Дневник

Она проводит ладонями по стене, ощупывает картину в рамке, прикасается к книжному шкафу.

За окнами вестибюля – вспышка и грохот. Фейерверки запущены с материка, летят по дуге прямо к острову. Как будто отель под обстрелом.

Вихри желтого и оранжевого огня. Взрывы алого пламени. Синие и зеленые искры. Грохот всегда чуть запаздывает, как гром после молнии. Мисти подходит к дочери и говорит:

– Солнышко, уже началось.

Она говорит:

– Открой глаза, посмотри.

Глаза Табби по-прежнему залеплены скотчем, и она говорит:

– Мне нужно выучить место, пока все здесь.

Продвигаясь на ощупь от одного незнакомца к другому, они все застыли и смотрят в небо, Табби считает шаги до парадной двери и веранды снаружи.

5 июля

На вашем первом настоящем свидании, на твоем с Мисти свидании, ты натянул для нее холст.

Питер Уилмот и Мисти Клейнман, у них свидание. Они сидят среди бурьяна на большом пустыре. Вокруг них вьются летние пчелы и мухи. Они сидят на расстеленном клетчатом пледе, который Мисти принесла из дома. Ее этюдник: светлое дерево под пожелтевшим лаком, с медными уголками и шарнирными петлями, потускневшими почти до черноты, – Мисти разложила ножки, и получился мольберт.

Если ты это помнишь, пропусти эту запись.

Если ты помнишь, сорняки были такими высокими, что тебе пришлось их притоптать, чтобы сделать гнездышко на солнце.

Был весенний семестр, и все студенты, похоже, носились с одной и той же идеей. Сплести проигрыватель компакт-дисков или компьютерный сервер из диких трав и тонких веточек. Из стручков и корешков. Весь кампус пропах резиновым клеем.

Никто не натягивал холсты, не писал пейзажи. Это было избито, неостроумно. Но Питер уселся на плед, расстеленный на траве. Питер расстегнул куртку и задрал подол своего мешковатого свитера. И там, под свитером, прильнувший к коже на животе и груди, был чистый холст, натянутый на подрамник.

Вместо солнцезащитного крема ты намазался угольным карандашом. Под глазами и на переносице. Большой черный крест посередине лица.

Если ты читаешь это сейчас, ты пробыл в коме Бог знает как долго. Этот дневник пишется не для того, чтобы нагонять на тебя скуку?

Когда Мисти спросила, зачем таскать холст под одеждой, засунув под свитер…

Питер сказал:

– Чтобы убедиться, что он помещается.

Ты так сказал.

Если ты помнишь, то сможешь припомнить и то, как жевал стебель травинки. Каким он был на вкус. Твои жевательные мышцы напрягались поочередно то с одной, то с другой стороны, когда ты гонял жвачку во рту. Одной рукой ты копался среди сорняков, подбирая кусочки гравия и комочки земли.

Все подружки Мисти, они плели свои глупые травы. Чтобы получилось подобие электроприбора, достаточно реалистичное, чтобы счесть его остроумным. И чтобы оно не расплелось. Если работа не обретет подлинный вид настоящего доисторического образца мультимедийных технологий, вся ирония пойдет насмарку.

Питер отдал ей чистый холст и сказал:

– Нарисуй что-нибудь.

И Мисти сказала:

– Сейчас никто не рисует. Уж точно не красками на холстах.

Если кто-то из ее знакомых еще рисовал, то вместо красок они использовали собственную кровь или сперму. А вместо холстов – живых собак из приюта для бездомных животных или вываленное из формочек желе.

И Питер сказал:

– Зуб даю, ты рисуешь. Красками на холстах.

– Почему? – сказала Мисти. – Потому что я темная и дремучая? Потому что я ни хрена не врубаюсь?

И Питер сказал:

– Млядь. Я тебя попросил что-нибудь нарисовать.

Им полагалось быть выше предметно-изобразительного искусства. Выше красивых картинок. Им полагалось учиться визуальному сарказму. Мисти сказала, что они слишком дорого платят за обучение, чтобы пренебрегать освоением техник эффективной иронии. Она сказала, что красивенькие картинки ничему не научат мир.