Ипатия – душа Александрии

Филимон продолжал свой путь. Но ему почему-то было грустно думать, что Ипатия – страшная колдунья и обольстительница вроде Мессалины. А с другой стороны, если она ничему не могла научить, то откуда же взялись у Рафаэля сила и твердость? Если философия умерла, то что же такое Рафаэль?

Тем временем Петр со своими спутниками свернул в боковой переулок, а Филимон с Гиераксом остались одни. Они прошли несколько шагов молча, друг возле друга, спустились по одной улице, поднялись по другой, и наконец молодой монах спросил, куда они идут.

– Туда, куда надо. Нет, юноша, если архидьяконы позволяют себе оскорблять меня, священника, то от тебя мне все-таки не хотелось бы слышать оскорблений.

– Уверяю тебя, я не хотел сказать ничего обидного.

– Конечно! У всех вас одни манеры, и молодые люди, к сожалению, слишком скоро перенимают их у стариков.

– Но ты, надеюсь, не хочешь сказать ничего плохого об архидьяконе и его товарищах? – спросил Филимон, пылавший воинственной преданностью к братству, к которому он сам принадлежал.

Ответа не последовало.

– Разве они не самые святые и набожные люди?

– Да, конечно, – сказал спутник таким тоном, который явственно говорил: «конечно, нет».

– Ты говоришь не то, что думаешь! – воскликнул Филимон грубо.

– Ты молод, очень молод! Поживи с мое, тогда и увидишь. Наш век – развращенный век, сын мой: он не похож на то доброе старое время, когда люди готовы были страдать и умирать за веру. Ныне мы благоденствуем. Знатные дамы в шелковых, расшитых золотом одеждах прикидываются кающимися Магдалинами и носят евангелие на шее. В дни моей юности они шли на смерть за то, чем теперь украшают себя.

– Но я говорил о параболанах.

– Ах, между ними много таких, которым не место там, где они находятся. Не говори, что слышал это от меня. Возьмем хотя бы проповедников. Когда-то люди говорили, – и даже сам авва[59 - Авва – древнееврейское, перешедшее к христианам обращение к Богу или духовным лицам – отче, отец.] Исидор, – что я проповедую не хуже любого человека. Но, поверишь ли, в течение одиннадцати лет, которые я провел тут, я еще ни разу не был допущен к проповеди в собственном приходе.

– Ты, верно, шутишь?

– Это так же истинно, как и то, что я христианин. Я знаю причину, мне она известна. Они боятся учеников Исидора. Они, наверное, недолюбливают привычку этого святого – говорить правду в глаза, ведь в Александрии уши у людей очень чувствительные. Потому-то я, священник, и стал тут невольником, а люди вроде Петра смотрят на меня, как на раба, с высоты своего величия. Впрочем, всегда так бывает. В Александрии, в Константинополе, даже в Риме наиболее преуспевает гибкий, слащавый, суетливый человек, собирающий крупные суммы для бедных все равно из каких источников. В городах идет великая борьба за положение и могущество. Каждый завидует своему соседу, священники – дьяконам и имеют на то веские основания; епископы провинции завидуют епископу метрополии, а тот в свою очередь соперничает с епископами Северной Африки. А патриархи Римский и Константинопольский завидуют нашему патриарху.

– Кириллу?

– Конечно, потому что он им не подчиняется и не допускает постороннего вмешательства в дела Африки.

– Но этому, вероятно, могут помочь соборы?[60 - Собор – в старину, собрание, съезд.]

– Соборы? Подожди говорить, пока сам не побываешь на одном из них. Игумен Исидор говорил, что если бы он когда-нибудь стал епископом, то ни за что бы не поехал на собор. Он не видел ни одного собора, который не пробуждал бы в человеческих сердцах дурные страсти и излишними словопрениями не усложнял бы первоочередных вопросов. Да и решение иногда заранее продиктовано царедворцем, командированным императором или, хуже того, евнухом или поваром, как будто они преисполнены благодати Духа Святого и более всех способны устанавливать догматы святой вселенской церкви.

– Неужели на соборах бывают и повара?

– Да ведь прислал же Валент[61 - Валент Флавий. Римский император. Сначала был военачальником, а в 364 году брат его, Валентиан, провозглашенный императором, взял его в соправители и дал ему восточную половину империи с Византией в качестве столицы. Валент вел удачную борьбу с варварами, но в Мезии, в 378 году, вестготы нанесли ему поражение, и он погиб в бою. Был христианином.] своего лейб-повара, чтобы помешать Василию Кесарийскому[62 - Василий, прозванный Великим. Архиепископ Кесарийский (330–379), родился в Кесарии в богатой христианской семье. Получил блестящее философское образование в Константинополе и Афинах, вел усиленную борьбу с арианством, поддерживая догмат Троицы.] провести учение, не разделяемое двором. Уверяю тебя, самое главное здесь – снискать сочувствие двора или самому пролезть туда. Я, конечно, строптивый старый ворчун. Молодость должна учиться на собственном опыте, а не брать готовое от стариков. Открой глаза, юноша, и суди сам. Ты увидишь, каких святых порождает подобное руководство вселенской церковью. Вот один из таких сосудов благодати. Гляди! Я ничего больше не скажу.

