Присягнувшая Черепу

Коссал шагал как ни в чем не бывало – босиком, в том же буром балахоне, в котором вышел из Рашшамбара, неизменно равнодушный к дождю и граду, к размытой дороге и даже к молчаливо раскинувшейся под нами и до края окоема дельте реки Ширван.

– Люди, похоже, беспокоятся. – Эла показала пальцем на окружавшую нас толпу.

Так оно и было. Впередиидущий носильщик с корзиной согнулся чуть не вдвое и ускорил шаг, бормоча что-то похожее на молитву. Еще подальше торопила мужа какая-то женщина – указывала на восток, где в небе собирались жаркие белые облака. У меня и у самой непривычно частило сердце – с чего бы?

За долгие годы в Рашшамбаре я примирилась со своей недолговечностью. Милость и справедливость нашего бога не пугали меня. Я научилась смотреть в лицо будущему небытию равнодушно, если не с радостью. По крайней мере, мне так казалось. Но на этих ненадежных скрипучих мостках, протянутых к местам моего рождения, во мне пробудился ребенок, чьи чувства крылись глубже религиозных прозрений. Да, разумом я сохраняла спокойствие перед взбирающейся по шаткой лестнице паникой окружающих, но телом возвращалась в прошлое – самими костями и кровью я узнавала густой запах ила и соли в знойном воздухе.

– Признаться, мне было бы обидно, – заметила Эла, – окажись это чудо аннурской инженерии не таким уж чудесным.

– Раньше смерти не умрем, – пожал плечами Коссал.

– А все же, – рассуждала Эла, – в конце этих мостков нас ждут лучшие постели и изысканное сливовое вино Домбанга. Жаль будет, если не дождутся.

– Ты же понимаешь, – оглянулся на нее старший жрец, – что Рашшамбар не для того снабдил тебя монетами, чтобы ты растрачивала их на роскошь и праздные забавы.

– Вся наша жизнь – праздная забава, Коссал. И я, пока не ушла к богу, намерена при каждом случае наслаждаться винами и мягкой постелью, хорошо бы в обществе нагого красавца.

Жрец не успел ответить: ветер, словно задавшись целью развеять ее надежды, так ударил по переправе, что пошатнулся весь мир. Мужчины и женщины взметнули в небо вопли, и десяток ярких вымпелов бешено забились над теснящейся, орущей толпой, когда четверть мили помоста под нами с треском отломилась и, накренившись к западу, рухнула.

Мягкое приземление – в воду и в ил – могло бы утешить кого другого. Домбангские рыбаки, упоминая усопших – как бы те ни умерли: в своей постели, за столом в таверне или от ножа в узком переулке, – описывали процесс одними и теми же словами: «опрокинул лодку». Народная мудрость говорила, что в водах дельты без лодки смерть.

Конечно, эта истина оправдывалась не всегда. Забавно, как часто она ошибалась. За границами Домбанга обитали в дельте вуо-тоны. Да и горожанам случалось уцелеть. Я запомнила, как на своих ногах вышла из дельты Чуа Две Сети – вся в крови, но живая. И все же такое случалось не слишком часто…

Все вышеизложенное наводит на мысль, что дельта реки Ширван – совсем не подходящее место для города, но потому-то город здесь и вырос. Рассказывали, что первопоселенцы Домбанга, попавшие в край высоких, как дома, камышей тысячи лет назад, пришли не рыбачить и не любоваться закатами – они скрывались. Под конец древней войны с кшештрим они бежали и забились в камышовые заросли. Те кшештрим – прожившие на земле пять и более тысяч лет, – что пытались их догнать, погибли. Их могли убить змеи и крокодилы, квирны и тростниковые копья, но предание говорило иное – рассказывало о божествах в облике человека, только быстрей и сильней, и к тому же немыслимо прекрасных. По легенде, боги покончили с кшештрим, и потому выжившие на зыбкой грани существования люди стали приносить им жертвы. И тысячи лет с тех пор что-то хранило народ Домбанга. Под той защитой деревушка выросла в городок, городок – в большой город среди убийственной и спасительной дельты.

А потом пришли аннурцы.

При вторжении империя проявила обычную для нее дерзость мысли и тупое упорство. Вместо того чтобы отыскивать потаенные тропы среди тысяч смертельно опасных проток, аннурские легионы встали лагерем на северном берегу и взялись за строительство.

