Майор и три богатыря

– Делать-то всегда есть что… – заметил Леший. – Помочь тебе, в общем, можно. Но нелегко это будет. И дорого.

– Скажи, сколько, заплачу я! Ради любимой доченьки-то!

– Не в деньгах тут дело. Зачем мне деньги-то твои тут, в лесу? С медведями я ими расплачиваться, что ли, буду? – Леший благоразумно умолчал о том, сколько княжеские дружинники платят ему за зелье, приготовляемое из аленького цветочка – недостатка в наличных он не испытывал.

– Проси, что хочешь! – повалился на колени купец.

– Ну что ж… – задумчиво произнёс Леший. – За помощь мою принесёшь ты мне клок шерсти и кусок дерьма Чудища Заморского. А коли не принесёшь – пеняй на себя. Сделаю так, что влюбишься в Бабу-Ягу, и никого, кроме неё, не возжелаешь.

– Ой, спасибо тебе, благодетель! – купец снова повалился на колени и попытался поцеловать край армяка Лешего.

Брезгливо обойдя его, Леший подошёл к одному из сундуков и, порывшись в нём, достал кусок бересты, а затем, обмакнув гусиное перо в дурно пахнущую чёрную жижу, стал что-то на бересте царапать. Купец ждал, не шелохнувшись. Закончив царапать, Леший подал купцу кусок бересты:

– Значить, так. Написал я тут заклинание. Пусть твоя дочь прочтёт его в день своего восемнадцатилетия, ровно в полночь. Ровно! Если опоздает немного, или поторопится, или перепутает что в заклинании – быть беде, так и знай.

– Понял, батюшка! – пробормотал купец, пряча кусок бересты за пазуху.

– Ну раз понял, тогда пошёл вон! Да про плату не забудь, – сказал Леший, схватил купца за воротник и дал ему такого пинка, что купец вылетел из избушки, покатился по лесу и остановился уже почти у врат города Киева.

Утро дня своего восемнадцатилетия провела Настенька за чтением. Сидя в своей светлице, она разбирала и заучивала наизусть заклинание, нацарапанное Лешим на бересте, и инструкцию по его применению. Заклинание было длинным, а инструкция сложной. Да и заучивать его надо было, не произнося вслух.

Помимо прочего, заклинание включало в себя многие слова, с которыми Леший и батюшка Филипп Иваныч были вполне знакомы, а вот Настенька – не особо, потому как воспитывалась дома, да и дворовые люди при ней базар фильтровали. Поэтому провела Настенька за подготовкой целый день, даже свечки на печатном прянике задувать не пошла.

И вот настал вечер. В точном соответствии с инструкцией встала Настенька прямо в центр нарисованной на полу светлицы пентаграммы. Положив левую руку на грудь, правой стала она описывать круги в воздухе, посматривая на стоящие в сторонке песочные часы и мысленно кляня батюшку, пожалевшего деньги на контрабандные часы с кукушкой. Когда песка в их верхней части осталось всего ничего, начала Настенька декламировать заклинание. При этом она очень сильно волновалась, настолько, что в самом конце запнулась, и когда надо было завершить заклинание громовым «бля», произнесла вместо него более знакомое слово «блядь», которое иногда слышала, когда батюшка распекал дворовых девок.

И на последнем звуке заветного слова потемнело в светлице, раздался гром и всё заволокло дымом. Через некоторое время из клубов дыма раздалось недовольное урчание, сопровождавшееся разными странными словами. Когда же дым рассеялся, увидела купеческая дочь в своей светлице громадное существо с огромным брюхом, широченными плечами, длиннющими руками и огромным носом. Завершал картину толстый хвост, которым существо лениво обмахивалось.

– Ой, пришло чудище! – восхищённо вымолвила Настенька. – Давай, быстро, к ноге!

– Кто тут мне приказывать взялся? – лениво поинтересовалось существо.

– Я, – произнесла Настенька на этот раз менее уверенным тоном. – Ты же это самое, ну, Чудище? Заморское?

– Оно и есть, Чудище я Заморское. Только зачем ты тут мне команды отдаёшь?

– Ну, я тебя, это, вызвала же, – проговорила Настенька дрожащим голосом. – Ты в рабстве у меня должен быть… И желания мои исполнять…

– Так вот оно что… Ты сначала слова заветные выучи, дура! – вдруг взъярилось чудище. – Заклинания произносить правильно надо! Каждую букву! А теперь будешь ты до конца жизни мне служить! Поняла?!

