Бабайка
Что он имеет в виду? К тому же, интонация была у него такая… как бы это выразить получше… Вы что, не умеете дышать? Вот как он это сказал.
– Заверить?
– Дьявол! – он отскочил в сторону, в руках у него снова оказался лук с наложенной стрелой, и он снова в меня целился. – Ты не можешь заверить рану!
В этот миг я, наверное, вид имел весьма бледный. Кровь отхлынула от лица, я это чувствовал, и глаза мои бегали туда-сюда, как у нашкодившего школьника, и ничегошеньки я не понимал. Просто совершенно ничего. Ну и наконечник стрелы, направленный мне в грудь, оптимизма не добавлял. Заверить. Что значит этот канцеляризм здесь? Как можно заверить рану? Господи, страшно-то так. Может, это мир психов? Уж больно вид у него был невсебешный, словно он и впрямь в моём лице узрел дьявола. И откуда он берёт лук?! Объясните мне, как это у него получается – раз! и он с луком, два! и без лука?!!
– Вы – атеист?
– Что?!
– Впрочем, какая разница. Ах, ну как некстати! – неожиданно в его голосе прорезалась досада. – Ладно. Пусть всё будет по закону. Я отправлю служебную записку. Пусть Департамент сам с вами разбирается.
И он сел на стул, возникший из воздуха, из сумы вынул перо, чернильницу с крышкой и листок бумаги. Тотчас перед ним возник письменный стол, немного грубоватой на мой вкус работы. Бородач положил перед собой бумажный лист, открыл чернильницу и пару секунд покусывал кончик пера, глядя отвлечённым взглядом в даль и шевеля губами. Момент, когда лук исчез снова, я как-то упустил.
Надо сваливать, подумал я, допросов мне в жёлтом мире хватило выше крыши, и подобрался, готовясь вскочить.
– Давай-давай, – сказал бородач одобрительно, – упрости процедуру. Чем бумажки строчить, я лучше тебя при попытке к бегству пристрелю.
И я счёл за благо воздержаться от побега. Да и сколько у меня их было, этих самых шансов, с дырявой-то ногой?
Он писал довольно долго, минут десять, всё так же поглядывая время от времени вдаль и покусывая кончик пера. До сих пор фартило, думал я потерянно. Если вдуматься, во всех мирах все те, кого я встретил первым, бескорыстно или корыстно, но оказывали мне помощь. Но когда-то такая везуха должна была кончиться. Вот она и кончилась.
Ладно. У меня все-то то две задачи на данный час. Искать Никиту и лечить ногу. С ногой непонятно что делать, кто знает какая у них тут медицина, а в здешних травах… я и дома-то в травах не разбираюсь, а уж здесь и подавно. А вот Никита… Как я искал Никиту до сих пор? Спрашивал у людей. Я покосился на бородача. М-да… спросишь у такого. Надеюсь, он не единственное говорящее существо в этом мире. Кому-то же он там пишет?
– Всё, – сказал бородач. Небрежно сложил лист самолетиком, дунул ему в хвост, совсем как у нас во дворе делали это пацаны, и запустил его в воздух. Самолётик неожиданно резво пошёл вверх и обернулся белым голубем. Захлопал крыльями и стремительно полетел, набирая высоту, прочь.
– Будем ждать ответа, – сказал бородач, и внимательно на меня посмотрел.
И я обнаружил, что сижу с открытым ртом.
– Небольшой крюк нам с вами дать придётся, – сказал бородач. – К подножию Спящей лошади. Там источник.
– Чудодейственный?
– Само собой. Пить, кушать что-то надо, а там солонцы есть поблизости. До Далёкой Радости четыре дня пути. Еды на двоих у меня нет. А на солонцах, если повезёт, добудем дичи. Но сначала…
И он, заложив два пальца в рот, пронзительно свистнул. Всю жизнь мечтал так научиться. Ещё с прокаленного солнцем двора моего детства.
