Дистимия

Я не захотел переубеждать таксиста, уверовавшего в драматическую постановку. Исполненный благородства политик борется против хищника капитала, притом что оба плывут в одной лодке? Да это же уровень выпускной работы средненького политтехнолога.

Меж тем мы приближались к окраине города. На промерзшем пустыре без видимой систематичности торчали редкие высотки, ночью смотревшиеся особенно зловеще из-за отсутствия в окнах и намека на огонек.

– Что за здания? – поинтересовался я.

– Заброшки, – сказал Сергей. – Там по фасадам трещины пошли, вот-вот рухнут. Нертенггову ведь заключенные лагерные строить начали. На совесть трудились. А затем уже к стройке подключились комсомольцы. Модно тогда было бросить все и рвануть на север. Думаешь, от большой романтики и любви к стране? Да ни в жисть. Для молодежи что главное? Стакан водки опрокинуть, девку за сиську ущипнуть. За этим сюда и ехали. Понятное дело, после такого досуга и дома возводили абы как. Оттого и фасады трескаются теперь. Комсомольцы, ***.

Расчувствовавшийся таксист спросил разрешения закурить. Я не отказал. Сергей, не просмолив сигарету и до середины, залился кашлем и засунул потушенный окурок обратно в пачку.

– Вы только в компанию не сообщайте, а то меня оштрафуют, – сказал водитель.

– Не буду.

– Прав, конечно, Каменский. Дрянь редкостная. Одышка замучила, изжога. Аллена Карра надо почитать. Говорят, мощно задвигает.

Высаживая меня у гостиницы «Северное сияние», Сергей предоставил обещанную скидку и тепло попрощался со мной, напоследок снова извинившись за задержку в аэропорту.

Прямо у входа в «Северное сияние» возвышался уличный щит, вместо рекламы привлекавший внимание выведенной черной по белому цитатой:

«Все действительное разумно».

    Георг Вильгельм Фридрих Гегель,
    немецкий философ

IV

Серпал Рыжов смахивал скорее на полевого санитара, чем на кабинетного психолога. Коренастый, с основательными плечами и великанским ростом, в транспорте он, несомненно, всякий раз занимал два места. Ранняя платиновая седина скорее придавала мужественному облику Рыжову выразительности, нежели старила. В бесстрастно-вежливой манере он выразил сожаление, что не встретил меня в аэропорту, и настоял на том, чтобы вернуть мне плату за такси.

– Еще одна тонкость, – сказал Рыжов. – До полудня вас, Максим Алексеевич, поселят в номере без удобств. Так получилось, что ваш приезд совпал с международным кинофестивалем, и номерной фонд ограничен. К счастью, утром ряд гостей выезжает и вас переведут в люкс, как и подобает вашему статусу.

Как заверили меня психолог и сотрудница на ресепшне, на этаже рядом с моей комнатой есть уборная и душевая.

Отведя меня в номер, Рыжов обещал явиться к десяти утра и напоследок предупредил, что мое расписание откорректировано.

– Не волнуйтесь, – сказал он. – Существенных изменений нет, завтра все начнется в Первой гимназии, как и планировалось. Сперва мастер-класс для педагогов, затем тренинг со школьниками.

– У вас нет распечатанной программки?

– Нет.

– Принесите утром, – велел я. – Тяжело два дня ориентироваться в чужом городе, не зная своего расписания.

Я едва сохранял дружелюбный тон, будучи раздраженным вульгарным непрофессионализмом. Меня против моей воли увлекают в квест «Выберись из аэропорта», заселяют в номер без туалета, объявляют о корректировках в программе. И все это в непрошибаемо невозмутимом стиле, будто так и положено. Будто я какой-то там пьяный водопроводчик, опоздавший на вызов и теперь зычным басом взыскующий уважения. Что за «к счастью, утром ряд гостей выезжает»? Причем здесь счастье?

Я снял пуховик, пинком отшвырнул в сторону сапоги, в которых пробыл более четырнадцати часов, и повалился на полосатый матрас, предварительно отодвинув стопку с постельным бельем. Контуры комнаты растеклись перед взором, что-то синее и что-то белое слилось воедино в невыносимо тусклый фон. Потребовались усилия, чтобы закапать в глаза лекарство и не отрубиться.

