Португальская империя и ее владения в XV-XIX вв

Воздавая должное Албукерки за его завоевания Гоа, Малакки и Ормуза, когда для этого сложились благоприятные обстоятельства, будет ошибкой считать его инициатором и автором большого стратегического плана, который затем методично выполнялся. Намерение перекрыть вход в Красное море обсуждалось еще раньше в Лиссабоне, а захватить Гоа Албукерки предложил индусский корсар Тимоджа. Заслуга Албукерки в том, что он принял это предложение и настаивал на необходимости удержания Гоа, когда правительство в Лиссабоне выразило свои сомнения в этом вопросе. Король Мануэл в своих наставлениях начальникам флотов, вышедших в плавание из Лиссабона в 1509 и 1510 гг., также признавал важность овладения Малаккой, хотя завоевать ее выпало Албукерки.

Кроме трех ключевых твердынь – Гоа, Ормуза и Малакки, которые обеспечили португальцам контроль за основными морскими путями в торговле пряностями в Индийском океане, за исключением Красного моря, скоро были возведены другие укрепленные прибрежные поселения и торговые посты (feitorias) от Софалы на юго-востоке Африки до Тернате на Молуккских островах. В дополнение к ним португальцам было позволено основать ряд неукрепленных поселений и факторий в некоторых районах, где азиатскими правителями им было предоставлено право ограниченной экстерриториальности. Это была всеобщая и давняя практика, которую можно видеть на примере индийских и яванских купеческих общин в Малакке, мусульманских торговцев на Малабарском берегу и персидских и арабских – в Южном Китае. Португальские поселения подобного типа были Сан-Томе-де-Мелиапор на Коромандельском берегу, Хугли в Бенгалии и Макао в Китае. Уничтожив силой оружия естественно сложившуюся в Индийском океане монополию мусульман на торговые пути, по которым шли пряности, и захватив три их главных торговых центра, португальцы затем постарались навязать свою монополию на эти торговые пути; эта политика нашла отражение и в напыщенном титуле короля Мануэла, который португальская корона хранила столетия: «Владыка всех завоеванных земель, морских путей и торговли Эфиопии, Индии, Аравии и Персии». Торговля в определенных портах и определенными товарами (пряностями в первую очередь) отныне была привилегией португальской короны, и такая торговля велась во благо ее. Навигация в Азиатском регионе продолжалась, как и прежде, только теперь португальцы выдавали разрешение (cartaz; напоминало британское морское охранное свидетельство, или навицерт 1939–1945 гг.) конкретным судовладельцам и купцам на осуществление платежей, при этом за пряности и другие определенные товары должна была взиматься таможенная пошлина в Гоа, Ормузе и Малакке. Если португальские суда в Индийском океане встречали корабли, не имевшие разрешения, их захватывали и топили, особенно если они принадлежали мусульманским торговцам.

Португальская монополия на морскую торговлю в Индийском океане, конечно, не была столь эффективной, как требовалось, но, владея Мозамбиком, Ормузом, Диу, Гоа и Малаккой, португальцы получали возможность регулировать в значительной мере основные потоки морской торговли в этом регионе на протяжении почти всего XVI в. К востоку от Малакки португальцы без труда могли вести торговлю через те порты, которые им для этого подходили, и действенно применяли свою систему cartaz к самым различным судам, бороздившим моря между Явой и Японией. Разгром вражеского флота в сражении у Диу в 1509 г. имел свое зеркальное отражение в морском сражении у берегов Малакки в январе 1513 г., только теперь победа была одержана над яванским флотом, состоявшим из больших джонок. Португальским караккам не мог бросить вызов ни один индонезийский военный корабль, и они беспрепятственно перевозили гвоздику из Амбона, Тернате и Тидоре и мускатный орех с островов Банда. Португальское судоходство в этом регионе вплетало свою нить в обширную сеть морских торговых путей между портами Малакки и Индонезии. Когда португальцы попытались, выйдя в Южно-Китайское море, опять прибегнуть к военной силе, как они это делали в Индийском океане, береговой флот китайцев дважды нанес им поражение в 1521 и 1522 гг. Когда впоследствии они все же получили доступ к желанной китайской торговле, этого удалось добиться, как они ни пытались навязать свои условия, только на условиях китайской стороны.

И тем не менее достижения португальцев в деле созидания морской империи в муссонной Азии были не менее значительными, чем у испанцев в построении сухопутной империи в Америке, возможно, даже более впечатляющими. Достаточно сказать, что население Португалии в XVI в., вероятно, так и не превысило одного с четвертью миллиона человек, что ощущалась постоянная нехватка моряков, а Гоа был единственным оборудованным португальским портом в Азии. В то же время у португальцев были свои обязательства в Марокко и Западной Африке. И это не говоря уже о начавшейся с 1539 г. колонизации португальцами бразильского побережья. Кроме того, большинство стран – соперниц Португалии в Азии не столь сильно отставали от нее в технологическом отношении, в сравнении с той пропастью, что разделяла индейцев Нового Света и испанцев. Диогу де Коту (1543–1616) и другие современные ему португальские хронисты с гордостью отмечали, что их соотечественникам в Азии приходилось противостоять хорошо вооруженному противнику, который столь же искусно владел огнестрельным оружием и пушками, как и сами португальцы, в то время как кастильские конкистадоры в Мексике и Перу сражались с довольно примитивными воинами. Здесь уместно перечислить основные факторы, которые способствовали невиданному подъему Восточной империи Португалии, которая просуществовала сравнительно длительное время, несмотря на скудные демографические и экономические ресурсы страны.

Признанное превосходство относительно хорошо вооруженных португальских кораблей над невооруженными купеческими судами мусульман в Индийском океане подкреплялось настойчивостью европейских завоевателей в достижении цели, которая в значительной мере отсутствовала у их азиатских противников. Английский историк и дипломат Джордж Бейли Сэнсом так пишет об этом в своей книге «Западный мир и Япония»: «Португальцы пришли в Азию, твердо намереваясь добиться успеха. Их дух был сильнее воли народов Азии к сопротивлению. Даже мусульмане, господствовавшие в Индийском океане и многое терявшие в случае успеха португальцев, не проявили в защите своих интересов ту несгибаемость и страстную энергию, с какими действовал их европейский соперник». Часто забывают, что первые попытки португальцев захватить Гоа, Малакку и Ормуз были неудачными и провалились. И только благодаря настойчивости Албукерки планы португальцев осуществились. Во-вторых, многие азиатские правители разделяли убеждение Бахадур-шаха, султана Гуджарата, что «войны на море дело купцов и не пристало султану этим заниматься». В-третьих, страны Азии, бывшие целью португальского предприятия, были лишены возможности эффективно противостоять Португалии, поскольку единство их в этом деле подрывало внешнее и внутреннее соперничество. Достаточно привести несколько примеров для иллюстрации этого.