Послышалось ржание, и из глубины дубравы легкой рысцой выбежал темно-зелёный, почти чёрный скакун и остановился подле бородача, переминаясь с ноги на ногу.
– Молодец, Буц, молодец, – бородач похлопал коня по шее и достал из седельной сумы что-то вроде кожаной папки и снова сел за свой загадочный стол. Вынул из папки лист бумаги – у него что, повсюду бумага растыркана? – удивился я вяло, аккуратно открыл чернильницу, взял в правую руку перо, обмакнул его и посмотрел на меня.
– Поскольку общение наше в официальную плоскость перетекает, считаю своим долгом представиться. Констебль Хёрст. Джефф Хёрст. Вот мой знак, – он показал мне перстень. – Ваше имя?
– Григорий.
Джефф Хёрст.
Обалдеть. Поискать, так тут у них, надо полагать, и сэр Роберт Чарльтон найдётся?
– Год рождения?
– Тысяча девятьсот семьдесят девятый.
Констебль положил перо и посмотрел мне в глаза.
– Послушайте, мастер, возня с вами и так отнимет у меня уйму времени. Не надо зубоскалить.
– Констебль, – улыбнулся я. – Я – серьёзен.
– То есть вы всерьёз утверждаете, что вам триста с лишком лет?
Я не нашелся что сказать.
– Давайте, попробуем ещё раз, – терпеливо сказал констебль. – Так когда вы, говорите, родились?
– Тогда не знаю, – сказал я и, увидев, как недовольно приподнялись брови констебля, торопливо добавил. – В самом деле, не знаю.
Похоже, такой ответ ему тоже не слишком пришёлся по душе.
– Как вы оказались на территории Соединённого Королевства?
– Я… я не помню. Боюсь, у меня какой-то провал… в памяти.
Отлично понимаю теперь авторов сериалов. Амнезия – это действительно хороший ход.
– Допустим. Скажите, вы подтверждаете, что не в состоянии заверить свою рану?
Ну вот мне и представилась возможность всё выяснить.
– Простите, констебль, – сказал я, дивясь про себя, как легко я сбился на язык Агаты Кристи. – Я не совсем понимаю, что значит выражение «заверить рану».
Перо в руке констебля замерло. Теперь уже мистер Хёрст не понимает, что происходит, подумал я.
– Излечить рану верой, – сказал констебль Хёрст, пристально глядя на меня, – вот что это значит.
– То есть… это как… возложением перстов, что ли?
Удивительно, какие выражения всплывают порой из глубин нашего подсознания.
– Можно и возложением. Это кому как нравится.
– Но… но ведь это чудо?
– Да, – сказал констебль. – Разумеется. И последний вопрос: ваш меч – истинный?
II
– Констебль, я больше не могу.
Не слишком мужественно с моей стороны, но я действительно больше не мог. Констебль развернулся в седле и внимательно посмотрел на меня. Видимо, я был очень плох, поскольку Хёрст молча слез с коня и принял моё заслабевшее тело. Я даже слезть сам толком не смог, а просто соскользнул с конского крупа ему в руки.
Впрочем, со связанными руками это и здоровому сделать не просто.
Констебль Хёрст уложил меня на травку лицом вверх и развязал мне руки. Вынул из седельной сумы флягу, такую, знаете, как в вестернах, вытянул пробку и сделал глоток. Посмотрел на меня и протянул флягу мне. Я сделал глоток, и поперхнулся, уж больно неожиданно знакомым был вкус напитка. Вкус знакомый с детства.
Тархун. Или что-то очень-очень на него похожее.
Я хренею, дорогая редакция.
А я уж думал, что меня ничто не удивит в этом мире.
– Плохо дело, – глядя, как кашель сворачивает меня калачиком, сказал констебль, и сильно хлопнул меня по спине.
– Не, всё нормально, – сказал я. – Я просто подавился.
