Воспитание дикости. Как животные создают свою культуру, растят потомство, учат и учатся

«Просто в семье "Т" так принято».

В «Семерке» Диджит было три года, ее уже отняли от груди, но потом она запуталась в рыболовных снастях и потеряла возможность нормально плавать. Когда оказалось, что Диджит не способна двигаться как нужно, ее мать, Фингерс, снова начала кормить ее. Сейчас Диджит уже шесть лет, она по-прежнему таскает на себе обрывки снастей – и по-прежнему сосет мать.

Для кашалотов семья – это все. В первые годы, когда Шейн только начинал работать здесь, семья, которую он прозвал «Семеркой», имела обыкновение проводить время с семьей, которую прозвали «Приборной». Самка-подросток по кличке Кэн-Оупенер любила играть с молодняком «Семерки» – китятами Твик и Энигмой. После того как с Диджит случилась та неприятность со снастями, обе семьи долгое время держались вместе, как единое целое. Может, потому что сознавали, что Диджит в беде? (Веревка, затянутая на стебле хвоста Диджит, будет по мере ее роста все глубже врезаться в тело и однажды, скорее всего, убьет ее. Но Диджит и сейчас двигается слишком быстро, чтобы люди могли попытаться оказать ей помощь.)

Семьи, особенно сильно привязанные друг к другу, принято называть «дружественными группами». Этот термин впервые начали применять исследователи, изучающие слонов, – он подразумевает семьи, связанные прочными дружескими узами. В сущности, по социальной структуре кашалоты ближе именно к слонам, чем к другим китообразным. Сходств между ними очень много: крепкие, устойчивые семьи, состоящие из самок с зависящими от них детенышами; группы вполне половозрелых холостяков, которые годами откладывают участие в размножении, чтобы не конкурировать с могучими старшими самцами; бросающаяся в глаза разница в размерах между самками и самцами в расцвете сил; обладание самым большим мозгом в своей среде; и даже их зубы. И у тех и у других самки на всю жизнь остаются в той семье, где они появились на свет, и потомство приносят только там. Слоны-самцы покидают матерей в подростковом возрасте, и то же самое делают кашалоты. Некоторые кашалоты из одной семьи могут на несколько часов или дней отделиться от своих и путешествовать с другой семьей, а потом вернуться. Очень похоже ведут себя и слоны. Мне случалось наблюдать за стадами слонов, которые выглядели как большая единая группа, иногда насчитывающая многие сотни особей. Но к концу дня она распадалось на множество групп поменьше – на отдельные семьи, которые расходились по холмам туда, где намеревались провести ночь. Когда такие семьи сливались, я был не в состоянии отследить, кто есть кто. Но сами слоны прекрасно знали, с кем они, – точно так же, как вы прекрасно узнаете членов вашей семьи даже в плотной толпе.

Сейчас кашалоты могут пробыть на поверхности всего несколько минут, а могут и задержаться подольше. Типичный час из жизни взрослого кашалота включает в себя долгое погружение на глубину, где есть добыча, охоту, а затем подъем и промежуток примерно в 10 минут, чтобы подышать. Однако бывает, что кашалоты занимаются чем-нибудь еще. «Время от времени они вдруг решают немного расслабиться, – говорит Шейн, – отдыхают и общаются часок-другой».

Молодой кашалот круто уходит под воду. Обычно детеныши этого не делают, но…

«Кода![8 - Здесь имеется в виду музыкальный термин «кода», а не «код» (множественное число у них совпадает). – Прим. ред.]» – кричит Шейн.

Из наушников несутся короткие серии щелчков. Кодами называют не обычное размеренное щелканье китового сонара, а серии с переменной пульсацией, включающие от трех сигналов до порой четырех десятков, чем-то напоминающие морзянку. У кашалотов это своего рода индивидуальные позывные. Или, если угодно, декларация принадлежности. Обмениваясь кодами, кашалоты представляются, выясняют личности других китов и определяют, что за группа им встретилась – та, с которой можно пообщаться, или та, которой лучше избегать[9 - Oliveira, C., et al. 2016. "Sperm Whale Codas May Encode Individuality as Well as Clan Identity." Journal of the Acoustical Society of America 139: 2860–69.].