Длительное соперничество между Момбасой и Малинди в Восточной Африке помогло Португалии установить свою власть на побережье, населенном племенами суахили, ставшими союзником португальцев. Застарелая вражда между заморином Каликута и раджой Кочина помогла португальцам стать твердой ногой в Индии, поддержав раджу против правителя Каликута. Это также обеспечило Португалии устойчивые позиции в торговле малабарским перцем, подобно тому, как соперничество между султанами Тернате и Тидоре позволило ей занять ведущее положение в торговле гвоздикой на Молуккских островах. Ко времени прибытия португальцев на Цейлон «удивительно прекрасный остров» был поделен между тремя слабыми и враждебными друг другу государствами, боровшимися за главенство на острове. Это позволило португальцам довольно легко захватить власть. Ожесточенная вражда между суннитской Турцией и шиитским Ираном, частые войны между мусульманскими и индуистскими государствами Индии также препятствовали эффективному сопротивлению португальской агрессии и экспансии. Ачех и Джохор, самые опасные враги Малакки, часто конфликтовали друг с другом. Нежелание императорского правительства в Пекине иметь какие бы то ни было связи, в том числе и торговые, с «варварами из Западного океана» научились обходить чиновники и купцы прибрежных провинций. Они были заинтересованы в торговле с так называемыми «варварами», пусть и контрабандной. Конечно, португальцы не были им конкурентами, они просто пользовались представившейся возможностью. В этом отношении их дела в Азии напоминают не менее впечатляющие действия испанских конкистадоров в Америке. Падре Хосе де Акоста из Общества Иисуса указывал в 1590 г., что, если бы испанцы не воспользовались враждой между ацтеками и тлаксаланцами в Мехико или соперничеством между единокровными братьями инками Атауальпой и Уаскаром в Перу, «Кортес и Писарро едва ли смогли удержаться на побережье, хотя они были замечательными командирами».

Наиболее поразительной чертой морской империи Португалии, той, которая сложилась к середине XVI в., была ее крайняя разбросанность. На востоке она была представлена цепью фортов и факторий, простиравшихся от Софалы и Ормуза на восточной границе муссонной Азии до Молуккских островов и Макао (1557) на границе Тихого океана. В другой части мира она также простиралась на большие расстояния, имея крепости в Марокко (Сеута, Танжер, Мазаган и др.), несколько факторий и фортов, разбросанных от Кабо-Верде до Луанды (1575) на побережье Западной Африки, острова в Гвинейском заливе и боровшиеся за выживание поселения на побережье Бразилии. Лиссабон имел постоянное морское сообщение с Антверпеном, который был перевалочным центром для азиатских пряностей и других колониальных товаров. Португальцы в больших количествах ловили рыбу на отмелях у Ньюфаундленда, пока их в конце XVI в. не начали активно вытеснять конкурировавшие с ними англичане и уловы резко упали. Среди важных товаров этой широко раскинувшейся империи было золото Гвинеи (Элмина), юго-востока Африки (Мономотапа) и Суматры (Кампар); сахар Мадейры, Сан-Томе и Бразилии; перец с Малабарского берега и из Индонезии; мускатный орех с островов Банда; гвоздика из Тернате, Тидоре и Амбона; корица с Цейлона; золото, шелка и фарфор из Китая; серебро из Японии; лошади из Ирана (Персии) и Аравии; хлопчатобумажные ткани из Камбея (Гуджарат) и с Коромандельского берега. Различные виды товаров Азии или становились в портах континента предметом бартерной торговли, или доставлялись в Лиссабон вокруг мыса Доброй Надежды, где эти товары обменивались в странах Средиземноморья и Северной Европы на металлы, зерно, корабельное имущество, текстиль и другие мануфактурные товары, от которых Лиссабон, будучи нервным центром морской империи, сильно зависел. Перец был главным товаром, импортируемым с Востока, а серебряные слитки – основным экспортным товаром в «Золотом Гоа».

Для того чтобы эти каналы морской торговли от Бразилии до Японии функционировали четко и бесперебойно, требовалось большое количество судов и матросов; и тех и других явно не хватало. Во-первых, как уже говорилось, население Португалии было небольшим, хотя отдельные современные ученые с этим не согласны. По крайней мере, основываясь на результатах переписи 1527 г., которая учитывала число домашних очагов (fogos) или домовладений, население должно было бы составлять от 1 миллиона до 1 миллиона 400 тысяч жителей. Можно подсчитать достаточно точно, что в XVI в. приблизительно 2400 человек ежегодно уезжали из Португалии в заморские владения. Подавляющее большинство среди них составляли здоровые холостые молодые люди, которые отправлялись в «золотое» Гоа и далее на восток, и очень немногим из них было суждено вернуться. Ежегодная утечка из Португалии рабочей мужской силы была, таким образом, значительной; и она была определенно большей, чем в соседней Испании, где из всего населения в 7 или 8 миллионов человек только около 60 тысяч эмигрировало в Америку к 1570 г., в среднем менее 1 тысячи человек в год. Более того, Португалия была лишена еще одного преимущества. В то время как большинство испанских эмигрантов заселили плодородные нагорья Мексики и Перу после завоевания этих районов, большинство португальцев отправились на малярийные тропические побережья Африки и Азии. Многие из тех португальцев, что поднялись на борт корабля, чтобы отплыть в Гоа, умерли на 6, 7 или 8-м месяце пути в Индию. Что касается испанцев, которые грузились в Севилье, то их ждал относительно короткий и быстрый путь через Атлантический океан в Веракрус.

Морской путь в Индию, XVI–XVIII вв.

Афонсу д’Албукерки, основной автор плана по строительству Португальской Индии в 1510–1515 гг., утверждал, что обеспечить безопасность Восточной империи можно «четырьмя надежными крепостями и большим, хорошо вооруженным флотом с 3 тысячами родившихся в Европе португальцев». Он создал три из четырех намеченных крепостей, но мечта о сильном флоте с 3 тысячами моряков сбылась лишь на краткое время, когда в 1606 г. армада из 18 «больших кораблей» и 25 малых судов снова захватила Малакку. В XVI в. обстоятельства сложились так, что португальцам пришлось напрягать все силы, чтобы поддержать все форты и поселения между Софалой и Нагасаки, которых насчитывалось уже не четыре, а больше сорока. Эта их разбросанность на большом пространстве усугубляла проблему нехватки людей в такой степени, что вице-короли редко могли собрать больше чем тысячу белых людей для любой экспедиции, как бы ни была она важна. Из Португалии в Азию эмигрировало очень мало женщин, на борту каждого корабля находилось 800 и больше мужчин и только 10–15 женщин, а часто ни одной. Когда португальцы прибывали в Азию, они начинали сожительствовать сразу с несколькими молодыми рабынями, что вызывало возмущение миссионеров-иезуитов. Но на Востоке смертность среди мужчин-португальцев в результате военных действий, болезней и несчастных случаев была настолько высока, что представляется сомнительным, чтобы от Мозамбика до Макао можно было набрать 10 тысяч здоровых европейцев и мулатов, годных для несения морской и военной службы. Характерно для данной ситуации заявление архиепископа Гоа, сделанное в 1569 г. Он утверждал, что из 14 или 15 тысяч числившихся в списке наличного состава солдат и матросов, обязанных платить за отправление церковной службы, едва ли насчитывается 3 тысячи человек и лишь только несколько сотен из них могут быть мобилизованы в Гоа в случае необходимости.