– Не в этом суть, – сказал констебль. – Делу дан официальный ход. Бросить я вас не могу. И таскать вас с собой мне тоже не с руки. Вы – обуза, мастер Григорий. Что-то вроде хромой лошади.
Да пошёл ты, подумал я, сам виноват, я к тебе не вязался.
Плохо-то как. Я конечно с огнестрельными ранами раньше дела не имел, но всё равно странно как-то. Может, заражение? Может жёлтые микробы уже вовсю жрут мою плоть или что они там делают. А может, всё-таки…
Попытка не пытка.
– Констебль, скажите, пожалуйста, как вы это делаете?
– Что именно?
– Ну…, – я помялся и всё-таки выдавил: – Заверяете раны.
Какое-то время мистер Хёрст недоверчиво смотрел на меня, потом вздохнул и сказал:
– Основа существования человека – это вера. Человек без веры слаб. Вера даёт средства к существованию и позволяет делать чудеса. Если вы хотите излечиться, то должны верить.
А ведь не похож на фанатика, подумал я, и тут же вспомнил, как этот человек целился в меня из лука. Откуда-то же он брал этот лук?
– А во что я должен верить?
– Что значит во что? – удивился констебль.
– Ну во что именно? В бога? В потусторонний мир?
– Если вы хотите исцелиться, вы должны верить в то, что способны исцелиться.
Такое ощущение, что надо мной издеваются. Хотите сахар? Возьмите сахар. Хотите чуда? Возьмите чуда. Верёвка есть вервие простое. Вода – она, знаете ли, мокрая.
– То есть если я сейчас попробую заверить рану… – я замялся, подыскивая точную формулировку.
– Никому не возбраняется становиться на путь истинный, – торжественно сказал Джефф Хёрст.
III
Мерно покачивался вокруг меня мир в такт лошадиной поступи, колыхалась спина констебля перед моим носом. Я же пребывал в состоянии тяжёлого ступора.
Это чудо. Если бы я не видел это своими глазами. Она захлопнулась как ящик. Как ящик. Была рана, и нету. И вот я совершенно здоров физически, чего не скажешь о моей несчастной психике.
Я волшебник, мама, я умею делать чудеса. Я видел сам.
Она захлопнулась как ящик.
IV
До подножия Спящей Лошади мы добрались через пару часов после моего чудесного исцеления. Положение солнца на небосклоне соответствовало часам семи вечера. Это при условии, что здесь сейчас июль, орбита здешней Земли совпадает с орбитой нашей Земли, и нахожусь я на той же параллели, что и мой родной город.
В общем, я не знал, который сейчас час.
Время в разных мирах течет по-разному. Это можно считать фактом. В этот раз, кстати, оно могло бы сыграть и за меня. А то чувствую, пока я тут буду выяснять да осматриваться… Местный уровень коммуникаций быстрому обмену данными явно не способствует – куда там даже самым быстрым голубям до оптоволоконных кабелей желтого мира или чем там у них компьютеры между собой соединяются.
Зато с ногой вот удачно вышло, ничего не скажешь. В других мирах мне помогали обитатели, теперь здешняя физика в помощники попала – зря я, выходит, разуверился в везухе своей.
Ну что ж, пойдем куда она укажет, и посмотрим, к чему она меня приведет
– Отсюда до источника шагов пятьдесят, – сказал констебль, снимая с седла бурдюк. Он потряс бурдюком, заплескались остатки жидкости. Развязал бурдюк, зачем-то понюхал, поморщился и решительно выплеснул содержимое на землю.
– Я развяжу вам руки, мастер Григорий. Меч ваш…
– Это сабля.
– Хорошо. Сабля ваша останется пока у меня. Прошу меня за это простить. Хоть вы и показали склонность к обретению веры, но… – констебль сделал неопределённый жест и почесал себе лоб.
– Да, – сказал я. – Конечно.