На обоях белые медведи дрейфовали на льдине посреди бескрайнего океана. Квадратные настенные часы показывали половину шестого утра. Голубая люстра, похожая на колокол, светила скупо. Закрепленный кнопкой на двери календарь застыл на августе с изображением коптящих заводских труб. Я автоматически перевернул две страницы до октября, также отмеченного индустриальным пейзажем. Календарь шлепнулся на пол. Попытка водворить календарь на место привела к тому, что он вновь сорвался.

Я заставил себя выпить пузырек йогурта, хоть и не чувствовал голода. Убедившись, что уборная и душевая располагаются в коридоре рядом, я почистил зубы и направился в душевую, чтобы стряхнуть с себя впечатления, накопившиеся за сутки. На стенном кафеле жуткого купоросного цвета засохла пена, по поддону расползлись длинные черные волосы. Смыв это уродство, я брезгливо забрался в кабинку и захлопнул створки. Из-за отсутствия полки для мыла шампунь пришлось поставить под ноги.

Вода пахла то ли серой, то ли хлором. Вдобавок колебался напор, из-за чего меня то обдавало кипятком, то струей холода. Северное гостеприимство во всей красе.

Стараясь дышать ртом, я наспех намылил голову. В этот момент в дверь требовательно постучали. Я сжался. Стук повторился, и через мгновенье мне выключили свет. Инстинктивно закрыв оба крана, я прислушался к звукам снаружи. Никаких шагов и голосов. Беззвучно ругаясь, я аккуратно, чтобы не поскользнуться на шампуне, вылез из кабинки, на ощупь вытерся и оделся, по-прежнему напрасно ловя каждый звук.

За дверью простирался пустой коридор. Полированный бетонный пол, бледно-желтые стены, гладкие и чистые, упиравшиеся в лестничный пролет. Казалась нелепой идея, что кому-то взбредет в голову перед рассветом, точно в детском лагере, устраивать розыгрыши в этом пустынном, бездушном, абсолютно правильном геометрическом пространстве.

Захватив в номере телефон, я сфотографировал коридор и душевую. Интернет, к сожалению, не ловил нигде по этажу, поэтому снимки и не отправились сразу в сеть. Это случится вскоре, и тогда мои подписчики проведают о нравах, царящих в «Северном сиянии». Конечно, лучше это произойдет, когда вернусь в Москву, потому что пока я здесь один и сложно представить, до каких пор простирается злопамятность Нертенгговы.

V

Длинный женский волос прилип к ноге. Я направил на него мощную струю, но волос не смывался. Внезапно меня ошпарило кипятком, и я выронил душ. Теперь горячие струйки гейзером выбрасывались снизу. Заело кран, и ко всему прочему я наступил на шампунь, который растекся ядовито-изумрудной массой.

В дверь забарабанили. Следом погас свет, а створки душевой кабинки, как назло, заело. Я напрасно скользил мыльными пальцами в поисках спасительного выхода из этой проклятой ракушки. Снаружи уже не барабанили – ломились, подкрепляя злые намерения твердыми голосами.

– Максим Алексеевич! Максим Алексеевич!

Меня выплеснуло из сна, как из-под толщи воды. Я взметнулся кверху, заложенная посередине книга американского рокера сорвалась с живота на пол. Рыжов стучал в дверь и звал меня по имени.

– Секунду! – крикнул я. – Поднимаюсь!

– С вами все в порядке?

– В полном! Секундная задержка!

В казарменном ритме были надеты брюки и рубашка. 10:08. Вот чудеса: почти четыре часа проспал, будильник пропустил.

– Секунду!

Помнится, семинар в Нижнем также задержали из-за моего опоздания. Задремал перед завтраком. Организм банально не справляется с нагрузками, сигнальные системы барахлят.

Рыжов не смутился, завидев меня на пороге с полотенцем и торжественно поднятой зубной щеткой.

– Доброе утро, Максим Алексеевич. Проспали?

– Не адаптировался к часовому поясу. Через пять минут буду готов.

– Жду. Не забудьте носки.

Я машинально опустил взгляд на голые стопы, воткнутые в тапочки.

– Все под контролем, – заверил я, не придумав остроумного ответа.

На гостиничной парковке нас дожидался белый «Ниссан» Рыжова. Под макияжем из дорожной пыли и копоти на боках скромная старенькая иномарка казалась еще невзрачнее. Когда психолог усаживался на водительское кресло, с трудом размещая в комфортном положении свои массивные ноги, я снова подивился габаритам моего проводника. Наверное, он и ест за троих.

– Успеваем к мастер-классу? – спросил я.

– Вполне.