Действительно, несмотря на значительную эмиграцию в тропические страны работоспособных мужчин, несмотря на опустошения, производимые чумой, голодом и различными природными бедствиями, которые посещали Португалию в XVI в., население в целом, как казалось, сильно не сокращалось, хотя точные данные, на основании которых можно сделать достоверные выводы, отсутствуют. Но определенно можно сказать, что значительные части территории Португалии имели слишком малочисленное население и большие площади сельскохозяйственных земель не использовались из-за недостатка рабочей силы. Районы, откуда отправлялась за море основная масса эмигрантов и искателей приключений с XVI по XVIII в., – это северные провинции Минью и Дору, населенная столица Лиссабон, Азорские острова и Мадейра в Атлантике. Для провинции Минью, как мы уже говорили, привычной картиной были небольшие участки земли, на которых трудились многочисленные крестьянские семейства. Поэтому для младших сыновей были все причины эмигрировать. Подобное положение сложилось также на Азорских островах, в частности на острове Мадейра, где было развито террасное земледелие, а в густо населенных долинах были плодородные почвы. Население здесь вскоре достигло точки насыщения. Большую часть эмигрантов давал Лиссабон, который был Меккой для всех голодавших и безработных; та же самая история повторялась в столицах Англии, Франции, Голландии – в Лондоне, Париже и Амстердаме. Многие из бедняков, приехавших в столицу, не могли найти здесь работу и вынужденно или добровольно должны были отправиться в эмиграцию; для многих это была последняя возможность как-то поправить свое положение. Когда современники утверждали, что Португалия имела большое количество населения, они думали в первую очередь об этих предпочтительных в вопросе выбора работы районах. Они забывали или сознательно не обращали внимания на более крупные области, такие как Алентежу и Алгарви, которые не могли обеспечить прожиточный минимум своим жителям вплоть до второй половины XIX в.

Если рабочих рук в португальской морской империи постоянно не хватало, состояние морского флота было проблемой не меньшей. Полных данных о количестве португальских судов в этот период не имеется, но современники поэт Гарсия де Резенде и мыслитель-гуманист и историк Дамиан де Гойш одновременно утверждают, что Португалия имела не больше 300 судов, которые могли выходить в открытый океан. И такое положение было на самом пике ее могущества как морской державы приблизительно в 1536 г. Эта цифра для такой небольшой страны впечатляет. Однако подобное количество судов явно недостаточно для поддержания морской торговли империи, ведущейся по всему миру. Подходящее дерево для строительства кораблей было нелегко приобрести в самой Португалии; отсутствовали также дороги и судоходные реки, необходимые для его транспортировки из внутренних областей страны, где произрастали леса из дуба. Сосновый лес в Лейрии, посаженный недалеко от побережья по распоряжению короля еще в Средние века для снабжения верфей корабельным лесом, давал древесину не лучшего качества. Большую часть леса приходилось покупать на побережье Бискайского залива и в Северной Европе. Это касалось также корабельного имущества: рангоутного дерева, железных изделий, парусины и других материалов для парусов и такелажа.

В некоторой степени дефицит покрывался в Индии, где тиковый лес, произраставший на западном побережье, шел на верфи в Гоа. Из его прочной водостойкой древесины строились в XVI–XVII вв. отдельные большие каракки и галеоны. Корабельные плотники на королевских верфях в Лиссабоне и Порту строили очень хорошие суда, которые вызывали восхищение у европейцев. Однако эти большие корабли были тихоходны, строительство их обходилось дорого, замену им было найти трудно. Индия, Малайя и Китай обеспечивали поставки древесины в неограниченном количестве для строительства небольших каботажных судов. Это были галиоты, фрегаты и подобные им парусные и гребные суда, которые можно было легко заменить, если они выходили из строя. Но опять давала себя знать проблема нехватки людей. В итоге на португальские суда, участвовавшие в морской торговле в Азии, начали набирать команды из местных моряков – так повелось со времен Албукерки, – офицерами же были португальцы или мулаты. Даже огромные каракки, водоизмещением от 1 до 2 тысяч тонн, которые плавали между Гоа, Макао и Нагасаки, имели команды, полностью укомплектованные из негров-рабов и азиатов, за исключением корабельных офицеров и 15–20 португальских солдат и канониров. На португальских кораблях, которые плавали между портами Индийского океана, капитан иногда был единственным на борту белым человеком. Даже лоцманами и боцманами, а зачастую и моряками, часто были мусульмане из Гуджарата. Еще в 1539 г., когда португальский полководец Жуан ди Каштру снаряжал экспедицию в Красное море, он столкнулся с тем, что никто из португальских лоцманов не был знаком с Баб-эль-Мандебским проливом и даже не имел надежных лоций этого района. Ему пришлось положиться на «арабских, гуджаратских и малабарских лоцманов», у которых были свои карты этого места.

Понятно, что португальцы господствовали в морях, находившихся в непосредственной близости от их главных баз – Гоа, Диу, Ормуза, Малакки и Мозамбика. Но, несмотря на это, владычество их на море имело доставшуюся по наследству непрочную основу, что показал оглушительный успех набега двух слабых турецких флотилий в 1551–1552 и в 1585–1586 гг. В первом случае турецкий адмирал Пири Рейс, выйдя с 23 галерами из Красного моря, сначала разграбил Маскат, а затем осаждал в течение нескольких недель португальскую крепость в Ормузе, несмотря на то что его силы, по сохранившимся сообщениям, были значительно меньшими, чем у осажденных. Во втором случае авантюрист по имени Мир Али-бей всего с одним кораблем, имевшим несколько орудий, изгнал португальцев со всего побережья суахили, за исключением Малинди, захватив 20 португальских судов и большое количество различной добычи. В противоположной части Индийского океана яванский и ачехский флоты часто устраивали блокаду Малакки. Малайцам на гребных судах иногда сопутствовал успех в сражениях с португальцами в узких реках и эстуариях, поскольку каракки и галеоны не имели места для маневра и не всегда могли поймать ветер в паруса. Даже почти на расстоянии пушечного выстрела от фортов Гоа мусульмане-мопла, корсары Малабарского берега, наносили значительный урон португальской торговле в прибрежных водах, перехватывая конвои из небольших судов, груженных рисом и продуктами питания для колониальной столицы.