Чтобы возвести переправу, свалили миллион деревьев; их порой доставляли за сто миль. Погибло десять тысяч солдат – одних одолели болезни, других покусали змеи; кого-то съел крокодил или сожрали стаи квирн, а кто-то… просто сгинул в изменчивых лабиринтах тростниковых и камышовых зарослей. Народ Домбанга не зря полагался на богов дельты – те и в этот раз пытались их защитить. Но, к ужасу горожан, аннурцы, невзирая на потери, попросту продолжали строить. Когда их командующему сообщили, что мир не знал подобного сооружения, он пожал плечами: «Я и раньше был невысокого мнения о мире».

И боги в конце концов сдались.

Когда сожгли или отдали водам все тела, когда сокрушили древнюю веру Домбанга, когда завоеватели перекроили старые обычаи на свой лад, осталась переправа – сорокамильное копье, вбитое в сердце города. Солдат на ней сменили возчики и погонщики мулов. Орудие покорения теперь служило обычной жизни. Возвышавшиеся на пятнадцать футов над заросшими водами мостки были для пеших и конных единственной безопасной дорогой через гибельные разводья. Были – пока не рухнули.

Я не стала подражать людям, которые цеплялись за обвалившийся пролет, а на полпути к воде прыгнула за перила подальше от падающих тел и бьющихся в панике мулов. На твердую землю я бы приземлилась удачно, а тут ноги ушли в топь по колено. Я попыталась вытянуть их – не сумела. Холодное перышко страха, общего для всех попавших в ловушку созданий, погладило мне спину. В пожаре воплей, среди тонущих в грязи раненых людей и вьючного скота кто-то пытался помочь, кто-то – бежать, уползти по илистым отмелям к любимым или к спасению. Усилием воли я приковала свой взгляд к мужчине, который, увязнув по бедра в протоке, все бился и бился, пока наконец не смялся, будто бумажный человечек.

«Не будь такой, – сказала я себе. – Если встреча с богом назначена сегодня, уйди красиво».

Эта мысль отрезвила меня. Какие бы детские страхи ни засели в моих костях, я давно повзрослела. Смерть еще не занесла жало, так чего мне страшиться?

Я снова занялась собой. На этот раз действовала медленно и обдуманно. Ноги крепко увязли, но обнаружилось, что они чуть скользят в кожаных штанинах. Распустив пояс, я сумела немного вытянуть ноги, но дальше ткань изнутри зацепилась за пристегнутые к бедрам ножи.

Хоровые вопли у меня за спиной перешли в визг. Оглянувшись через плечо, я увидела, что по протоке бесшумно скользят полдюжины крокодилов – над мутной водой выступали только спины и глаза. Один нырнул, и тут же женщина, в панике баламутившая воду, с последним ошалелым визгом скрылась под водой.

«Не спеши, – велела я себе и, запустив руку в штаны, по одному вытащила ножи и разложила их перед собой на вязкой тине. – Не спеши».

Избавившись от оружия, я смогла продвинуться дальше. Наклонилась, запустила в ил пальцы и мало-помалу, как змея из старой шкурки, выскользнула на свободу. Конечно, свобода еще не означала безопасности.

Обвалившаяся часть переправы сбросила в трясину более сотни людей. Из них добрая половина завязли и бились, истекали кровью, орали – иными словами, всеми способами привлекали самых жадных хищников дельты. Будь я одна, попробовала бы тихо и медленно выбраться на безопасное место, но нас уже окружали крокодилы, и змеи пробовали воздух быстрыми раздвоенными язычками, так что на «тихо и медленно» не осталось времени. В двух шагах от меня ленивые воды протоки уже поржавели от крови.

Выход был очевиден. Пролет упал боком, обломки опор торчали, как сломанные ноги, остатки перил на западной стороне ушли в ил и скрылись в камышах, а восточные легли плашмя и походили теперь на мост без настила. Мне до них было футов пятнадцать, зато, если преодолеть это расстояние и выбраться на перила, до уцелевшей переправы осталось бы всего сто шагов. На эту сотню шагов приходилось с десяток проломов, но и то было лучше, чем месить грязь или пускаться вплавь по извилистым протокам.

