь разом намного важнее.
Да и еще они подчас довольно-то резче воспринимали все, то в той или иной степени никак и близко неправое, что происходило у них на глазах или доходило до них в виде слухов и разного рода известий.
И им до чего вот больно било по ушным перепонкам и резало глаза все то, что так или иначе случалось с другими людьми, а уж то, что случалось с ними, самими подчас вообще сходу кромсало им сердце на самые мелкие куски.
И да совсем ведь нередко истинные мастера великого таланта терпели всевозможные лишения и муки голода, а кроме того еще и зверское посрамление всего своего высокого творческого потенциала.
И сколь часто оно и вправду вполне бывало, что до чего только въедливо и немилосердно те самые их басовито бесноватые современники вполне всерьез и со всей основательностью явно старались под самый-то корень разом подрезать их духовные крылья…
67
А между тем нравственные страдания душ великих духовных гигантов буквально ни в чем вовсе несоразмерны с мелкими и обыденными переживаниями всех прочих, смертных, после которых ничего хорошего, кроме грехов и потомства, на этой земле ранее не оставалось, да и впредь уж так никогда и не останется.
Обыкновенные обыватели они всего-то лишь разве что потребители им никак не дано родить новое слово или создать из ничего красоту, а потому они сколь значительно больше только и видели одну ту свою наполненную едой тарелку, а не лепнину на стенах домов, даже коли и доводилось им жить в таких домах.
Ну а гении разных искусств еще явственно вот обитали в своем собственном мире, однако и вящая же действительность в него порою врывалась частым и весьма неожиданным гостем, всегда принося с собой всяческие самые различные суровые неприятности.
Причем творческим людям вполне свойственно принимать близко к сердцу не только свои личные беды, но и беды всех живущих с ними рядом людей, как и вообще всего их общества в целом.
И это, между тем, далеко не полный перечень всех их непомерных страданий…
И главное их до чего непременно затем еще сыщется, кому (и, кстати, довольно-то со всею той самой же надлежащей охотой) на редкость крепко задеть, а к тому же до самой вот глубины их души и сердца!
А кроме того их довольно-то частенько попросту никак совсем не понимают, а также и явно не воспринимают всерьез.
А иногда творцов великого искусства всякие те низменные людишки еще и откровенно поднимают практически на смех или зачастую, безо всякого спроса, или хоть сколько-нибудь разумного и вполне обдуманного их согласия, используют все их явные слабости в своих грязных политических играх!
68
И ведь это подчас как раз из-за того более чем всеобъемлюще жизненно необходимого довольно многим творческим людям хмельного забытья им столь порою до чего уж успешно внушают всяческие те еще националистически-бредовые идеи, явно при этом ложащиеся на довольно удобную «давным-давно взрыхленную» почву.
И это на самом-то деле разве что лишь некоторая и вовсе-то никак не основная часть от тех до чего чрезвычайно же разветвленных путей зла, всячески, сколь старательно опутывающего духовно развитые натуры, что обладают огромным и весьма полноценным даром довольно-то невероятно существенного самовыражения.
И вновь бы хотелось то сколь еще немыслимо немаловажное вполне
разъяснить, а именно – что из тех на наш сегодняшний день имеющихся видов искусств как раз-таки художественная литература поболее всего, всецело предрасположена ко всяческим и всевозможным влияниям и течениям всей этой нашей нелегкой (а в особенности для ее вершителей) культурной жизни.
Однако некоторые более чем всерьез сколь вдумчиво и мечтательно полагают, что этакая профессиональная культурно-просветительская область самым наипрочнейшим образом во всем неизменно увязана исключительно с одними высокими материями, а авторы живут себе, словно неземные существа в царстве неких великих муз, да только на деле все это явно не так.
И вот чего обо всем этом пишет Сомерсет Моэм в своей книге «Подводя Итоги»:
«Мы огорчаемся, обнаружив, что великие люди были слабы и мелочны, нечестны или себялюбивы, развратны, тщеславны или невоздержаны; и многие считают непозволительным открывать публике глаза на недостатки ее кумиров. Я не вижу особой разницы между людьми. Все они – смесь из великого и мелкого, из добродетелей и пороков, из благородства и низости. У иных больше силы характера или больше возможностей, поэтому они могут дать больше воли тем или иным своим инстинктам, но потенциально все они одинаковы. Сам я не считаю себя ни лучше, ни хуже большинства людей, но я знаю, что, расскажи я обо всех поступках, какие совершил в жизни, и о всех мыслях, какие рождались у меня в мозгу, меня сочли бы чудовищем».