Тем не менее понесенные поражения, как бы ни были они тяжелы, не могли подорвать основы португальского владычества в Индийском океане. Турецкие, египетские, малабарские и малайские пираты на весельных галерах и одномачтовых судах не могли эффективно противостоять в открытом море большим караккам и галеонам, составлявшим основу морского флота Португалии. На это были способны лишь китайские, приспособленные для военных действий джонки; суда береговой стражи действовали по приказу императорского правительства строго в водах той или иной прибрежной провинции. Можно сделать общий вывод, что Португалия действительно, в той или иной мере, господствовала в морской торговле в Индийском океане на протяжении всего XVI в. Потери, которые несла прибрежная торговля португальцев от пиратских набегов малабарских корсаров, не могли поколебать господство португальцев на море, подобно тому как деятельность французских корсаров и каперов, наносившая гораздо больший урон английской морской торговле во время Войны за испанское наследство, была не в состоянии подорвать мощь Британского флота.

Следует также помнить, что, когда мусульманские державы Индия и Индонезия в первый и последний раз договорились выступить совместно против португальцев и атаковали Гоа, Чаул, Малакку и Тернате, они потерпели сокрушительное поражение. Лишь Тернате был уступлен султану Баабу в 1575 г. из-за нераспорядительности местного португальского командующего. Оставшиеся три крепости, несмотря ни на что, удалось удержать; успешная оборона Гоа и Чаула в 1571 г. рассматривалась современниками как важная победа португальцев в Индийском океане, подобная победе дона Хуана Австрийского над турками при Лепанто в том же самом году.

Планам португальцев добиться монопольного права торговать пряностями Азии препятствовали, помимо нехватки судов и дефицита рабочей силы, и другие факторы. Несмотря на то что они господствовали в морской торговле в Персидском заливе благодаря своим крепостям в Ормузе и Маскате, они не могли полностью закрыть этот путь для мусульманских торговцев. Это было следствием того, что на протяжении почти всего XVI в. они были вынуждены поддерживать добрые отношения с Персией (Ираном), дружба с этой страной была необходима португальцам в качестве противовеса турецкой угрозе. Турки-османы завоевали Сирию и Египет между 1514 и 1517 гг. и заняли большую часть Ирака в 1534–1535 гг. Они захватили Аден в 1538 г. и Басру в 1546 г. Торговля пряностями со странами Ближнего Востока, которая осуществлялась через Красное море, начала бурно развиваться с 1540 г.; этот путь португальцам так и не удалось полностью перекрыть на длительное время, хотя маршрут через Персидский залив и вокруг мыса Доброй Надежды не потерял своего значения.

Производство пряностей в Азии, в связи с ростом спроса на них в Европе, во второй половине XVI в. почти удвоилось, и цены, соответственно, возросли в два-три раза. Общий вес грузов, перевозимых на португальских кораблях, следовавших по маршруту вокруг мыса Доброй Надежды, оценивался в 40–50 тысяч квинталов ежегодно в первой трети века и в 60–70 тысяч позднее (квинталом в Португалии называется мера веса приблизительно в 130 фунтов, или 51,405 кг). Вес перца в этих грузах колебался от 10 тысяч до 45 тысяч квинталов, но на протяжении длительного времени составлял в среднем 20–30 тысяч квинталов. Вес других специй в ежегодных поставках – корицы, гвоздики, сушеной шелухи мускатного ореха и самого ореха, имбиря и др. – составлял от 5 до 10 тысяч квинталов. К концу века доля Португалии в экспорте перца в Европу упала до 10 тысяч квинталов, и большие его партии доставлялись по суше в Левант. Согласно заявлению, сделанному в 1585 г. одним информированным португальским чиновником, из Ачеха в Джидду экспортировали ежегодно пряностей (преимущественно на судах султаната Гуджарат) в объеме от 40 до 50 тысяч квинталов. Значительную часть этих грузов составлял, конечно, перец, но мы не знаем, какая его часть предназначалась для европейского рынка и как много потребляла его Османская империя. В начале XVII в., когда на Восток прибыли голландцы и англичане, положение португальцев еще больше ухудшилось. Но лишь в 1611 г. в Лиссабоне было официально объявлено, что перец все еще остается основным предметом торговли в Португальской Индии и единственным, который приносит достаточный доход португальской монархии.

Суда с грузом индийского перца отправлялись в Португалию в основном с Малабарского берега, где королевские чиновники должны были покупать его на рынках Кочина и Кранганура, ведя конкуренцию с индийскими купцами. Как уже упоминалось выше, большое количество перца производилось также на Суматре и Западной Яве, но большая его часть шла на китайский рынок. Этот индонезийский перец был дешевле малабарского, но такого же хорошего (или даже лучшего) качества; однако из-за конкуренции со стороны ачехских и китайских купцов португальцы так и не смогли сбить цену на перец на Малабарском берегу. Во второй половине XVI в. малабарские торговцы перцем соглашались брать плату за него только золотом, однако португальцы никогда не могли присылать из Лиссабона столько звонкой монеты, сколько было у венецианцев, покупавших на золото пряности в странах Ближнего Востока. К сожалению, документация индийско-португальских монетных дворов в Гоа и Кочине не сохранилась, и свидетельства, какое количество золотых монет поставлялось ежегодно из Лиссабона в Индию, далеко не полны. Но при сопоставлении различных фактов становится ясным, что большая часть золота, необходимого португальцам для своих закупок в Малабаре, поступала начиная с 1547 г. из Юго-Восточной Африки, Суматры и Китая. Именно в этот год (или на следующий) на монетном дворе в Гоа была начата чеканка золотой монеты под названием «Сан-Томе» («Св. Фома»), которая имела хождение в течение длительного времени наряду с популярным венецианским дукатом, ашрафи Ормуза, турецкими цехинами, пагодами Виджаянагара, мохурами Великих Моголов и другими золотыми монетами, ходившими по всему Востоку.