V
Зеленая косуля вышла к солонцу. Она тревожно втянула воздух сквозь трепетные ноздри и, не учуяв опасности, шагнула на поляну. Констебль Хёрст медленно переступил, широко расставляя ноги в линию с направлением выстрела, наложил стрелу, оттянул тетиву к подбородку, прикинул взглядом расстояние до цели и, задержав дыхание, пустил стрелу. Я услышал короткий свист, и почувствовал плотный звук, с которым стрела вошла в тело животного.
– Нам повезло, – удовлетворённо сказал констебль. – Разделайте добычу и несите её к лагерю. А я соберу хворосту.
– Простите, констебль, – сказал я, чувствуя, как краска стыда заливает моё лицо. – Но я не умею разделывать косулю.
– Да что ж вы за атеист-то такой? – сказал Херст. – А хворост собирать хотя бы вы умеете?
– Да, – сказал я. – Это я могу.
VI
Булькал в котелке бульон, от него тянул вкусный запах мясного, мешаясь с дымом костра.
– Готово, – сказал констебль, снимая котелок с огня. – Мастер Григорий, давайте поедим. Времени у нас мало, так что лучше вооружиться ложкой прямо сейчас.
Тотчас в его правой руке появилась деревянная ложка. Констебль отчего-то недовольно посмотрел на неё, но ничего не сказав, запустил ложку в котелок.
Я закрыл глаза, набрал воздуху, отставил в сторону правую руку, сжатую в неплотный кулак, и представил, как в руке моей возникает простая алюминиевая ложка. Прошла секунда, другая, и вдруг я почувствовал, что кулак мой больше не пуст.
Я открыл глаза и увидел в своей правой руке алюминиевую ложку. Несколько мгновений я смотрел на неё, и вдруг почувствовал, что мне не хватает воздуха.
И я судорожно вдохнул-выдохнул, осторожно запустил ложку в котелок с ядовито-зелёной похлебкой, поднёс её ко рту, подул, и аккуратно влил в себя немного бульона. Прикусил зубами ложку.
Твёрдая. Вполне себе алюминиевая.
Так, что он там сказал?
– Констебль, – сказал я. – Я не понимаю… Почему у нас мало времени? Разве мы не ночуем здесь?
– Нет. Через пару часов мы должны быть в Холмах.
– А почему такая спешка?
– Мастер Григорий, вы меня удивляете, ей-богу. У нас же мясо.
– Ах да, – сказал я. – Мясо.
Ни хрена не понимаю.
VII
– А вот и Холмы, – сказал мастер Хёрст, и, словно отвечая ему, залаяли и тут же смолкли собаки. Пара минут – и вот уже вокруг нас замелькали плохо различимые в зелёных сумерках собачьи тени. Симпатичные остроухие псы, молчаливые, похожие на лаек.
Хутор. Или как это у них называется. Ранчо, поместье, в общем, несколько домов с хозяйственными постройками, огражденные частоколом. Мы подошли к воротам, ведя груженных мясом коней под уздцы, и молчаливые собачьи тени всё так же скользили вокруг.
У ворот у нас уже ждал человек с факелом в руке.
– Кого это бог принёс? – при звуках этого голоса воображение сразу нарисовало человека большого и спокойного.
– Здравствуйте, мастер Бэнкс!
– А-а, констебль! Здравствуйте! Опять браконьеры?
Голос не обманул. В зеленом свете факела было видно улыбающееся лицо мастера Бэнкса. Боже, какой он здоровый, думал я, глядя, как человек-скала принимает поводья.
– Нет, Гордон, – сказал, чуть помедлив, констебль Хёрст. Так медлят перед тем как сообщить близким неприятную новость. – Убийство.
Гордон?! Гордон Бэнкс?!
– А кого…?
– Роджера Ханта.
– Не слышал о таком, – неуверенно сказал здоровяк.
– Немудрено, – улыбнулся нерадостно констебль, – это в Далёкой Радости.