С этими словами Чудище Заморское схватило Настеньку своими мощными лапами, три раза обернулось вокруг себя, пробормотало что-то нечленораздельное, щёлкнуло хвостом и они провалились в темноту.

Батюшка Филипп Иваныч стоял под дверью светлицы и подслушивал. Знал он, чем любимая дочь заняться собирается, и результата жутко боялся. Гром сильно напугал купца, но зайти внутрь он не мог – Настенька строго-настрого запретила. Но после того, как раздался гром, не услышал он больше ничего – ни криков, ни стонов. И, в конце концов, решился Филипп Иваныч, толкнул дверь и заглянул в светёлку.

Комната вся пропахла дымом и серой, деревянная мебель обгорела. Оберег, висевший над дверью, упал и раскололся надвое. В светёлке никого не было – ни Чудища, которое должно было бы появиться там, ни Настеньки.

Забеспокоился Филипп Иваныч. Комнату обыскал, даже в ларцы заглянул и в печь. Перерыв же всю комнату, понял он, что любимая дочь пропала.

Почти сразу пришла к купцу ещё одна мысль, напугавшая его не менее, чем пропажа дочери. Он вспомнил, на каких условиях дал ему Леший заклинание, и понял, что условия-то он не выполнил. Это несказанно напугало Филиппа Иваныча.

«А может, не знает Леший, что она уже заклинание читала?» – подумал купец. – «Может забудет? Дел-то у него и без меня много…»

Чтобы успокоиться, оторвался он на некоторое время от поисков дочери и приказал позвать к себе дворовую девку. Но тут ниоткуда раздался голос Лешего:

– Что, Филипп Иваныч, обмануть меня вздумал? Так не будет тебе спокойствия! Помнишь ли ты, что я тебе говорил?

Поражённый Филипп Иваныч потерял дар речи и сел на пол, напуганный до крайности. Но всё же был он купцом, причем многоопытным, поэтому, очнувшись, позвал первым делом управляющего и велел бежать в податный приказ и сообщить дьяку, что Баба-Яга уже несколько лет продаёт контрабандное пиво, привозимое аж из самого Константинополя, а подати с прибыли от этого не платит. Авось после этого долго не услышат о ней в Киеве.

Разобравшись с этой проблемой, стал Филипп Иваныч думать дальше. То, что дочь похитило Чудище Заморское, было ясно. Поэтому надо было выяснить, где находится дочь, после чего организовывать её спасение, и, что не менее важно, доставку обещанного Лешему. Как сделать это, Филипп Иваныч не знал…

С горя достал купец из ларца штоф водки и налил себе чарку. Выпив её залпом, налил ещё одну. Так сидел он и пил, как вдруг с улицы раздался шум, причём был он так силён, что доносился даже сквозь плотно закрытые ставни. Раздражённый купец подскочил к окну и распахнул ставни, намереваясь призвать кары небесные на головы тех, кто помешал ему думать о своём горе. Но, выглянув в окно, увидел он – на улице творилось что-то странное, люди, громко вопя, разбегались кто куда. Улица стремительно пустела. Приглядевшись и прислушавшись, он понял причину паники – в конце улицы появился Волхв.

В Киеве в те времена Волхв был фигурой весьма примечательной. Он постоянно бродил по городу и окрестностям, бормотал что-то себе под нос и совершал непонятные движения руками. Встретив кого-нибудь, он мог ни с того ни с сего начать предсказывать ему всякую гадость. Прославился он, когда предрёк князю Олегу – воспитателю Игоря, дедушки нынешнего князя, смерть от коня. Предсказание сбылось – правда, не совсем прямым путём, после чего волхв провёл несколько не очень приятных недель в подполе княжеского терема, где дружинники пытались добиться у него, не по указанию ли Константинополя он это напредсказывал. Добиться у Волхва ничего не смогли, убить его без признательных показаний не решились, опасаясь гнева Перуна, поэтому по тихому отпустили, взяв подписку о неразглашении. С тех пор и пошла за ним дурная слава.