Первоначально перец в Лиссабоне был в свободной продаже для всех, но после 1503 г. все импортные товары начали продаваться через посредничество Дома Индии (Casa da India). В 1530 г. вышел королевский указ, что отныне Дом должен продавать пряности оптом (начиная от веса в один квинтал и больше), за исключением небольших их количеств, приобретаемых для пополнения аптекарских запасов. Как португальские, так и иностранные купцы закупали перец в Лиссабоне; одним из первых крупных предпринимателей в торговле пряностями был флорентийский купец и банкир Бартоломе Маркионе, заключавший большие контракты на поставку товаров из Гвинеи еще во время правления короля Жуана II. На протяжении почти всего XVI в. Антверпен был основным перевалочным и складским пунктом лиссабонского перца, откуда он поставлялся в различные страны Северо-Западной Европы. Немецкие и итальянские купцы и банкиры Фуггеры, Аффаитади (в Португалии они стали известны под именем Лафета), Джиральди соперничали друг с другом или же объединяли свои усилия, чтобы покупать перец и другие пряности у португальцев на основе долгосрочных и краткосрочных контрактов. Вплоть до 1549 г. португальцы имели свое собственное представительство в Антверпене, но оно прекратило свою деятельность в этом же году из-за невозможности конкурировать с более опытными фламандскими, немецкими и итальянскими торговцами. В последней четверти XVI в. иностранным купцам, заключавшим контракты на поставку перца, было позволено иметь свои представительства в Гоа и Кочине, чтобы можно было на месте наблюдать за покупкой и отправкой пряностей. Однако вследствие частых кораблекрушений и других непредвиденных случаев подрядчикам очень редко удавалось доставить товар в Лиссабон.

Кроме перца во второй половине XVI в. вырос португальский импорт мускатного ореха, корицы и имбиря, поскольку цена на них в этот период выросла почти в три раза. Португальская монархия не получала большого дохода от гвоздики и мускатного ореха, поскольку большие средства уходили на ежегодное снаряжение каррак и галеонов, на которых доставлялись пряности с Молуккских островов и моря Банда, и содержание фортов в Амбоне, Тернате и Тидоре. Контрабандная торговля процветала на этих отдаленных островах в значительно большей степени, чем где-либо еще. Королевский чиновник в Кочине в 1568 г. утверждал, что два галеона с гвоздикой, пришедшие с Молуккских островов, привезли только 2400 фунтов гвоздики, хотя оба корабля были снаряжены на средства короля. Большинство индонезийских пряностей были проданы португальцами в

Малакке, Гоа и Ормузе азиатским торговцам, и только относительно небольшое их количество было доставлено в Европу, несмотря на возросший спрос. К концу XVI в. португальцы отказались от попыток ввести государственную монополию на торговлю гвоздикой, при которой У

всего экспорта предназначалась монарху. Когда голландский адмирал Стивен ван дер Хаген захватил в 1605 г. Амбон, он обнаружил, что португальцы позволили мусульманским купцам со всей Азии, и даже из Турции, покупать гвоздику на этом острове. Подобная ситуация сложилась и в Ормузе, когда на протяжении последней четверти века персидские, турецкие, арабские, армянские и венецианские купцы посещали остров с целью приобретения пряностей у португальских чиновников и частных торговцев, совершенно не обращая внимания на возможное существование королевской монополии.

О процветании Ормуза в этот период свидетельствовал Ральф Фитч, купец-авантюрист времен королевы Елизаветы, посетивший остров в 1583 г.

«Ормуз – самый засушливый остров в мире, 25 или 30 миль в окружности; здесь нет никакой растительности, кругом одна соль. Все необходимое доставляется из расположенной на расстоянии 12 миль Персии – вода, дрова и провизия. Окрестные страны, будучи очень плодородными, поставляют все виды продовольствия в Ормуз. В этом городе живут купцы всех наций, много мавров и язычников. Здесь идет оживленная торговля всеми видами пряностей, различными снадобьями, шелком и шелковыми тканями, прекрасными персидскими коврами, жемчугом в большом количестве с острова Бахрейн и великолепным жемчугом из других мест, лошадьми из Персии, которые покупает вся Индия. У них есть правитель-мавр, которого выбирают португальцы и который правит от их имени».

Что касается корицы, то португальцы обладали на нее наиболее действенной монополией, чем на любую иную пряность, поскольку ее наилучшие сорта произрастали на равнинах Цейлона, находившихся под контролем португальцев, а сами сингальцы не имели собственных торговых судов. На Малабарском побережье и на острове Минданао произрастали сорта худшего качества, и поэтому, как заметил Линсхотен в 1596 г., «корица с острова Цейлон самая лучшая и замечательная в мире, и цена ее в три раза выше обычной». Монархия получала большие доходы от королевской монополии на эту пряность. Однако в повседневной практике основную прибыль от торговли присваивали губернаторы и чиновники, несмотря на существовавшие законы, запрещавшие подобные злоупотребления. О славе корицы, ценной и желанной пряности, писал известный поэт Са де Миранда (1550), который был поражен, насколько Португалия обезлюдела, когда многие жители страны покинули Лиссабон и отправились, «влекомые ароматом корицы», на Восток.

Потеря Тернате в 1575 г., которая привела к ухудшению положения португальцев на Островах пряностей, была в значительной мере возмещена их фактической монополией на важный торговый путь, связывавший Китай и Японию. Первые попытки португальцев закрепиться на побережье Южно-Китайского моря были неудачны, частично причиной тому были их собственные действия, частично нежелание китайской имперской бюрократии официально признать нежелательных «пришельцев-варваров из Великого Западного океана». Но на рискованную контрабандную торговлю у берегов провинций Гуандун и Фуцзянь китайские чиновники продолжали смотреть сквозь пальцы, получая от нее доход. Это, естественно, привело к тому, что португальцы основали поселение в Макао (около 1557 г.), о существовании которого император в Пекине узнал с запозданием в 20 лет и был вынужден смириться с этим фактом. Вследствие напряженности в японо-китайских взаимоотношениях в это время и запрета династией Мин вести торговлю с «карликами-грабителями» островной империи на китайских или японских судах, португальцы из Макао были едва ли не единственными, кто поддерживал торговлю между двумя странами. Эта торговля основывалась на обмене китайского шелка-сырца и шелковых тканей и золота на слитки японского серебра. Конечно, династический запрет на прямую торговлю между Китаем и Японией соблюдался не всегда. Но тем не менее он действовал достаточно эффективно, и торговля наиболее ценными товарами была сосредоточена в руках португальцев. Объединение Японии при правителе Тоётоми Хидеёси и последовавшее затем вторжение в Корею (1592–1598) резко повысили в стране спрос на золото в последней четверти XVI в. Более того, хотя в Японии производился шелк, японцы своему шелку предпочитали китайский, все равно, в виде ли сырца или тканей, поскольку его качество было выше.