69
А это между тем и есть та наиболее доподлинная, ничем и близко никак не приукрашенная правда!
Ну, а все восторженные измышления о неких нимбах, еще изначально окружающих головы великих, – это всего-то лишь видоизмененные идеалистические воззрения о неких святых мощах, которые между тем сами по себе без той идеи, что они собой воплощают, разве что чьи-либо старые кости и нисколько того вовсе не более.
Однако если даже и вполголоса заговорить не о материальных проявлениях духовности, а об ее наиболее наиглавнейшей сути, то ведь все те возвышенные духом люди зачастую и впрямь обладают чем-либо, уж до чего никак нельзя дотронуться руками, а одним лишь добрым и чистым сердцем.
У довольно многих простых людей зачастую принято касаться чужого величия не одними руками, но и ногами, поскольку как раз именно этак оно и становится сколь однозначно, куда явственно ниже, а потому и дышать им при подобном раскладе разом окажется значительно легче, да и во всем как есть гораздо вольготнее.
А, впрочем, и без подобных проявлений всей той неистощимо дикой человеческой нетерпимости весьма многие достойные деятели искусства кровавые мозоли на пятках души себе подчас натирают, а это им больно, как никому иному, то и близко уж быть вовсе-то совсем оно нисколько не может.
Но вот опять речь тут, разумеется, может идти только о людях, вовсе никак не продавшихся грязной тоталитарной власти, да и не ставших на тот сколь этак низменный путь совсем этак беспринципного подслащивания жизни…
70
И это именно тем до чего еще, безусловно, талантливым людям, неизменно вот крайне тяжко на душе за довольно многое из того, что для самого как оно есть, подавляющего большинства попросту совершенно не существует, в той более чем извечно обыденной их самой так чисто повседневной реальности.
Ведь нет, уж как нет для самого бесчисленного числа рядовых смертных всех тех крайне отягощающих им душу безнадежных забот…
Ну а что до политиков, то они беспрестанно и бессовестно играют в интриги, в то время как простые обыватели апатично тянут, совершено вот обыденную для них лямку ради своего собственного до чего только самого же повседневного благополучия.
Однако тут, ясное дело, имеется в виду одно лишь абсолютное большинство, а вовсе не все те люди, каковы они где-либо еще только вообще ведь живут на всем этом белом свете.
Но даже и посреди тех, кто и вправду вполне всерьез интересуется всей общественной жизнью, абсолютное меньшинство по-настоящему «харкают кровью» по поводу и вправду буквально-то всеобщего грядущего благоденствия.
А вот у литературных гениев зачастую все – это было именно так – им душу неизменно терзало все то, что где-либо вовсе никак неправо происходило в их-то стране, да и не только уж в ней одной.
71
А, впрочем, речь тут далее пойдет как раз о российских писателях, чей исключительно на редкость безграничный вклад в литературу стал истинным достоянием всего мыслящего человечества.
Однако при всем том их до чего только многогранная роль в истории развития самосознания российской интеллигенции более чем безгранично трагична, и совершенно неоднозначна.
Великих российских писателей явно слишком угнетала вся та повседневно их окружающая невзрачная действительность, а как раз потому каждый из них именно что, по-своему, подчас сколь сходу и пытался пылко и до чего яростно всячески же растаскивать бревна того самого немыслимо так весьма вот стародавнего имперского острога.
И им-то разом виделось как есть во сне и наяву более чем явственное превращение старого быта в нечто новое и близко так далее совсем вот не праздное.
Да только смотрели они на все их окружающее взглядом ироническим и порою на редкость обезличенно циничным, а надо было им, куда поболее всею душою посочувствовать простому народу, а не тем призрачным идеалам, что были к нему и его извечному страданию довольно-то умозрительно и глумливо всего-то, что наспех попросту нелепо притерты.
Однако при этом никак нельзя забывать, что и они тоже, в сущности, плоть от плоти своего ревизионистского 19-го века, в котором буквально все сразу совсем же нечестиво подпало под вполне устойчивое и безгранично многозначительное сомнение.
72
И при всем том надо бы сколь безапелляционно ведь всерьез сходу заметить, что уж никак не иначе, а все общеевропейские веяния в той ныне полностью прежней царской России сколь баснословно утрировались, вполне естественно, что совсем безысходно при всем том, доходя и до сущего комизма.
Однако нечто подобное нисколько не значит, что гении российской литературы (и, кстати, общемировые классики) вовсе так явно не знали свой народ – знать-то они его действительно знали, да только все их знания носили подчас весьма же удручающе умозрительный характер.