– В Далёкой Радости? Ну дела, – удивлённо прищурил глаза мастер Бэнкс. И тут же спохватился: – Пойдемте в дом, констебль. А это ваш помощник?
– Нет, – ответил констебль, – мастер Григорий есть подследственный. И знаете, что, Гордон, давайте сначала снесём в ледник мясо.
– Что за мясо?
– Косуля, которую я был вынужден подстрелить в связи с чрезвычайными обстоятельствами, – сухо сказал констебль. Вид у него был такой, словно он делал некое официальное заявление. – Гордон Бэнкс, вы окажете услугу Службе Королевских Констеблей, если в обмен на мясо дадите мне провианта на двух человек на четыре дня пути.
А может, это и в самом деле – официальное заявление?
– Четыре дня пути? – спросил я. Чёрт побери, я уже на первый день выспрошу у моих попутчиков все, что они захотят рассказать мне. И потеряю следующие три дня на дорогу до ближайшей цивилизации (я очень надеялся, что Далекая Радость – это именно цивилизация).
Никита. Сын. Где ты?
Констебль коротко посмотрел на меня и сказал:
– Да.
– А быстрее нельзя?
– Нет, – сухо ответил констебль.
– А зачем вам быстрее? – спросил Бэнкс и неожиданно подмигнул. – Быстрее только губернатор.
Издевается, громила.
VIII
Я проснулся оттого, что кто-то осторожно потрогал меня за плечо.
– Доброе утро, мастер! просыпайтесь!
Девичий голос. Или молодой женщины. В голосе сквозит неприкрытое любопытство.
Я открыл глаза.
Девушка. На вид лет семнадцати. Лицо живое, выразительное, из тех, что не назовешь красивым, но определённо внушающее безотчётную симпатию. Во всяком случае таким типам, как я.
– Мастер Хёрст просил вам передать, что время не терпит. Вам пора завтракать и отправляться в путь.
– Спасибо… – сказал я. – А как вас зовут, милая девушка?
Иногда прорезается во мне претензия на галантность, что приводит к таким вот обращениям.
Девушка улыбнулась:
– Джоанна.
– Доброе утро, Джоанна. Прошу прощения, но… мне надо одеться.
– Пожалуйста.
И стоит, не сдвинувшись с места ни на йоту.
Что за нравы у них?
– Простите, но… милая Джоанна, не могли ли бы вы выйти?
Джоанну моё предложение удивило и даже похоже немного обидело. Иначе почему она вышла, поджав губы?
Я вышел во двор и с удовольствием совершил в отведенных для этого местах все полагающиеся гигиенические процедуры. Порадовался основательной бревенчатой уборной – позднее Хёрст объяснил мне, что изготовление досок здесь процесс довольно трудоёмкий. Поплескал на лицо дождевой воды с бочки, прополоскал рот, с лёгкой печалью вспомнив зубные щетки Жёлтого мира.
Замечательное летнее утро, свежесть, потихоньку уступающая место зною, щебетанье птиц, сельскохозяйственные звуки, вроде мычания коров и меканья коз. Всё это вдруг породило во мне бодрую уверенность в том, что всё будет хорошо, и забота моя, неотступно тихой тоской грызшая мне сердце, вдруг отступила.
Это отличный мир, и я со всем справлюсь.
Напевая, вошел я в дом, и застал хозяев и констебля за разговором; и хотя речь шла обо мне, увидев меня, они не прервали беседы.
– … вот и получается, что ничего он не помнит, – мельком глянув на меня говорил Хёрст. – И есть вещи такие, что заставляют если не верить, то по крайней мере, думать, что какая-то правда в его словах есть. И меч у него истинный, и в нём уже проявилась вера, слабая, правда. Огонь, к примеру, он разжечь не смог.
Что правда, то правда. Огонь развести я не сумел. Может быть, оттого, что и настоящий костёр я редко когда запаливал с одной спички?