Киты часто сопровождают кодами свои перемещения, в том числе когда заныривают на глубину и всплывают на поверхность, или когда здороваются с членами своей семьи, или встречают самца, или чувствуют присутствие хищников. Когда Хэл Уайтхед, положивший начало изучению кашалотов, впервые стал свидетелем появления на свет детеныша, он отметил: «В момент рождения обмен кодами звучал особенно интенсивно»[10 - Whitehead, Voyage to the Whales, p. 151.].

В наушниках разворачивается пестрая звуковая картина: глубокое, отдаленное тиканье эхолокационных щелчков и близкое потрескивание код – такое громкое, что кажется, будто кто-то издает его прямо у меня над ухом. Признаться, когда я впервые надел наушники, то подумал, что это капитан Дэйв с хрустом разминает кисти у меня за спиной, нарочно мешая мне. Ясность и сила позывных кашалотов изумляет меня. Звучат они примерно так: «Один. Два. Три-четыре-пять».

Никто толком не понимает, что за информация зашифрована в этой китовой морзянке. Кроме, конечно, самих животных – они-то точно знают, о чем идет речь.

Мать, которая спала в водной толще, теперь оживленно обменивается кодами с другими китами. Это похоже на перекличку, вызов-ответ. «Я здесь», – говорит один. «А я вот», – отвечает другой. Чем не разговор? По всей видимости, детеныш решил нырнуть, чтобы поприветствовать кого-то прибывшего.

И вот рядом с матерью появляется еще одна взрослая самка. Три кита отдыхают на поверхности бок о бок и мерно дышат. Детеныш справа, самая большая самка слева. Я чувствую, как глубоко они расслабляются после физического усилия. Каждый напряженный выдох выбрасывает в воздух облачко пара, в котором вспыхивает маленькая радуга и тут же рассеивается на морском ветру.

Оба взрослых кашалота погружаются под воду, чтобы зависнуть вертикально и отдохнуть. Всего несколько минут – и детеныш начинает бить по воде, поднимая внушительные фонтаны брызг. Даже у совсем маленького кашалота хвост достаточно большой, чтобы хлопки производили впечатление. Похоже, малышу надоело бездействие. Мы насчитываем 21 хлопок.

«Видно, он хочет сказать: "Давай, мам, просыпайся уже"», – смеется Шейн.

Тем временем он не забывает слушать двух других кашалотов, которые, похоже, находятся километрах в двух отсюда. Потом они умолкают.

Несколько мгновений тишины – и еще один кит, взрослая самка, всем телом мощно возносится над океаном примерно в 300 метрах от нас, слегка выгнув спину. Падая обратно, она как будто нарочно ударяет головой о поверхность воды так, чтобы грохот получился максимально эффектным. Во второй раз она прыгает с широко раскрытыми челюстями, и из углов ее пасти струится вода. Это зрелище – такого я больше не видел никогда – само собой моментально запечатлевается в моей памяти с фотографической точностью. Она заныривает на некоторую глубину, разворачивается обратно к солнцу и принимается работать широким хвостом с силой, достаточной, чтобы подбросить ее массивное тело в воздух. За этим прыжком следуют еще четыре. Мы ошеломлены грандиозной массой и мощью животного.

Самку зовут Иокаста. Край ее хвостового плавника выглядит неровным: он весь в порезах и выемках; возможно, это следы укусов акул или малых косаток. Такие повреждения со временем рубцуются и заживают, но травмированная плоть уже не восстанавливает своей прежней формы. Ранения, полученные кашалотом в течение жизни, создают уникальный набор шрамов, которых вполне достаточно для однозначного опознания. У Иокасты на хвосте две выемки в форме раковины морского гребешка. Это ее киты, из семьи «J».

Семьи

Глава вторая

Когда-то в прошлом группа кашалотов обнаружила, что здесь, у этих островов, стоящих по плечи в океане, с избытком хватает пищи. И если, по выражению Шейна, они подумали: «Пожалуй, нам стоит остаться здесь» – и вроде как все согласились с этим, то общение и взаимодействие могло способствовать их выживанию. Но, прежде чем прийти к такому соглашению, кашалотам следовало определиться, что означает «мы». Иными словами, им нужно было понять, кто они такие и к какой общности принадлежат, а также какие киты к этому «мы» не относятся.

