Удивительная шайка

– Покажите ваши сапоги, сэр?

Это говорил юноша, бедно одетый, стоя у отверстия палатки главнокомандующего.

Генерал поднял голову, он был занят перепискою.

– А, – сказал он, взглянув на бедняка, – вижу, в чем дело; я напишу, что применения цивилизации идут постепенно вперед вместе с войском. Да, – прибавил он, – вы можете вычистить мои ботфорты. Вы, однако, понимаете, что для того, чтобы получить вашу плату…

– Нужно подать прошение генеральному комиссару, засвидетельствовать его у квартирмейстера, закрепить подписью адъютанта, а тогда вы представите его в военный департамент…

– Вижу, вы умный, размышляющий юноша – заметил мягко генерал. Я надеюсь, вы не пьете водки, не курите табак, ни во что не посвящены?

– Я обещал моей дорогой матери…

– Довольно! ступайте с вашею ваксою; ровно в восемь часов я должен вести атаку на Голубиных лапок. Теперь половина восьмого, – сказал генерал, смотря на большие кухонные часы, стоявшие в углу палатки.

Маленький чистильщик сапог поднял глаза: генерал погрузился в свою корреспонденцию. Чистильщик сапог вынул из кармана трубочку, с замазкою, верно нацелил ее, и дунул: замазка попала прямо в минутную стрелку часов и остановила ее. Он продолжал чистить сапоги, однако по временам останавливался, чтобы взглянуть на план сражения, разложенный на столе у генерала; ему наконец помешал вошедший офицер.

– Все готово в атаке, генерал. Теперь восемь часов.

– Не может быть! Только половина восьмого.

– Но на моих часах и на всех часах в штабе…

– Они проверяются моими кухонными часами, которые уже много лет живут в моей семье. Довольно! теперь только половина восьмого.

Офицер удалился; мальчик окончил чистку одного сапога. Явился другой офицер.

– Вместо того, чтобы нам нападать на неприятеля генерал, на нас нападают. Наши пикеты уже отброшены.

– Военные пикеты не отличаются от других пикетов, – сказал скромно мальчик. – Чтобы стать твердо, их нужно было отбросить.

– Ха! это что-то значит, – сказал задумчиво генерал. – Кто вы такой, что так говорите!

Вытянувшись во весь рост, чистильщик сапог сбросил покрывавшие его лохмотья и предстал в образе Мальчика-атамана Голубиных лапок.

– Измена! – заорал генерал; – прикажите выступить по всей линии.

Но напрасно. Он тотчас же упал под боевою секирою Мальчика-атамана; прошло еще четверть часа, и войско Соединенных Штатов было рассеяно! Так окончилась битва при Бутблек-крике.

* * *

И тем не менее Мальчик-атаман не был счастлив. Действительно, по временам он серьезно думал о том, не принять ли ему приглашение, сделанное старшим вождем в Вашингтоне тотчас же после избиения его солдат, и снова опять посетить цивилизованные края. Душа его лихорадочно мучилась от бездействия; школьные учителя уже приелись ему; он ввел между своими подданными, индейцами игры в кегли, волан, солитер и волчок, – но эти игры плохо принимались. Женщины просверливали шарики солитера и носили их вместо ожерелья; а его воины набивали на палки волана гвозди и употребляли вместо оружия. Он не мог не сознавать, что как ни была прелестная Мушимуш привязана к своему белому брату; тем не менее её познания в кулинарном искусстве были весьма слабы. её пироги с мясом были отвратительны; а приготовленное ею варенье гораздо ниже по достоинству того, которое делала его тетка Салли в Доэмвилле. Только непредвиденный случай не дал ему предаться крайностям лет и сибаритизму или сделаться циником. Действительно, в двенадцать лет, жизнь уже ему опротивела.

Он вернулся в свой вигвам после утомительной охоты на буйволов, в которой он убил собственноручно двести семьдесят-пять буйволов, не считая того буйвола, на котором он ехал верхом, чтобы попасть в стадо, и затем привел пленным в лагерь в подарок прелестной Мушимуш. Он скальпировал двух верховых нарочных и одного корреспондента «New York Herald'а»; он ограбил почтовую станцию, забрав множество денежных повесток, что дало ему возможность вытянуть с правительства двойные платежи, и теперь лежа на медвежьей шкуре, курил, размышляя о суетности человеческих усилий, как вошел его разведчик, говоря, что какой-то бледнолицый юноша желает его видеть.