– Доброе утро, мастер Григорий, – сказал человек-скала. – Садитесь, поешьте. Путь вам неблизкий предстоит. Это моя жена Сэди, – и он указал на миловидную женщину лет тридцати пяти на вид. – С Джоанной вы уже признакомились, а сыновья на покосе.
Завтрак, состоял из какой-то каши, довольно, впрочем, вкусной, и… молока? Трудно судить о продуктах питания, когда все они имеют разные оттенки зелёного.
Сборы были недолгими. Мастер Бэнкс дал нам пару переметных сум с провиантом. Констебль заседлал Буца, Бэнкс с Джоанной тоже заседлали пару лошадей масти посветлее, нежели конь констебля. В нашем мире они, верно, были бы гнедыми.
Констебль вскочил на Буца, Джоанна – на одну из лошадей.
– Ну, – дружелюбно сказал Бэнкс, – чего же вы ждёте, мастер Григорий?
Утро сразу перестало быть чудесным, и спина моя покрылась холодным потом.
Самому управлять лошадью?!!
– Но ведь… – боюсь, я выглядел в этот миг не очень вразумительно.
– За лошадь не волнуйтесь, – утешил меня мастер Бэнкс. – Джоанна проводит вас до Далёкой Радости и вернётся с лошадьми назад. Заодно навестит Розанну.
Я вздохнул и обречено взялся за луку седла. Поставил левую ногу в стремя. Довольно ловко, на мой взгляд, вскочил в седло.
Джоанна посмотрела на констебля Хёрста, тот еле заметно пожал плечами.
– Джефф, – обратился мастер Бэнкс к констеблю, – вы присмотрите за ним. Похоже, ваш подследственный не мастак держаться в седле.
Сказано с фермерской прямотой, что и говорить.
Ну да ладно, самое главное – теперь я на коне. В конце концов, я же не прикован к этому констеблю. Улучу момент, и ищи ветра в поле.
IX
Однако уже через полчаса я от своего намерения отказался.
– Что-то в последнее время зачастили в наши края чужестранцы, – сказала, с любопытством глядя на меня, Джоанна. Вот уж кто хорошо смотрелся в седле. Седло, кстати сказать, было мужское, несмотря на то, что девушка была в длинной, широкой юбке.
– А что, кто-то был еще? – улыбнулся я. Разговоры с девушками – это мой конёк. С девушками я натужно остроумен, неестественно громок и естественно туповат.
– Ну да, – сказала Джоанна, – три дня назад проезжали через наши Холмы на Далёкую Радость двое. Мужчина и мальчик.
Сердце моё сдвоило, и застучало чуть чаще.
– А сколько лет мальчику?
– Откуда мне знать, – пожала плечами девушка. – На вид лет двенадцать.
Значит, не они, подумал я. И потом мужчина, а были медвежонок, змей и дракон. Тоже не получается.
– На глазах ещё у него такая штука была…
– Очки, – машинально сказал я.
– О, точно! – обрадовалась девушка. И сердце сдвоило снова.
Человек, дракон, думал я, какая разница, если бабайка может быть драконом, почему не может быть человеком? да запросто, чем человек лучше, вон у Шварца дракон спокойно превращался в человека, но почему Никитке двенадцать лет? Что я буду делать с двенадцатилетним сыном? Как он у меня школу закончит? Стоп, стоп, сказал я себе. Ты еще не знаешь, точно ли это они.
– И были они вроде тебя, – продолжала меж тем Джоанна, – какие-то не такие.
Вопрос: можно ли на таком зыбком показании строить планы?
Дальше пошло ещё хуже. Уже к полудню я осознал, что из всех испытаний, выпавших на мою долю это, похоже, самое тяжкое. Болело всё тело, и сильное подозрение, что мне в наказание дали какую-то специально обученную лошадь, потихоньку превращалось в уверенность.
Один раз меня стошнило.
