Преследование

– Я навожу порядок, Гренвилл.

Она решила не смотреть в его сторону. Возможно, ему стоило застегнуть рубашку.

– В этом доме убираются горничные.

Амелия приказала себе не оборачиваться, но образ Саймона, скорее раздетого, чем одетого, стоял перед ее мысленным взором.

– Я не хочу, чтобы кто-нибудь увидел ваши покои в таком состоянии.

Амелия встала и направилась к мусорной корзине, куда и вытряхнула собранные в юбку мелкие бутылочные осколки. Потом она снова встала на колени, чтобы начать собирать более крупные осколки разбитого зеркала.

И вдруг Амелия почувствовала, как Гренвилл, стоя сзади на коленях, сжимает ее плечи.

– Вы – не горничная, Амелия, вы – моя гостья, – прошептал он.

Амелия застыла, не в силах пошевелиться. Все мысли разом вылетели у нее из головы. Тело Саймона было крупным и мужественным, твердым и сильным, и Амелия, невольно прижимаясь к нему, почувствовала себя совсем крошечной. Ее сердце бунтовало теперь так неудержимо, что она не могла дышать.

– Амелия, – тихо произнес Саймон, и она почувствовала его губы у своей щеки.

– Отпустите меня! – вскричала Амелия, изо всех сил пытаясь подняться и освободиться.

– Мне казалось, что вам нравилось, когда я обнимал вас, – прошептал Гренвилл ей на ухо.

Он не отпускал ее, не позволял ей подняться.

Невероятно, но Амелия вдруг ощутила вспышку страстного желания. Она чувствовала настоятельную потребность быть с ним каждой клеточкой своего тела, каждой частичкой своего существа.

– Вы пьяны! – воскликнула она.

– Да, пьян. А я и забыл, какая вы миниатюрная и красивая и как восхитительно ощущать вас в своих объятиях!

Паника придала Амелии необычайную силу, и Амелии удалось вывернуться. Она вскочила на ноги, а Гренвилл медленно поднялся, и его высоченная фигура нависла над ней. Амелия обернулась к нему и с вызовом спросила:

– Что это вы себе думаете?

– Я думаю, что вы так красивы и мы здесь одни… – Эта ситуация явно забавляла Гренвилла. – Вы краснеете.

– Я для этого слишком стара!

Что он сделал? Неужели пытался обнять ее? И она чувствовала прикосновение его губ к своей щеке?

Так он поцеловал ее?

Амелия попятилась. Ее приход в его покои был ошибкой, и теперь она понимала это.

– Не вздумайте снова трогать меня! – предупредила Амелия.

Его темные глаза заблестели.

– Вы вошли сюда на свой страх и риск.

– И что это значит?

– Это значит, что вы не хуже меня знаете: мне нельзя доверять.

Амелия не нашлась что ответить. Гренвилл только что весьма недвусмысленно упомянул о своих ухаживаниях за ней – и своем предательстве. Она по-прежнему растерянно стояла, опершись спиной о буфет и пытаясь восстановить дыхание. Гренвилл замер напротив, сжав кулаки. Он во все глаза смотрел на нее, не улыбаясь, не двигаясь. Амелия совсем отчаялась, ведь теперь у нее была прекрасная возможность рассмотреть его и отметить, что на его теле нет ни капли жира. Сейчас он был стройнее, чем в двадцать один год. Наверное, его можно было назвать поджарым.

– Что вы так на меня смотрите? – резко бросил Гренвилл.

Амелия поспешила отвести взгляд – и тут же заметила осколки разбитого зеркала на полу, недалеко от его босых ног.

– Вы не одеты должным образом.

– Мои голые ноги, разумеется, не смущают вас… Амелия?

Она подняла глаза, встретившись с ним взглядом. Гренвилл криво улыбнулся, в его темных глазах мелькнула догадка.

– Помнится, вы видели гораздо больше, чем мои голые икры, – заметил он.

– А вот это совсем уже неуместное замечание! – в ужасе вскричала Амелия. Теперь она действительно вспомнила, как расстегивала на нем рубашку в порыве страсти и проводила ладонями по этим твердым мускулам.

– Я никогда не прикидывался джентльменом, – усмехнулся он, но все-таки потрудился запахнуть рубашку. Потом, не сводя с Амелии пристального взгляда, медленно застегнул пуговицы. – Так лучше?

Но Амелии лучше не стало, нисколечко. Она понимала, что должна остановить поток нахлынувших на нее воспоминаний.

– Здесь повсюду – битое стекло. А вы стоите на полу босыми ногами, – резко сказала она.

Внезапно придя в чувство, Гренвилл трезво заявил:

– Жалкий осколок стекла не может причинить мне боль.

И тут Амелия увидела многочисленные порезы на его ступнях. И снова поспешила отвести взгляд.

– Ваши ноги уже в крови, Гренвилл, – сообщила она ему, поспешив перевести эту странную беседу в менее опасное русло.

С его губ слетел ироничный смешок.

– И вы волнуетесь о паре крошечных царапин?

Да, Амелия волновалась, но совсем не об этих порезах!

– Вы ведь не хотите подхватить какую-нибудь заразу, – попыталась его вразумить она.

– Мужчины умирают каждый день, – твердо, яростно отрезал Гренвилл. – От штыков, пороха, пушек, лезвия гильотины… А вы волнуетесь о каких-то несчастных осколках стекла!

И он рассмеялся невеселым, пугающим смехом.

Амелия изумленно смотрела на него, обхватив себя руками за плечи. Он говорил о войне и революции, но почему? Война тем или иным образом затронула большинство англичан, и рядовой житель страны читал о ней в газетах почти каждый день. О войне рассказывали на каждом постоялом дворе и в каждой таверне, слухи распространялись стремительно – поговаривали об угрозе вторжения французов, распространении террора, возможном падении Республики. Но Гренвилл говорил так, словно сам лично участвовал в этих событиях.