Нюрнберг. На веки вечные. Том второй

– И такая смертность вас не смутила?

– За смертностью это в ведомство Гиммлера, туда врачи относились.

Зал разразился просто гомерическим хохотом, который Лоренсу с трудом удалось пресечь.

– Хорошо, раз к концлагерям вы отношения не имели, то обратимся к вашей непосредственной деятельности. Контрразведка. Адмирала Канариса вы вскрыли как английского шпиона?

Тут Кальтенбруннера охватила гордость.

– Было такое дело, – отвечал он с некоей ноткой патетики в голосе. – А разве в вашей стране, генерал, со шпионами поступают как-то иначе?

– А как вы поступили с Канарисом?

– Его повесили как собаку на струне в концлагере…

– О работе которого вы, разумеется, ничего не знали?

В зале опять раздался смех. Хлипкая, хоть и верткая, линия защиты главного полицейского рейха рухнула окончательно.

– Хорошо. Я знал о концлагерях и о методах тамошних администраций. А как прикажете поступать с предателями и изменниками? И кроме того – вы так говорите, как будто я один эту систему создал, строил и поддерживал ее работу на протяжении всех 12 лет, что Гитлер был у власти.

– Согласен, систему поддерживала система. Но вы были ее главным функционером, не так ли?

– Да. Одним из главных…

– Хорошо. Какова была главная цель концлагерей?

– Борьба с врагами…

– Уничтожение мирного населения входило в их задачи?

– Да, но не только.

– Что еще? Опыты над людьми?

– В медицинских целях, под надзором врачей…

Такая позиция обвиняемого быстро начала раздражать суд.

– Подсудимый Кальтенбруннер, перестаньте изворачиваться. Вам вменены в вину конкретные действия и обстоятельства, за которые вы отвечали, – гневно рапортовал судья от США Биддл. – Вы, и никто другой. И объяснить их ни разумным началом, ни действиями других людей сейчас не получится. Вас спрашивают только о том, признаете ли вы себя виновным в тех или иных фактических обстоятельствах, и не более.

– Я всего лишь пояснял генералу Руденко, что некоторые концлагеря создавались для достижения вполне производственных и промышленных целей, преследуемых в то время рейхом…

– Только не надо про опыты! – взмахнул рукой Лоренс. – Не держите нас за сумасшедших и сами не пытайтесь выставить себя в таком свете – как показали результаты проведенной экспертизы, это не так…

– Нет, ваша честь, я о другом.

– О чем?

– Лагерь «Собибор».

По залу прокатился рокот – все знали о героическом подвиге узников лагеря, поднявших первое и единственное успешное восстание против администрации, да еще в самый разгар войны, осенью 1943 года. Кальтенбруннер попытался ударить по самому больному месту обвинения, а потому удар должен был быть безошибочным.

– Для какой цели он создавался?

– Об этом можно спросить свидетеля Печерского, организатора восстания, русского офицера, чьи показания имеются в деле, но почему-то не в полном объеме…

– Ваше право ходатайствовать о вызове свидетеля, – разъяснил Лоренс. – Генерал Руденко, вы можете обеспечить явку его?

– Нет, ваша честь, – Роман Андреевич опустил глаза и понизил голос, как будто чувствуя за собой вину.

– По какой причине?

– У свидетеля Печерского на Родине проблемы правового характера, придание огласки которым может затронуть его частную жизнь без его согласия.

– В таком случае, если он содержится под стражей, предоставьте суду аффидевит его показаний…

Руденко стиснул губы и молча наклонил голову в знак согласия. Мысленно он перенесся из зала №600 в другой кабинет, далеко отсюда, но в похожем учреждении…

20 марта 1946 года, Ростов-на-Дону, областное управление НКВД

В кабинет следователя завели арестованного лейтенанта РККА Александра Печерского. Охватившая всю страну, подобно истерии «охоты на ведьм», борьба с власовцами, не пожалела никого, кто на войне был в плену хотя бы час. А Печерский там пробыл едва ли не с самого ее начала и до осени 1943 года, потому его нынешний арест был вполне закономерным явлением, хотя о действительных его причинах он не мог даже догадываться.

– Садитесь, Александр Аронович, – следователь майор Любимов был с ним как-то по-особенному вежлив, что бросалось бы в глаза, если бы не ордена и медали на груди сотрудника правопорядка – как видно, растрогался при виде оклеветанного боевого товарища. – Как себя чувствуете?