Внешность Волхва вполне соответствовала репутации. Точного его возраста никто не знал, но ясно было, что стар он до невозможности. Был он очень высок и тощ, большую часть тела прикрывала седая нечёсаная борода. То, что не было прикрыто бородой, покрывали грязные вытертые волчьи шкуры. Опирался Волхв на длинный резной посох. Орнамент на посохе когда-то был покрашен, но краска с годами пооблупилась, а где не пооблупилась – выцвела.

Увидев Волхва, обезумевший от горя отец понял, что это шанс на спасение. Он кубарем скатился по лестнице, выскочил за ворота и повалился в ноги Волхву, когда тот проходил мимо его ворот:

– Спаси меня, святой человек! Помоги справиться с горем безутешным!

Непривычный к подобному обращению, Волхв несколько оторопел, но достаточно быстро взял себя в руки:

– Что тебе надобно, добрый человек?

– Дочку мою… любимую… Чудище Заморское… похитило… – проговорил Филипп Иваныч, захлёбываясь слезами. – Помоги найти… всё отдам… не пожалею…

– Непросто твоему горю помочь, – ответил Волхв. После чего закатил глаза к небу, замахал над головой посохом и забормотал на непонятном языке, несколько напоминавшем странное наречие, на котором разговаривали посетившие несколько месяцев назад город Киев купцы из города Иерусалима. Потом Волхв некоторое время сосредоточенно молчал, и в конце концов проговорил:

– Далеко-далеко на Западе, на берегу океана холодного, стоит скала одинокая. Омывают скалу волны океанские и обдувают ветры ледяные. На скале той башня каменная, в башне и живёт Чудище Заморское. Никто к той башне не подходит, ибо боятся все Чудища – затаскивает оно к себе прохожих, а что с ними дальше происходит – никому не ведомо. там и томится дочка твоя любимая.

– А как найти башню ту? Скажи, святой человек!

– Нелегко то будет. Ехать надо постоянно на запад да прохожих спрашивать, где тут места пустынные, где Чудище живёт. Авось кто-нибудь да скажет. Но непросто будет с Чудищем справиться – только богатырь настоящий сможет то сделать, да и ему сложно будет.

– Спасибо, святой человек! Как мне отблагодарить тебя? – спросил купец, которому полученная информация жизнь не облегчила, но внесла, по крайней мере, некоторую ясность.

– Что сам захочешь дать, то и дай, – ответил Волхв. – Только не наличными – не нужны они мне.

Подумав, купец, даже в подобной ситуации не забывший о собственной выгоде, приказал привести со двора девку, которая помогала Настеньке пентаграмму для заклинания чертить. Захочет Волхв – будет её для уборки использовать, захочет – в жертву Чернобогу принесёт, а сплетен всё одно меньше будет.

В те времена выходила в городе Киеве газета «Киевско-Русская правда». Каждое утро бегали по городу Киеву мальчишки, разносившие куски бересты, на которых, кроме текста, написанного полууставом, но мелкими буквами и очень тесно, красовался лик бога Перуна.

Каждый же четверг, когда был у киевлян банный день, выходило ещё и приложение – «Вестник Ярилы». Бог Ярила, кроме того, что обеспечивал, по мнению древних русичей, бесперебойную работу Солнца, отвечал за вопросы, связанные с плодородием – в самом широком смысле. В рамках этого в его ведении находилась и интимная жизнь жителей Древней Руси. Соответственно, из приложения черпали киевляне советы касательно того, как повышать уровень плодородия, как успешнее и эффективнее размножаться.

Помимо этого, имелись в приложении и срамные картинки. Приписывали их различным местным художникам, на самом же деле, был это чистой воды плагиат – их перерисовывали с картинок, завозившихся контрабандой аж из Константинополя. По слухам, рисовал их там, в свободное от основной работы время, некий Феофан Грек.

Излишне говорить, что именно эти картинки привлекали немалую часть читателей «Вестника Ярилы», в особенности тех, кто грамоте обучен не был и потому не имел возможности ознакомиться с содержанием статей.

Как раз этот раздел приложения рассматривали трое мужчин, сидевших под вечер четверга в одной из киевских общественных бань. Намахавшись вениками, они пили, развалившись, мёд и разглядывали последний номер «Вестника», время от времени вырывая его друг у друга. Двое из них были среднего возраста, носили давно не стриженые окладистые бороды и по комплекции напоминали борцов-супертяжеловесов. Третий был сильно моложе, чисто выбрит и комплекцией напоминал легковеса. Звали их Илья Муромец, Добрыня Никитич и Алёша Попович.