Шаря глазами по образовавшемуся мосту в поисках удобного пути, я обнаружила, что мои свидетели уже там. Коссал стоял на перилах, скрестив руки на груди. Эла сидела на бревнах верхом, болтая ногами. Она пристроила на плече раскрытый зонтик, укрыв лицо от солнца. Старший жрец указал на меня – Эла прищурилась, улыбнулась и помахала мне рукой. Словно выбрались на пикник или на концерт под открытым небом, а жуткие вопли были лишь какофонией настраивающего инструменты оркестра.

Эла весело махала рукой, и сквозь сумятицу криков ко мне долетели ее слова:

– Ну что ты там, Пирр? Идем уже!

Я подобрала ножи и приладила их к голому бедру. Выбравшись из штанов, я осталась в подштанниках, но исподнее – плохая защита от змей и крокодилов. Лучше было поскорей выбираться из болота, а значит, предстояло пройти напрямик через кучку увязших в иле между мной и мостками людей.

Два крокодила подбирались к ним с юга. Одна женщина – тонкая как тростинка – свирепо колотила четырехфутовым обломком жерди, отгоняя животных, а двое мужчин тем временем тянули из трясины еще одну спутницу. Пока ей удавалось отбиться, но ясно было, что долго она не продержится. Тот крокодил, что поменьше, уже отвернул, подбираясь к ней сбоку. К тому же женщина, стоявшая выше колена в кровавой жиже, так увлеклась крокодилами, что забыла о прочих опасностях дельты.

Я обогнула ее сзади, нацелившись на ближайший участок переправы в обход этих четверых, чтобы меня не втянуло в заваруху. И только оказавшись вблизи обломившегося пролета, осознала, как высоко торчат перила. На переправе могли разъехаться две телеги, и когда широкий настил опрокинулся набок, он, даже частично уйдя в ил, образовал стену в два моих роста.

Вопли на западе взметнулись выше прежнего. Я покосилась туда: двое брели по отмели, стремясь, как и я, к спасительным мосткам. Третий, отставший, упал на колени, разинув рот в ужасающем вое. Вода вокруг вскипала красноватой пеной.

– Квирны! – вскрикнул кто-то, будто, назвав рыб по имени, мог отогнать стаю.

Первый несчастный зачем-то потянулся к своим товарищам, которым некогда было оглянуться, а потом ушел в мокрую могилу, смешав свои вопли с общим хором. Еще мгновение, и рухнул в протоку еще один и еще – тех, кто не успел выбраться на илистую отмель, пожирали одного за другим.

Мне, к счастью, не было нужды пересекать протоку, а вот с деревянной стеной надо было что-то делать. Из разлома торчали несколько досок, обещавших занозистую и ненадежную опору для рук и ног. К сожалению для меня, совсем рядом отбивалась от крокодилов женщина с жердью.

– Пирр! Ты поднимаешься или как?

Я подняла глаза на Элу, улыбавшуюся мне из просвеченного лучами круга зонта.

– Могла бы сбросить мне веревку, – сказала я.

Она расхохоталась, словно над замечательной шуткой.

– Нет веревки. К тому же так неинтересно.

– Ты не забыла, – брюзгливо добавил Коссал, – что впереди у нас сегодня еще пятнадцать миль? Веревка была бы ни к чему, удержись ты на мосту.

Последнее замечание прозвучало с такой укоризной, будто я нарочно свалилась в протоку.

– Вольно вам идти без меня, – огрызнулась я. – Я догоню.

– Ты его не слушай, – покачала головой Эла. – Мы не прочь подождать. Такое чудесное утро.

Несчастное дурачье в шаге от меня с ней бы не согласилось. Они, спасая подругу, только сами влипли хуже прежнего. Один из мужчин – длинноволосый, с прямым подбородком, тонкий в талии, – не выпуская запястья тонущей девушки, поймал мой взгляд.

– Помоги! – выдохнул он. – Пожалуйста.

Грязь уже поднялась ему до колена и подползала выше. За его плечом женщина с палкой проигрывала сражение. Яростные выпады не помешали крокодилам оттеснить ее к остальным, да еще при каждой возможности отхватывать зубами конец деревяшки. Женщина сдавала. Она и до сих пор держалась на одном отчаянном упрямстве.

– Пирр, – позвала сверху Эла. – Бог здесь справится без тебя.