– Спасибо, ничего.

– Не били вас?

– Никак нет. Только спал мало… Писал вот по вашему приказу…

– Ну не по приказу, а по просьбе. Просто дело срочное – я чуть позже все объясню… Так что сейчас поспите, когда в камеру вернетесь… Ну, если, конечно, все правильно написали…

– Написал как было. Судите сами.

Печерский протянул ему несколько листков бумаги, исписанных мелким, убористым почерком. Тот стал читать…

Александр Печерский

«…В октябре 1941 года попал я в окружение под Вязьмой, был пленен. В плену я около девяти месяцев болел тифом, но тщательно скрывал это от охраны и только потому не был расстрелян. В мае 1942 года, как только поправился, еще вместе с четырьмя заключенными пытался бежать. Попытка закончилась провалом. Через штрафной лагерь в Борисове меня переслали в трудовой лагерь в Минске. Там выяснилось, что я – еврей по национальности. Просидев пять дней в «еврейском подвале» – подземном карцере, я в октябре 1942 года попал в СС-арбейтслагерь, располагавшийся на улице Широкой в Минске. В феврале 1943 года 50 заключенных этого лагеря совершили новую попытку побега. Всех их не просто убили, а долго пытали. Сначала беспощадно избивали плетьми и натравляли на них собак. Затем глумливо провели через весь город с поднятыми вверх руками, потом загнали их в баню и, раздев до гола, обливали попеременно то горячей, то холодной водой. Только после этого фашисты выбросили их во двор на снег и открыли по ним огонь из автоматов.

Что до моей судьбы, то она была предрешена. Как еврея меня летом 1943 года отправили в Собибор на верную смерть. Из Минска до Собибора эшелон с пленными шел четыре дня. Первое, что увидели арестанты, был белый щит с готической надписью «Собибур» и ряды высокого, в три метра, проволочного заграждения. Меня в числе 80 столяров и плотников – одиночек отделили от остальной массы прибывших и увели в другой двор. Там я почти сразу разговорился со «старым лагерником» (как я уже говорил, начиная с 1942 года сюда сгоняли для уничтожения евреев со всей Европы) Борисом, который объяснил, куда они попали.

«А что это горит там?» – показал я на багровое пламя, видневшееся в стороне от лагеря на расстоянии не более полукилометра. Борис осмотрелся по сторонам, взглянул пытливо на меня, потом ответил тихо: «Не смотрите туда, запрещено. Это горят трупы ваших товарищей по эшелону».[23 - Печерский А. А. Восстание в Собибуровском лагере. – Ростов-на-Дону: Ростиздат, 1945. – 64 с. – 5000 экз.]

Потом я увидел сцену казни. Она потрясла меня до глубины души. Люди шли, выстроившись колонной, окруженные усиленной охраной, вдоль проволочного заграждения. Впереди женщины в одних сорочках и дети, позади – на расстоянии ста метров – голые мужчины. Вот, наконец, ворота, над ними надпись: Лагерь №3… Вообще лагерь делился на три основные части – «подлагеря», у каждого было своё строго определённое назначение. В первом («норд-лагерь») находился рабочий лагерь (мастерские и жилые бараки). Во втором – парикмахерский барак и склады, где хранили и сортировали вещи убитых. В третьем находились газовые камеры, где умерщвляли людей. Для этой цели в пристройке у газовой камеры было установлено несколько старых танковых моторов, при работе которых выделялся угарный газ, подаваемый по трубам в газовую камеру.[24 - Антокольский П., Каверин В. Восстание в Собиборе (глава из «Чёрной книги», Иерусалим, 1980). Впервые опубликовано в журнале «Знамя», N 4, 1945]

Там, в этом третьем лагере, во дворе – большие каменные здания двух бань с маленькими оконцами, защищенными толстой железной решеткой. Женщины и дети вошли в одну баню, мужчины – в другую. Охрана осталась снаружи и тотчас же заперла за вошедшими тяжелые, обитые железом двери. Некоторые в бане, взяв тазы, подошли к кранам за водой. Но дикий, нечеловеческий крик заставил их оглянуться и оцепенеть. С потолка, через широкие металлические трубы ползли темные, густые клубы газа, нагнетаемые при помощи электромашин… Не прошло и пятнадцати минут, как все было кончено. В двух банях на полу остались груды почерневших трупов…