– Не комиссионер-ли? Если да, скажи, что краснокожий переселяется поспешно в счастливые места, принадлежавшие его отцам, для охоты, и теперь жаждет только мира, одежды, и аммуниции, получи последнее и затем скальпируй комиссионера.

– Но это просто юноша, который желает свидания.

– Не похож ли он на агента страхового общества? Если да, скажи, что у меня уже есть страховые полисы от трех обществ в Гартферде. Между тем приготовь кол и досмотри за тем, чтобы женщины были готовы с орудиями пытки.

Юношу ввели; по-видимому, он был вдвое моложе Мальчика-атамана. Когда он вошел в вигвам и предстал пред очами вождя, они оба были поражены. Затем – бросились друг другу в объятия.

– Дженки, товарищ!

– Бромлей, приятель!

Б. Ф. Дженкинс, – ибо таково было имя Мальчика-атамана, – первый пришел в себя. Обратись к своим воинам, он с гордостью сказал:

– Пусть дети мои удалятся, пока я беседую с агентом нашего великого отца в Вашингтоне. Отныне вигвамы воинов не будут более снабжены карманными ключами. Не нужно поощрять того, чтобы воины поздно отходили ко сну.

– Как! – спросили воины, но немедленно удалились.

– Говори тихо! – сказал Дженкинс, отводя в сторону приятеля: – здесь меня знают только как Мальчика-атамана Голубиных Лапок.

– А я, – сказал с гордостью Бромлей Читтериннгс, – известен повсюду как Чудо-Пират, Юноша-мститель берегов.

– Но как пришел ты сюда?

– Слушай! Мой пиратский бриг, «Прелестная Сирена», стоить теперь в гавани Меггс в Сан-Франциско, под видок судна со всяким хламом. Мой экипаж, пираты сопровождали меня сюда в вагоне-дворце из Сан-Франциско.

– Это должно было стоит дорого, – сказал осторожный Дженкинс.

– Оно было бы дорого, но они уплатили расходы, сделав сбор с других пассажиров – ты понимаешь. Завтра все газеты будут только об этом толковать. Ты получаешь «New York Sun»?

– Нет! я не люблю его политику относительно Индии. Но зачем ты пришел сюда?

– Слушай меня, Дженк. Это длинная и грустная история. Прелестная Элиза Дж. Сниффень, бежавшая со мною из Доэмвиля, была схвачена её родителями и вырвана из моих объятий в Новой Рошели. Впоследствии я узнал, что Элиза Джен Сниффен, обеднев вследствие банкротства сберегательной кассы, где отец её был президентом, – чему я много способствовал и воспользовался большею частью вкладов, – должна была сделаться школьною учительницею и уехала на место в учебное заведение в Колорадо, и с тех пор о ней ничего не слышно.

Почему Мальчик-атаман так побледнел и схватился за древко шатра, чтобы не упасть? почему его?

– Элиза Джен Сниффенс, – еле дыша проговорил Дженкинс, – четырнадцати лет, с рыжими волосами и с легкой наклонностью к косоглазию?

– Именно она.

– Боже, помоги мне! Она умерла по моему приказу!

– Предатель! – воскликнул Чиперлингс, бросаясь с кинжалом на Дженкинса.

Но между ними кто-то стал. Легкая грациозная Мушимуш, с распростертыми руками бросилась между рассвирепевшими Чудо-Пиратом и Мальчиком-атаманом.

– Остановись, – связала она строго Чиперлингсу: – ты не знаешь, что делаешь.

Юноши остановились.

– Выслушай меня, – сказала она поспешно. – Когда Э. Дж. Сниффен была захвачена в кондитерской Новой Рошели, она впала в бедность и решила сделаться школьною учительницей. Услыхав, что на западе открывается учебное заведение, она поехала в Колорадо, чтобы взять в свое ведение пансион m-me Шофли, из Парижа. По дороге туда ее взяли в плен эмиссары Мальчика-атамана…

– В исполнение моего рокового обета – иногда не щадить преподавателей, – прервал Дженкинс.