Путь от Гоа до Нагасаки (конечный порт японской торговли после 1570 г.) и обратно занимал от 18 месяцев до 3 лет, в зависимости от продолжительности стоянки корабля в Макао (или Нагасаки), если не успевали отплыть в сезон муссонов. В это плавание, вначале открытое для всех и каждого, вскоре стали отправляться один раз в год на карраке под командованием старшего капитана, назначаемого королевской властью. Тот, кто получал такое назначение, мог повести судно сам или продать свое право лицу, предложившему наивысшую цену. Почти вся торговля шелком находилась в руках купцов и иезуитов в Макао. Система импорта была основана на квотах, которые выделялись тем, кто занимался доставкой груза. Старший капитан получал приличные комиссионные за различные грузы в дополнение к тем доходам, что он получал от своих частных инвестиций. Линсхотен писал в 1596 г., что одно плавание приносило доход в 150 или 200 тысяч дукатов; одно такое путешествие давало возможность старшему капитану сколотить состояние и уйти в отставку.

К концу XVI столетия Макао и Нагасаки, в прошлом заброшенные рыбацкие деревушки, превратились благодаря взаимовыгодной торговле в процветавшие морские порты. Так с завистью описывал один приезжий голландец в 1610 г. привилегированное положение купцов из Макао в Нагасаки.

«Корабль, приходящий из Макао, имеет на борту около 200 и больше купцов, которые сразу же сходят на берег и выбирают дом, где могут расположиться со своими слугами и рабами. Они не обращают никакого внимания на то, сколько им приходится платить, они не останавливаются перед приобретением самой дорогой вещи. Иногда за семь или восемь месяцев пребывания в Нагасаки они тратят от 200 тысяч до 300 тысяч [серебряных] таэлей, благодаря чему живет городское население; это одна из причин дружественного отношения к ним местных японцев».

В последнее десятилетие XVI в. португальская монополия на внешнюю торговлю Японии и монополия иезуитов на японскую миссию, основанную в 1549 г. Франциском Ксаверием, оказались под угрозой со стороны испанских торговцев и монахов-миссионеров, появившихся на Филиппинах. Активность иберийских соперников, которая вызвала большую озабоченность среди португальцев, не привела в итоге к сокращению их доходов от торговли между Макао и Нагасаки. Несмотря на объединение в 1580 г. двух иберийских держав под властью испанского короля Филиппа II, правительство в Мадриде признало, что Япония находится в сфере влияния Португалии (границу которой определил в 1494 г. Тордесильясский договор) и что монополия на японскую торговлю должна принадлежать скорее Макао, а не Маниле.

Глава 3

Новообращенные христиане и духовенство в муссонной Азии (1500–1600)

Значимость японского серебра, китайского шелка, индонезийских пряностей, персидских лошадей и индийского перца в Португальской Азии не должна заслонять того факта, что Бог был вездесущ, как и маммона. Падре Антониу Виейра, великий португальский иезуит-миссионер, писал в своей «Истории будущего»: «Если бы не купцы, которые отправляются за земными сокровищами на Восток и в Западную Индию, кто доставил бы туда проповедников, что собирают небесные сокровища? Проповедники берут с собой Евангелие, а купцы берут проповедников». Если в Британской империи торговля следовала за флагманским кораблем, в Португальской империи сразу же за купцом шел миссионер. Надо признаться, что если люди Васко да Гамы и говорили, что они плывут в Индию на поиски христиан и пряностей, то в течение первых 40 лет деятельности португальцев на Востоке поиск христиан велся с куда меньшей настойчивостью и энергией, чем экзотичных пряностей. Вплоть до того момента, когда в 1542 г. в Гоа прибыли иезуиты с новыми людьми и новыми методами проповеди, относительно немного миссионеров отправлялось в Индию, и их успехи были скромны. Большинство среди них даже не пытались выучить какой-либо восточный язык и зависели от переводчиков, которые, естественно, лучше разбирались в рыночных ценах и базарных слухах, чем в тонких богословских материях. Но ни эти миссионеры, ни пришедшие на смену им более обученные иезуиты так и не озаботились познакомиться со священными книгами и основными религиозными воззрениями тех, кого они хотели обратить в свою веру, – мусульман, индуистов и буддистов. Все их верования они были склонны рассматривать как порождение дьявола.

Более того, многие священники были более заинтересованы служить маммоне, а не Богу. Так, несколько клириков обратились к скандально известному викарию Малакки в 1514 г., и из их слов стало ясно, во что они веруют. «Это основная причина, по которой они прибыли на Восток, – копить богатства в крузадо; и один из них заявил, что не успокоится, пока не скопит за три года 5 тысяч крузадо и много жемчуга и рубинов». Среди тех, кого подобные этим клирики обращали в христианскую веру, были большей частью либо женщины-азиатки, сожительствовавшие или состоявшие в законном браке с мужчинами-португальцами, либо домашние рабы и умиравшие от голода нищие и отверженные обществом люди, ставшие «рисовыми христианами». Конечно, случались и исключения, как это было в случае с народом парава, ловцами жемчуга из Южной Индии. Первоначально обращение было поверхностным (1537), затем оно дало ощутимые результаты. Но именно Общество Иисуса, иезуиты, находилось в авангарде церкви воинствующей, которое вело за души новообращенных напряженную и настойчивую борьбу, что была схожа с конкуренцией за обладание пряностями. Сыны Лойолы заложили и поддерживали более высокие стандарты поведения, в отличие от своих предшественников. Замечательные успехи португальских миссий с 1550 по 1750 г. были в основном делом их рук. Даже враждебно настроенные к ним протестанты вынуждены были отдать им должное.

Применяя политику кнута и пряника, в которой иногда преобладал кнут, многих азиатских жителей в окрестностях португальских крепостей удалось обратить в христианство, особенно население западного побережья Индии и равнинного Цейлона. Начав с массового разрушения индуистских храмов в Гоа в 1540 г., португальские власти, в основном по инициативе местного духовенства и королевских чиновников, приняли целый ряд суровых и репрессивных законов с целью предотвращения публичного исповедания индуизма, буддизма и ислама на территории, контролируемой португальцами. Эти законы были дополнены другими, целью которых было обеспечить более привилегированное положение обращенных в христианство за счет их соотечественников, которые не захотели быть христианами. Основные направления миссионерской деятельности вырабатывались на церковных соборах, которые периодически созывались. Первый собор 1567 г. был особенно важен. Это было время, когда после Тридентского собора церковь обрела новые силы, и принятые на нем решения подтверждались на всех последующих соборах лишь с небольшими изменениями. Во время обсуждения его возможных решений руководствовались тремя основными соображениями, последнее из которых, как оказалось, на практике трудно согласовывалось (если вообще это было возможным) с первыми двумя.