Удивительным образом кашалоты, причем по всему миру, приобрели способность различать разные группы своих сородичей, отличая определенные семьи и объединения семей, которые принято называть кланами. Эти киты распознают отдельных особей и их принадлежность к той или иной группе по кодам – и с их же помощью объявляют о собственной идентичности. У детенышей кашалотов, как у человеческих младенцев (а также у детенышей обезьян, дельфинов и птенцов некоторых видов птиц), тоже есть период «детского лепета». Но, достигнув возраста около двух лет, они уже вполне овладевают семейными кодами. Наши дети учат язык той общности людей, в которой они родились; маленькие киты учат коды своей семьи и своего клана. Каждый в семье – личность, жизнь которой исполнена таких же важных, неповторимых и насущных подробностей, как жизнь любого из нас. На просторах открытого океана и во тьме абиссали[11 - Абиссаль (от греч. ??????? – «бездонный») – зона наибольших морских глубин – глубже 3000 м, характеризуется полным отсутствием дневного света. – Прим. ред.] на протяжении десятилетий они приобретают главное, как объясняет Шейн, – то, что они есть друг у друга.

Долгое наблюдение за китами, обитающими в этих водах, навело его на мысль – столь же очевидную, сколь и глубокую: у каждого из них есть жизнь. Столетиями люди стремились узнать о китах лишь одно: как их лучше убивать. И только потом, когда было уже почти поздно, мы приобрели к ним толику уважения. Но наш новый интерес к китам зародился так недавно, что Шейн Геро – один из первых, кому пришло в голову задаться вопросом о китах, а сводится этот вопрос к следующему: «Что такое жизнь для них?»

«Когда мы сидим дома, или оплачиваем счета, или занимаемся с детьми, или работаем, – замечает Шейн, – кашалоты Рокес, Роджер, Райот и Рита охотятся, заботятся о детеныше, общаются, отдыхают – в общем, по большей части проводят время вместе. Их жизнь идет, и идет параллельно с нашей».

Через эти воды проходит около двух дюжин китовых семей. За те 15 сезонов, что Шейн провел здесь, некоторые семьи он встречал лишь единожды. Около 16 из них появляются здесь более или менее регулярно. И с десятком Шейн знаком достаточно близко, чтобы распознавать по форме хвостовых плавников их представителей.

За 15 сезонов Шейн провел в непосредственном контакте со здешними китовыми семьями в общей сложности около 600 дней. И это, конечно, куда меньше времени, чем было потрачено на подготовку к изучению кашалотов, на организацию исследовательских работ, на обучение кадров для проведения исследований, на написание проектов в различные фонды, поддерживающие изучение китообразных, на обработку данных по миграции семей, а также на написание, правку и публикацию статей в научных журналах. Если быть кашалотом означает с головой погрузиться в то, что составляет жизнь кашалотов, и полностью сосредоточиться на семье, то Шейн Геро, пожалуй, имеет основания считать себя настолько близким к этим животным, насколько такое вообще возможно для человека. У здешних кашалотов культура, социальная жизнь, общение, генетика, пути перемещений и рацион изучены лучше, чем у любых других кашалотов в любой другой части земного шара, – и это достижение Шейна.

«Я не тешу себя иллюзиями, будто киты знают, кто я такой, – объясняет он. – Но я потратил очень много времени и сил, чтобы узнать, кто они такие. И, несмотря на огромные физические отличия их среды обитания от нашей, все, что мы успели узнать о них к настоящему времени, очень… – он делает паузу, подыскивая подходящее слово, – очень роднит их с нами».

Собственно, ключевой вопрос, как несколько загадочно объясняет Шейн, заключается в «ином представлении о том, что такое "мы"». И добавляет: «Главное, чему я научился у китов, – что ваше представление о мире определяется тем, с кем вместе вы этот мир воспринимаете. "Кто вы" зависит от того, "с кем вы". Основной вывод о жизни кашалотов состоит вот в чем: самое важное в жизни – семья. Если бы работа с китами когда-нибудь оказалась для меня важнее моей собственной семьи, это означало бы, что я так и не усвоил главный урок, который преподали мне кашалоты: учись у бабушки; люби маму; проводи время с братьями и сестрами; разделяй груз необходимого с другими. Проводя столько времени с китами, я стал по-другому оценивать и то, что значат для меня люди. Жизнь кашалота сложна: в ней хватает и радостей, и трудностей, и все, что он переживает, похоже – хоть и на другой лад, конечно, – на то, что приходится переживать нам, на наши главные заботы. Попытки понять, что больше всего ценят в жизни киты, помогли мне осознать, что больше всего ценю я сам. Когда я постигал, что значит быть кашалотом, я пришел к пониманию, что для меня значит быть собой».