Пока он говорил, к ним приблизились два огромных негра, которые опустили у лестницы ближайшей церкви какой-то предмет, еще невиданный Филимоном. То было кресло, напоминавшее носилки, ручки и спинка которого были богато отделаны серебром и слоновой костью, а верхняя часть была задрапирована шелковыми розовыми занавесями.

– Кто сидит в этой клетке? – спросил Филимон старого священника.

Негры остановились, стирая с лица пот, а молодая хорошенькая невольница торопливо подбежала с зонтиком и туфлями и почтительно приподняла край занавески.

– Это святая, говорю тебе, святая!

– Посмотри, – шептал старик, – им недостаточно того, что христиан делают вьючными животными. А игумен Исидор не понимает, как это человек, любящий Христа и познавший благодать, которая освободила весь род человеческий, может держать рабов.

– Я этого тоже не понимаю, – сказал Филимон.

– Ну а мы, в Александрии, думаем иначе. Мы даже не можем подняться по ступеням храма Божия, не снабдив особой защитой наши изнеженные ноги.

С кресла сошла женщина, при виде которой Филимон еще шире раскрыл глаза, чем при недавней встрече с Пелагией.

Белая шелковая туника женщины была испещрена всевозможными рисунками: на ней были вышиты и притча о Лазаре, и ряд крестов, и Иов[63 - Иов с тремя друзьями («Книга Иова»). По библейской легенде – праведник, мужественно перенесший ниспосланные ему бедствия. В довершение всего он заболел проказой, удалившись в безлюдное место, поселился на мусорной куче. За свое долготерпение был вознагражден Богом.] с его тремя друзьями.

– Ее одежда, – шепнул старый священник, – свидетельствует о паломничестве, предпринятом около двух лет тому назад в Аравию, чтобы увидеть и поцеловить ту самую навозную кучу, на которой сидел патриарх Иов.

На шее важной дамы среди полдюжины ожерелий висела рукопись Евангелия с позолоченными краями и замком из драгоценных камней. На голове посредине высокой жемчужной диадемы красовался крест, а сзади диадемы и вокруг нее вздымалось сплетение напомаженных локонов и кос вышиной с полфута. Вероятно, в это утро какая-то несчастная рабыня потрудилась не один час над возведением этой башни, не получив в награду ничего, кроме выговоров.

Смиренно, с жеманным лицом и потупленным взором, всходила по ступеням нарядная прихожанка, испуская порой вздохи раскаяния, склоняя голову и прижимая руку к груди, блистающей самоцветными камнями. Увидев священника и монаха, она отвесила им поклон и с глубочайшей покорностью испросила позволения поцеловать край их одежды.

– Женщина, ты бы лучше поцеловала подол собственного платья, – сердито ответил Филимон.

Ее лицо вспыхнуло гневом, и с выражением оскорбленной гордости она сказала:

– Я искала твоего благословения, а не проповеди. Проповедь я найду в другом месте, если пожелаю.

– И такую, какая тебе угодна, – пробормотал старый священник.

Женщина поплыла вверх по лестнице, бросив несколько мелких монет оборванным ребятишкам, которые сидели на ступенях и играли фисташками.

Филимон молчал, а старый ворчун продолжал:

– Видишь, юноша, ты должен еще изучить столичные нравы. Когда ты возмужаешь, то, вместо того чтобы говорить неприятные истины матронам[64 - Матрона – домохозяйка из знатной семьи в Риме.] с крестами на прическе, ты по малейшему их намеку побежишь хоть на край света в надежде, что их бескорыстное участие наградит тебя доходным приходом или даже епархией. Женщины все это устраивают для нас.

– Женщины?

– Да. Женщины, друг мой! Как рассказывают, этой, например, женщине внимает даже августейшее ухо Пуль-херии; она ежемесячно шлет императрице послания и могла бы даже патриарху причинить неприятности, если бы он воспротивился ее благочестивой воле.

– Как! Даже Кирилл подчиняется таким созданиям?

– Кирилл – умный человек, иные находят даже, что он слишком умен для сына истины. Он знает, что бесполезно бороться с теми, кого мы не можем одолеть. Зачем же нам осуждать его, если он из зла пытается извлечь некоторую долю добра и пользуется деньгами этих знатных особ для своих домов призрения, сиротских приютов, больниц, мастерских и всего прочего?