Во-первых, на Тридентском соборе было признано, что все веры, за исключением римско-католической, были, по сути, не истинными и вредоносными сами по себе. Во-вторых, португальское королевство было обязано распространять римско-католическую веру, при этом светская власть государства должна была поддерживать духовную власть церкви. И в-третьих, запрещалось угрозами и насилием обращать в истинную веру, «поскольку никто не приходит к Христу, Небесному Отцу, иначе, как только добровольно по любви и по ниспосылаемой Им благодати».

Тем положением, что человека нельзя приводить к вере силой или под угрозой применения силы, часто просто пренебрегали на практике согласно другим решениям собора, которые были узаконены указом генерал-губернатора Индии от 4 декабря 1567 г. Этот указ предписывал inter alia (среди прочего), что все языческие храмы на территории, контролируемой португальцами, должны быть снесены; что не должно произноситься имя пророка Мухаммеда с минарета во время призыва мусульман к молитве; что все их языческие священники, учителя и святые должны быть изгнаны и что все их священные книги, где бы их ни нашли, такие как Коран, следует изымать и уничтожать. Индуистам и буддистам было воспрещено посещать на окрестных территориях свои храмы, так же как и проезжим азиатским паломникам. Был также наложен запрет на ритуальные омовения, столь характерные для индуизма.

Проведение нехристианских брачных церемоний и религиозных процессий было строго запрещено. Не разрешалось переходить из ислама в индуизм или буддизм и наоборот, но приверженцам этих религий было дозволено обращаться только в христианство. Моногамия была обязательна для каждого, независимо от исповедуемой веры. Мужчинам, которые уже имели больше одной жены (или сожительствовали больше чем с одной наложницей), было предписано отказаться от всех, за исключением одной, первой, на которой они женились (или узаконить брак с одной из наложниц). Все осиротевшие дети индуистов должны были быть отняты, если необходимо, то и насильно, у родственников, с которыми они жили, и переданы христианским наставникам или приемным родителям, и подготовлены католическими священниками к крещению. Если один из партнеров в языческом браке становился новообращенным, дети и собственность должны были передаваться под его попечение. Христианам не разрешалось жить или останавливаться в домах нехристиан, иметь какие-либо иные отношения с последователями других вер, кроме как строго деловых. От всех индуистских семей требовалось представить поименные списки; затем формировали группы из 50 человек, которые каждое второе воскресенье должны были посещать местные церкви и монастыри, где им преподавали основы христианства. Существовала шкала штрафов, которые могли резко вырасти для тех, кто пытался уклониться от этой обязанности. Нехристиане подвергались законной дискриминации, а новообращенным оказывалось предпочтение при подборе кандидатов на выгодные посты в государственных учреждениях, которые не закреплялись (а подобное случалось довольно часто) только за новообращенными христианами. Большинство предписаний были еще более ужесточены различными дополнительными статьями, принятыми на последующих церковных соборах. Были сделаны лишь незначительные послабления. Прошло немного времени, и мусульманские мечети разделили судьбу индуистских и буддистских храмов в тех местах, где они еще не были разрушены первыми неистовыми конкистадорами. Католические церкви были построены на месте снесенных мечетей и храмов, и доходы от земель, некогда им принадлежавших, теперь уже шли на содержание христианских церквей.

Очевидно, что эти дискриминационные и принудительные меры, даже если и не могли принудить людей стать христианами под сенью меча, не оставляли им другого выхода. Теперь, когда они лишились своих священников, учителей, святых, священных книг и общественных мест поклонения, не говоря уже о запрете свободно исповедовать свою веру, законодатели 1567 г. были уверены, что «ложные и языческие, мавританские верования» зачахнут и погибнут на всей территории, контролируемой португальской монархией. Однако, как нравоучительно заявляли эти законодатели, одно дело принимать добрые законы и совершенно другое – проводить их в жизнь. В действительности применение этих законов сильно разнилось в зависимости от места, времени и обстоятельств и зависело, в особенности, от характера вице-короля и архиепископов, чья власть была весьма значительной.

Совет 1567 г. исключил применение положений закона, направленного против мусульман, в отношении мечетей на Ормузе. Ведь если местный правитель и был португальской марионеткой, то население было исключительно мусульманским. Необходимо было также принимать во внимание и чувства персов (иранцев), подданных соседнего государства[17 - В описываемое время – Сефевидский Иран.], могущество которого все возрастало. Торговцы-индуисты Диу сохранили право иметь свои храмы, когда город-остров отошел в 1537 г. португальцам. Столетие спустя это право было подтверждено после того, как Диу оказало помощь иезуитским миссионерам в Абиссинии, и подобные привилегии были даны местным мусульманам. Было явно невозможно предпринять какие-то запретительные меры в отношении китайских храмов в Макао; португальцы с трудом терпели буддистские и даосские уличные процессии и празднества. Голландский кальвинист Линдсхотен, критически относившийся к португальцам, рассказывает нам, что, когда он был в Гоа в 1583–1589 гг., «все, какие только есть народности и веры, – индусы, язычники, мавры, евреи, армяне, гуджаратцы, брамины и все народы Индии, которые живут и торгуют там», имели право на свободу совести. Только при этом ставилось условие, чтобы они проводили свои свадебные «и другие полные суеверий и дьявольщины» обряды за закрытыми дверями.

Несмотря на то что указ 1567 г., по всей видимости, положил конец всем общественным контактам между португальскими семьями и их соседями-нехристианами, нам известно, что какие-то связи продолжали поддерживаться. На последующих церковных соборах было подтверждено, что не должно не только терпимо относиться к языческим процессиям на португальской территории, но и осуждалась также практика, когда христиане на время ссужали их участников драгоценностями, пышными нарядами и рабами. Но нам также известно, что, несмотря на эти церковные инвективы, португальцы, случалось, предоставляли мусульманам пушки для салюта в праздник Рамадан. Моногамии, соблюдения которой требовали с пуританской строгостью прелаты на соборе 1567 г. и последующих, придерживались далеко не все португальцы; их мужчины продолжали держать гаремы, устраивая их где только и когда только было возможно. Отчеты миссионеров начиная с времен св. Франциска Ксаверия и дальнейшие их сообщения полны жалоб на потрясающе развратное и бесстыдное поведение лузитанцев. Профессиональные танцовщицы и храмовые проститутки с ближайших индусских территорий находились под покровительством португальских идальго Гоа и Бассейна (Васаи), щедро одаривавших их, несмотря на неоднократные запреты со стороны архиепископов и вице-королей. И последнее, но не менее важное. Оговорка, что чиновничьи должности в любом случае должны быть зарезервированы для новообращенных христиан, часто нарушалась на практике. Здесь не место приводить все возможные примеры, но жизнь показала, что только индусы имели опыт и способности к финансовой деятельности; они собирали ренту с королевских земель, взимали таможенные и акцизные сборы и другие налоги.