Я замечаю, что так, вероятно, мог бы выразиться капитан Ахав после 20 лет психотерапии. Сразу чувствуется, что киты не просто интересуют Шейна – он ими по-настоящему одержим. Все его мысли, все усилия направлены на то, чтобы следовать за ними всю оставшуюся жизнь. И очевидно, что ему не дает покоя отношение людей к этим животным – и прошлое, и то, которое есть сейчас. Будущее заметно тревожит Шейна, но он пока не представляет, как станут развиваться события.

Молчание затягивается. Похоже, Шейн высказал все, что хотел. Но тут он добавляет – медленно, с нажимом: «Нам необходимо… – пауза – найти способы… – пауза – сосуществовать. Каждый год киты умирают – прерываются сложные, насыщенные жизни. И никто даже не замечает! А для меня это горе, потому что я-то их знаю. Конечно, я не могу ожидать, что другие люди узнают их так же близко, как я. Я не могу ожидать, что кто-то еще будет проводить тысячи часов в компании с кашалотами. Но у меня есть обязательства перед ними: я должен сделать так, чтобы они стали важны. Я борюсь за то, чтобы люди стали проявлять участие к китам. Я уже потратил пятнадцать лет на то, чтобы понять, каково это – быть китом. И они помогли мне осознать, как стать лучшим человеком. А теперь я должен подумать: что я могу сделать для них? И это не дает мне покоя».

Размышляя о культуре, мы в первую очередь имеем в виду человеческую культуру, то есть нашу собственную. Мы думаем о компьютерах, самолетах, моде, спортивных командах, эстрадных звездах. Но на протяжении большей части человеческой истории ничего этого не существовало. Сотни тысяч лет ни в одной человеческой культуре не было орудий с движущимися деталями. И вплоть до XX века многие культуры собирателей, от тропических стран до Арктики, продолжали использовать орудия из камня, дерева или кости. И мы вроде как жалеем племена охотников-собирателей, застрявших в примитивной простоте, – но мы неправы. Они обладают широчайшими познаниями, им известны самые сокровенные тайны их земли и обитающих на ней существ. И они живут насыщенной жизнью, которая приносит им радость. Мы можем сказать это определенно, потому что, когда их привычному укладу что-то угрожает, они готовы до смерти сражаться за его сохранение. Как ни печально, но иногда именно так и происходит, когда последние представители первобытных племен становятся жертвами горнодобывающих или лесозаготовительных компаний или когда их земли захватывают под пастбища или плантации те, для кого деньги важнее человеческой жизни. Вот, возможно, самая яркая особенность нашей культуры. Мы застали последние времена этих племен – и в той или иной степени сами способствуем тому, чтобы их времена стали последними. В конце концов может оказаться, что наши представления о ценностях погубят нас самих.

Значение культурного разнообразия в пределах человечества долгое время недооценивали. Многие культуры были утрачены навсегда. Что уж говорить о культурах нечеловеческого мира – их важность не осознается до сих пор. Наши представления о них пребывают в самом зачаточном состоянии. Последние 30 лет или около того биоразнообразие, то есть разнообразие всех живых организмов на Земле, принято рассматривать на трех основных уровнях: внутривидовое генетическое разнообразие, межвидовое генетическое разнообразие и разнообразие сред обитания (травянистые сообщества, леса, пустыни, океаны и т. д.). Но в живом мире есть и четвертый уровень разнообразия, который только-только начинают признавать, – культурное разнообразие. Понятие культуры включает в себя знания и умения, которые могут передаваться от одной особи к другой и от одного поколения к другому. Это те вещи, которые усваиваются социальным путем. Особь получает их от других членов популяции. Такое знание основано не только на инстинктах. Оно не наследуется генетически. Культура – это то, чему можно научиться и что можно передать другим. Мы в наших представлениях о разнообразии жизни только начинаем понимать: знание, которому можно научиться и которым можно делиться с другими, тоже зачастую имеет ключевое значение для выживания.