Привал, который мы сделали, дабы пообедать, облегчения не принёс. Я кулём свалился с лошади и, ноги нараскоряку, отошёл в сторонку. Констебль с укоризной посмотрел на своего подследственного, то есть на меня, но ничего не сказал. Мысли его, впрочем, можно было без труда прочесть на лице. Откуда берутся, понаехали тут, да, были люди в наше время – и так далее в том же духе.
Джоанна быстро нарезала снедь, аккуратно разложила её на холщовом полотенце, и вместе с констеблем с аппетитом взялась за еду.
– Мастер Григорий, – позвал меня Хёрст.
– Не-е, – замотал я головой. Подумать было страшно что-то съесть.
После привала стало ясно, что до вечера мне не дожить. Да что ж такое-то, думал я. Какие-то сплошные приключения тела. То я мотаюсь бегом туда-сюда, то меня истязают целую неделю для того, чтобы я не мешался в бою, теперь вот выясняется, что лошадиное седло и моя задница – две вещи несовместные. Нет, умом я понимал, что не я первый, не я последний. Помнится, шолоховский Давыдов тоже мучался с непривычки, да только тело упорно гнуло свое. Ты сдохнешь, говорило мне моё собственное тело, свалишься с лошади, и косточки твои разлетятся в разные стороны, потому что нельзя так глумиться над своим организмом.
Смеющиеся глаза Джоанны, время от времени обращавшиеся в мою сторону, делали мою участь ещё горше. Солнце, издевательски медленно катившееся по небосклону, специально замедляло ход, отдаляя вечер. И зеленые суслики, столбиками выглядывавшие из зелёной травы, глядя на меня, откровенно развлекались.
В общем, когда констебль Хёрст объявил привал на ночлег, мой моральный дух был низок как никогда.
А ведь сотни сотен колен моих степных предков были неразлучны с лошадьми. Как же наследственность, с наследственностью-то как? Это что, уже ничего не значит?!
X
Я проснулся как от толчка. Некоторое, очень недолгое, время я лежал, глядя на звёзды, и думал над тем, что же такое могло меня разбудить. И тут я почувствовал, как кто-то тихонечко проникает ко мне под одеяло, и вот уже чья-то рука легла на мою грудь.
Джоанна.
Мягкая и теплая. С хорошо очерченными губами и молодой, упругой грудью. С глазами веселыми и глубокими. С движениями точными и ладными. С отцом по имени Гордон Бэнкс.
Человек-скала.
Сразу же вспомнилось: «А так же он сам, сраженный меткой пулей вышеупомянутого Чарли Бешеного».
– Джоанна.
– Не говори ничего.
– Джоанна, эти вещи так не делаются.
– Вот и научи меня.
Очень естественно было сказано. Без тени кокетства.
И ещё.
Очень трудно говорить, когда тебя так целуют.
– Джоанна, девочка, поверь мне – не надо этого делать.
– Отчего?
Хёрст шевельнулся или мне показалось? При мысли, что представитель власти может застукать меня в таком положении, мне стало нехорошо.
– Иди на своё место, – твёрдо сказал я. – Я не желаю делать это с тобой.
Джоанна отпрянула, словно я её ударил. Отвернулась и молча уползла на свое место. Лицо моё горело от её поцелуев, и был я немного не в себе. У православных монахов вроде есть какая-то подходящая молитва.
Как там… Господи, укрепи.
И тут я услышал, как Джоанна плачет.
Никаких сил на это не хватит.
Никаких.
Господи, ночь-то какая чудная. Как ароматен зеленый воздух этого мира. Какие девушки здесь.
Всё.
Спать.
XI
Утро выдалось нерадостным. Не из-за погоды, нет. Мрачна была Джоанна, старательно избегавшая моих взглядов, сам вид мой был ей неприятен, и констебль Хёрст бросал на меня взгляды весьма неодобрительного свойства. Нездоровая, одним словом, была обстановочка.