Иезуитский архиепископ Антониу де Квадруш писал в 1561 г. из Гоа монарху, говоря о результатах политики кнута и пряника в проповеди Евангелия не только на этом острове, но и во всей округе, той, что находилась под контролем португальцев. Большинство индусов стали новообращенными благодаря проповедям миссионеров-иезуитов.

«Другие приходят, потому что их приводит наш Господь, и нет никого другого, который убедил бы их прийти; другие приходят, потому что их убедили так поступить их недавно обращенные родственники; одни из них привели три сотни, другие одну сотню, а некоторые и того меньше, кто сколько мог. Другие, и они менее многочисленные, приходят, потому что их принуждают к этому законы, которые Ваше Величество приняли в этих землях, где индуистские храмы и обряды находятся под запретом; если же эти люди были осуждены и заключены в тюрьму, то они, находясь в заключении, из страха перед наказанием, просят о святом крещении».

Автор добавляет, что, когда эти напуганные узники просят о крещении и катехизации, иезуиты забирают их и направляют в коллегиум Св. Павла и дают им пропитание. Когда они съедят свою пищу и коснутся блюд, на которых она подается, они теряют свою принадлежность к касте без всякой надежды (так он пишет) когда-нибудь вновь ее обрести, поскольку они навсегда осквернены в глазах правоверных индусов. Тогда для них уже нет никаких препятствий стать новообращенными христианами.

Архиепископ признал, что многие португальские миряне в Гоа резко критикуют эту практику, утверждая, что это равносильно обращению в христианство силой. Он отверг эту критику, которая, по его мнению, была продиктована злым умыслом и корыстными соображениями в первую очередь королевских чиновников, которые сотрудничали с браминами, полагаясь на их опыт в ведении финансовых дел, для того чтобы работа администрации шла гладко. Однако имеется множество иных свидетельств этого времени, которые указывают на то, что критические высказывания были во многом справедливыми. Один из королевских чиновников утверждал в 1552 г. в письме португальской королеве, что иезуитов больше волнует собственный престиж, чем результаты проповеднических трудов; они выполняют свою работу на скорую руку, лишь бы получить нужный результат.

«Помимо различных досадных притеснений, которым подвергались индусы, для того чтобы заставить их согласиться на принятие крещения, многих из них также насильно брили и принуждали есть говядину, и они вынужденно нарушали свои суеверные и идолопоклоннические обряды. По этим причинам большинство из них бежало, и португальские христиане жаловались на это, потому что они не могли существовать, не прибегая к их услугам. К тому же местные жители вели фермерское хозяйство, культивировали пальмовые рощи и занимались многими другими важными делами».

Церковный собор 1567 г. также признал, что индусы часто жаловались гражданским властям в Гоа, что «их детей, их рабов и слуг» обращали в христианство силой; такие жалобы периодически повторялись на протяжении столетий. Нет сомнения, что некоторые из них были явным преувеличением, но много нареканий было справедливыми. Собравшиеся для аудиенции у короля в феврале 1563 г. в Лиссабоне епископы Сеуты, Лиссабона, Танжера, Ангры, Порталегри, Ламегу и Алгарви открыто заявили о наличии значительных злоупотреблений во всех заморских португальских миссиях, включая насильственное и массовое псевдокрещение местных жителей, не понимавших значение таинства. Невозможно, чтобы семь ведущих португальских иерархов сделали такое важное заявление, не будучи абсолютно убежденными в подобных фактах. Опубликованная обширная документация об иезуитских миссиях XVI в. в Гоа совершенно определенно указывает на то, что миссионеры прибегали к практике, получившей впоследствии название «безжалостное милосердие», когда духовенство пользовалось поддержкой находившихся под его влиянием явных ханжей, таких как губернатор Франсишку Баррету (1555–1558) и вице-король дон Конштантину де Браганса (1558–1561). Во время правления последнего исход индусов с Гоа на материк достиг таких угрожающих размеров, что его непосредственные преемники нашли необходимым пересмотреть проводимую им политику. И граф Редонду (1561–1564), и дон Антан де Норонья (1564–1568) предоставили индусам Гоа особые гарантии, что их не будут обращать в христианство силой. Указ, принятый Редонду 3 декабря 1561 г., провозглашал, что всем индусам, бежавшим с португальской территории, чтобы избежать религиозных преследований, будет возвращена собственность и земли, конфискованные у них по приказу дона Конштантину, если они вернутся обратно в свои деревни в течение полугода.

Возможно, и не стоит говорить о том, что, несмотря на сомнительные методы, с помощью которых в XVI в. жителей Индии обращали в христианство, потомки этих новообращенных становились с течением времени преданными христианами. Это понял епископ Думе, первый прелат в Гоа, когда он выступал (в 1552 г.) за изгнание с португальской территории всех тех индийцев, которые не приняли христианство. Если бы они остались и крестились, писал он, вряд ли можно было ожидать, что они станут добрыми христианами, «а вот их дети будут таковыми». Это в действительности и произошло. После массового разрушения индуистских храмов в 40-х гг. и массового обращения в новую веру в 60-х гг. XVI в. христианство прочно утвердилось на португальской территории в самом Гоа и Васими и в окрестностях. Подобно тому как в Европе потомки саксов, тевтонов и славян, которых во многих случаях насильно обратили в христианство, впоследствии стали пылкими христианами, так и жители Гоа и Васими по прошествии двух-трех поколений стали глубоко привязанными к религии, которая была навязана, довольно жестко, их предкам.

Не следует также забывать о различии между политикой Португалии и отношением в обществе к приверженцам других религий в первой и второй половине XVI в. В общем и целом португальцы, осознав, что индусы вовсе не христиане, вначале были готовы терпимо относиться к этому факту и сотрудничать с ними, в противовес мусульманам. Действительно, Албукерки в конечном счете вынужден был отказаться от своего первоначального плана противостоять мусульманам где только возможно и часто в ущерб им поддерживал индусов; он понял, что не сможет обойтись без моряков из Гуджарата и мусульманских купцов в подобных обстоятельствах. Более того, Албукерки писал королю Мануэлу в октябре 1514 г.: «Мусульманские купцы имеют свои резиденции и поселения в лучших портах Индии. У них много очень больших кораблей, и они ведут значительную торговлю, и индусские цари очень тесно связаны с ними, поскольку получают от них доходы каждый год. И баньяны[18 - Название купца в Западной Индии, от санскритского banik.]Камбея, которые и есть основные индусские купцы в этих местах, полностью полагаются на мусульманские корабли».