Детенышу кашалота приходится учиться очень многому. Способность нырять на большую глубину приобретается только с годами. Молодняк учится, сопровождая матерей или других взрослых китов. Прежде чем начать пользоваться собственным сонаром, детеныши сначала подслушивают, черпая информацию из эха от сигналов взрослых членов своей семьи и постепенно усваивая, как можно обнаруживать, а потом преследовать добычу на слух. Есть и другие вопросы, ответы на которые они находят в процессе обучения. Где среди глубинных течений и подводных склонов выбрать лучшее место для охоты? Как кашалоты путешествуют и куда следует отправляться при смене времен года? Возможно, юным китам приходится полностью учиться этой премудрости. Возможно, что они, как и слоны, целиком полагаются на знания старейшей особи в стаде, выбирая, куда отправиться, когда пища оскудевает. Но как нам, людям, понять, какие формы поведения и навыки китов существуют лишь потому, что они научились им у других?

Отличить элемент культуры можно по тому, что им обладают не все. Например, едят все особи без исключения; следовательно, употребление пищи к культуре не относится. Но не все пользуются палочками для еды; значит, палочки – уже элемент культуры. Все шимпанзе лазят по деревьям; это не культурное приобретение. Некоторые популяции шимпанзе колют орехи, положив на один камень и колотя другим, но не все популяции, обитающие там, где есть орехи, пользуются таким способом. Это особенность культуры. Различия между группами в привычках, традициях, навыках использования орудий – вот что такое культура.

Когда в 2009 году Африку поразила сильнейшая засуха, погибли сотни слонов. Выживаемость оказалась намного выше в тех семьях, которыми управляли матриархи, достаточно старые, чтобы помнить, как их семьи выжили в прошлую суровую засуху, случившуюся более 20 лет назад, и которые сумели привести свои группы к уцелевшим водопоям. Из 58 слоновьих семей, населяющих национальный парк Амбосели в Кении, одна потеряла 20 членов, а семья «КА» – ни одного. Потому что в семье «КА» предводительствовали две огромные самки, Керри и Кира, которым на момент засухи исполнилось 40 и 39 лет соответственно.

«Достаточно старые, чтобы быть мудрыми», – сказала мне о них легендарная исследовательница слонов Синтия Мосс. Семья «КА» проводила много времени в северной части заповедника. «Не то чтобы там было намного лучше в смысле безопасности, – говорит Синтия. – Но все же, видимо, они поступали правильно, и я склонна приписать это знаниям и опыту двух старых слоних. На самом деле в период с две тысячи пятого по две тысячи девятнадцатый, то есть за четырнадцать лет, они потеряли всего одного детеныша. И это просто чудо».

Подобно кашалотам, слоны живут в семьях, где возраст и жизненный опыт имеют большое значение. Они учатся у старших, куда идти, если случается кризис. Не получив нужных сведений от старых носителей знания, они погибнут. Это и есть культура.

До 1960-х годов многие думали, что дельфины, в сущности, мало чем отличаются от рыб. Но начиная с этого времени Кен Норрис научно доказал, что главное качество дельфинов – гибкая способность к обучению, в результате которой поведение в разных группах начинает заметно различаться. К концу 1980-х годов Норрис и другие исследователи определили межгрупповые различия в поведении дельфинов как «чисто культурные»[12 - Norris, K. S., and C. R. Schilt. 1988. "Cooperative Societies in Three-Dimensional Space: On the Origins of Aggregations, Flocks and Schools, with Special Reference to Dolphins and Fish." Ethology and Sociobiology 9: 149–79.].

Местные привычки или традиции могут удерживать особей вместе – и при этом разделять разные группы. Иногда такие культурные маркеры тех или иных общностей могут даже способствовать враждебным отношениям. Особенно примечательны в этом смысле люди (достаточно вспомнить языки, флаги, военную униформу и т. д.).

Долгое время культурные различия считались «исключительной особенностью» людей. Но сейчас мы уже знаем, что люди – отнюдь не единственные, кто использует разного рода сигналы для обозначения своей групповой принадлежности, подчеркивания межгрупповых различий и поддержания разобщенности групп. Кашалоты, гринды[13 - Van Cise, A. M., et al. 2018. "Song of My People: Dialect Differences Among Sympatric Social Groups of Short-Finned Pilot Whales in Hawai'i." Behavioral Ecology and Sociobiology 72: 193.], косатки по звукам умеют определять, какое стадо сородичей можно тепло поприветствовать, а с каким лучше не встречаться. Слоны тоже знают, с какой семьей они в дружеских отношениях, а от какой предпочтительнее держаться подальше. Слоны, приматы и некоторые другие виды легко различают, кто принадлежит к их группе, а кто чужак. Тысячи видов птиц узнают своих партнеров и владельцев соседних участков, но жестко изгоняют посторонних. Реакция человекообразных обезьян при встрече с другими группами варьирует от убийственно-жестокой (у шимпанзе) до добродушно-игривой (у бонобо). Волки даже в пылу ожесточенных схваток между семейными стаями без малейших колебаний распознают, кто свой, а кто чужой. Они не носят фуражек с кокардами, но всегда понимают, кто на их стороне (члены их семьи), а кто на стороне противника. Групповая идентичность и сознание принадлежности к определенной группе долгое время рассматривались как определяющий признак человеческой культуры. Но в действительности ничего исключительно человеческого в них нет.

С точки зрения нашего восприятия единственные различия между так называемыми «северными» и «южными» резидентными популяциями косаток, обитающих в северо-восточной части Тихого океана, заключаются в разнице их вокальных диалектов. Оба сообщества питаются преимущественно лососем, и между их представителями нет каких-либо существенных физических или генетических различий. Казалось бы, у них все одинаковое, в том числе и неприязнь к сообществу, которое они считают чужим. Обе эти популяции избегают смешивания в силу исключительно культурных причин. Такое саморазмежевание устойчивых культурных групп до недавнего времени считалось настолько исключительным, что исследователи называли его «не имеющими аналогов, кроме как у людей»[14 - Rendell, L., and H. Whitehead. 2001. "Culture in Whales and Dolphins." Journal of Behavioral and Brain Science 24: 309–82.]. Но сейчас оказывается, что подобная культурная самоидентификация и сегрегация распространены в животном мире гораздо шире, чем мы подозревали раньше.

Помимо уже перечисленных примеров, некоторые летучие мыши, птицы и многие другие животные способны индивидуально различать своих сородичей по щелчкам, вою, трубным звукам, песне – один словом, по голосу. Поскольку голос является опознавательной характеристикой особи, он становится символом ее идентичности[15 - Ribeiro, S., et al. 2007. "Symbols Are Not Uniquely Human." Biosystems 90: 263–72.]. Так, тревожные сигналы обозначают опасность – появление врага. А чтобы символ работал, должно существовать понимание, что он означает. У обезьян и птиц существуют отдельные сигналы тревоги для змеи, хищной птицы и кошки. Такие сигналы – это, по сути, слова для обозначения разных типов опасности, чтобы сородичи сразу знали, что делать: смотреть вниз, или смотреть в небо, или лезть на дерево. Другие виды, предположительно, не способны создавать и использовать символы. Но скажите об этом им.

Кашалоты растят своих детей сообща, все вместе. По-видимому, необходимость в надежных няньках и есть основная причина, побуждающая их жить устойчивыми группами[16 - Gero, S., and H. Whitehead. 2007. "Suckling Behavior in Sperm Whale Calves." Marine Mammal Science 23: 398–413.]. Никакие другие крупные китообразные, будь то горбачи, синие киты, финвалы, серые киты, не образуют стад, в которых одни и те же особи постоянно держались бы бок о бок на протяжении десятилетий. Кашалоты обычно проводят жизнь недалеко от собственных матерей, в окружении родственников, в сообществе, сама структура которого нацелена на заботу о молодняке. Предшественники и наставники Шейна в профессиональном изучении кашалотов, биологи-первопроходцы Хэл Уайтхед и Люк Ренделл, называли это «материнской культурой»[17 - Whitehead and Rendell, Cultural Lives of Whales and Dolphins, pp. 126–61.]. С тем же успехом ее можно было бы назвать «культурой нянек».

Детенышам кашалотов необходимо уметь плавать – иногда им приходится преодолевать 60–80 километров по морю в первый же день жизни. Однако – и это очень важно – детеныши редко способны нырять на большую глубину, так что они не могут следовать за матерью вниз, в великую холодную бездну с ее высоким давлением, где взрослые кашалоты проводят большую часть своей жизни. Детеныши остаются среди волн, частенько следуя поверху за охотящимися внизу взрослыми, ориентируясь на их эхолокационные щелчки, или просто кружат у поверхности моря, дожидаясь, пока старшие наконец всплывут[18 - Там же.]. Оставаясь в одиночестве, они практически беззащитны. Косатки, правда, натыкаются на них довольно редко, но, если оказываются рядом, для малышей-кашалотов это смертельная опасность.

Из непростой ситуации кашалоты нашли такой выход: детеныши живут не только с матерью, но также с бабушкой и тетками, постоянно поддерживающими между собой акустический контакт. В семьях, где есть новорожденные, взрослые особи кормятся поочередно: пока одни ныряют и охотятся на глубине, другие – по крайней мере одна взрослая самка – держатся поблизости от уязвимого детеныша, присматривая за ним. Иногда может показаться, будто малыш предоставлен сам себе. Но при любом сигнале тревоги рядом с ним тут же появляется кто-то из родственников. Если опасность оказывается реальной, на клич о помощи немедленно собирается вся семья.

«Если в окрестностях появляются косатки или на поверхности случается еще какая-то неприятность, кашалоты вдруг начинают появляться словно ниоткуда», – говорит Шейн.

Другие крупные китообразные решают проблему безопасности новорожденных довольно разными способами. Большинство китов приносит потомство в мелководных тропических морях. На этих относительно безопасных участках океана матери производят китят на свет и постоянно охраняют их. Но и здесь есть подвох: в теплых водах им нечего есть, и они вынуждены голодать на протяжении нескольких месяцев. Огромные киты питаются по большей части крохотными морскими существами – от веслоногих рачков размером не больше рисового зернышка до мелкой рыбешки, образующей колоссальные плотные косяки. Синий кит, рядом с которым и динозавры покажутся карликами, питается крилем – рачками вроде креветок размером примерно с человеческий мизинец, выцеживая их из океана миллионами. Но криль и мелкая рыбешка, которые служат кормом китам, обитают только в холодных водах. Поэтому каждый год матерям приходится мигрировать, расплачиваясь за возможность безопасно выкормить детеныша собственным длительным воздержанием от пищи. Серые киты, которые проводят кормовой сезон в Беринговом море, мигрируют в теплые лагуны Мексиканского залива, чтобы родить детенышей в безопасности. Гладкие киты для той же цели покидают залив Мэн и отправляются к берегам Флориды. Синие киты проделывают путь от Аляски до морей, омывающих побережья Центральной Америки, и приносят потомство там. Такой образ жизни присущ многим китам. Для горбачей, обитающих у берегов Новой Англии, зима означает миграцию в Карибское море. Некоторые горбачи перемещаются от Антарктического полуострова до Коста-Рики, преодолевая расстояние более чем в 8300 километров[19 - Rasmussen, K., et al. 2007 "Southern Hemisphere Humpback Whales Wintering off Central America: Insights from Water Temperatures into the Longest Mammalian Migration." Biology Letters 3: 302–5.] и пересекая экватор, прежде чем остановиться вблизи тропических побережий.

Кашалоты действуют иначе. Они приносят потомство там, где в избытке хватает пищи. Основная добыча кашалотов, кальмары, в изобилии населяют и теплые широты. Поэтому самкам кашалотов не нужно ни мигрировать, ни голодать. В чем тут подвох? А подвох в том, что до кальмаров нужно нырять на глубину в 600 метров, а детенышам такое не под силу. Получается, что мать должна проводить 5/6 своего времени вдали от детеныша. Именно эта дилемма больше, чем что-либо другое, побуждает кашалотов придерживаться той же социальной структуры, что и у слонов, – жить семейными группами под предводительством старших самок, где все хорошо друг друга знают и вместе оберегают детенышей.

Кашалоты устойчивы в своих привязанностях и часто проводят всю жизнь в одной и той же компании. Группы таких неразлучных спутников называют «социальными единицами»[20 - Whitehead, Sperm Whales, p. 222.]. Иногда они бывают образованы близкими родственниками, иногда нет. Связывающие их узы прочны и неподвластны ни времени, ни расстоянию. Раньше, когда еще процветал китобойный промысел, некоторые группы меченых самок продолжали держаться вместе и 10 лет спустя, на удалении в сотни километров[21 - Там же.]. Мы знаем об этом, потому что их так и убивали – вместе.

Впервые их стойкие семейные связи были описаны в книге Томаса Била «Естественная история кашалота» (The Natural History of the Sperm Whale), изданной в 1839 году и ставшей в свое время настоящим прорывом в человеческих представлениях об этих китах. Наделенный острой наблюдательностью, Бил, который знакомился с жизнью кашалотов с палубы китобойного судна, писал так: «Самки особо примечательны своею привязанностью к детенышам: нередко видели, как они помогают молодым избегать опасности с неустанной заботой и любовью»[22 - Beale, Natural History of the Sperm Whale.]. И еще он добавлял: