Мюнхэ. История Сербии / история «Хостела»

К счастью, мне не пришлось высказывать Георгию свои сомнения и опасения – несколько дней спустя после того, как известие о начале войны пришло в Тополь, он уехал. Через месяц я получила от него письмо.

“Дорогая Елена! У меня для тебя много приятных новостей. Главная из них состоит в том, что меня как потомственного серба сразу отправили в атаку на Белград. Понимаю, звучит чудовищно, но, пребывая здесь, я словно бы вернулся назад. Вдохнул родного воздуха – и напитался им ещё на много лет вперёд. А воздух здешний ты помнишь – в нём витает дух свободы, дух войны, дух счастья и радости. Он не оставляет равнодушным никого, кто хоть раз наберёт его полной грудью. И пробуждает сразу самые лучшие чувства. Одно из них – любовь к родине и сострадание к ней, коль скоро гнетёт её враг, обременяет игом, мучает и пытает самых родных нам людей. Нет, не с сербами я воевал – те, кто против султана, ушли в горы и прячутся там, а те, кто с ним – уже не сербы. Я воевал с жестоким завоевателем, подлым гегемоном, сосущим кровь из маленькой и гордой, но вечно унижаемой нации. И не ослабить руку, не сложить оружие помогал мне именно родной воздух. Должен тебе сказать, что земля и небо, реки и степи, люди и их оружие – всё словно бы выталкивает турок оттуда, где не принадлежит им и никогда не будет принадлежать ни пяди. Не в гайдуках дело и не в сербских патриотах – просто всему на свете приходит конец. И если не могут его положить люди, положит его Бог. Уверяю тебя, он настал. Скоро мы вернёмся домой. Не могу сказать большего, но знаю – ты мне веришь. Потому что верю тебе…

Ещё об одном хочу тебе сказать. Русские. Это удивительный народ, коего я раньше не встречал, но много о них слышал. Слышал от моего отца. Он рассказывал мне, что к сербам никто и никогда не относился добрее, терпеливее, справедливее. Русский прост настолько, что даже в ущерб себе, от жалости к угнетённому сербу, отдаст тому последнюю рубаху. Сейчас, когда мы встретились с войсками русского царя под Белградом, могу тебе сказать – так и есть. Меня поразило, насколько мы похожи. При всём величии обеих наших наций, каждый из нас прост и неприхотлив. У нас нет австрийской заносчивости и турецкой подлости, хотя души и силы побольше, чем в тех двоих. Каждый из нас владеет ружьём в совершенстве, но не применяет его где попало – а только в крайнем случае. Одним словом, я повстречал давно потерянных братьев и много дней ходил счастливый.

Ещё русский рассказал мне историю о том, как больше ста лет назад русский патриарх решил изменить церковные обряды, посмотрев на наши молебны и богослужения. Не все поддержали его – пришлось сразиться с ордами тёмных и невежественных людей, прежде чем идея славянского воссоединения восторжествовала. Я подумал – надо же, что значит истинная вера и любовь к братьям! Всё и всех можно принести в жертву ради нашей дружбы. И, если представится мне такой случай, будь уверена – так я и сделаю.”

Хороша та война, что заканчивается миром – так случилось и сейчас. Весь в наградах, Георгий вернулся в Тополь и велел мне собираться – османы заключили с австрияками мир, уступили им много плодородных земель, а всех австрийских солдат приняли на службу в армию. Георгий стал полковником и командиром войска гайдуков, рос по службе, а я с удивлением взирала на город, который покинула, казалось, ещё вчера, но уже сегодня почему-то не могла узнать.

Обычно после долгой разлуки с местом, в котором родился, человек спешит туда, где живут его воспоминания – улочки, дома, сады, фонтаны, неказистые и не бросающиеся в глаза случайному прохожему, могут значить для приезжего больше, чем могилы предков. Я навестила места, где упокоились мои родители. Было ли мне грустно? Да… Конечно… Вот только слёзы почему-то навернулись на глаза не сразу и как-то нехотя – только потому что надо, что ли. Что-то было в этом городе такое, что делало моих родителей уже словно бы и не моими.

Конечно, долгая разлука и гнев отца на меня и Георгия, запрещавший писать нам любому из обитателей дома, сделали своё дело – между нами пролегла мертвенно-холодная стена. Хоть и не разорвёшь кровные нити, сколько ни тужься, а всё же даже дёргать за них лишний раз не надо – память о склоке останется в сердце навсегда. Я тогда подумала, что именно наше расставание так охладило меня, что я не убиваюсь на отчей могиле. Но потом я сама сделала то, что обычно делают гости, приехав на родину, бывшую их домом, но давно уже ставшую чужим.

Я стала гулять по городу. Но не узнала его. Было в моём городе что-то, что отличало его от прежнего, времён моей юности. Не говорите только, что это я повзрослела, знаю. Дело не в этом. Есть вещи и места, остающиеся незыблемыми, сколько бы лет ни прошло с вашего расставания. Здесь не было ничего, что напоминало бы мне о прежнем Белграде. Ну, кроме стен, конечно. Хоть всё так же в небе сияло солнце, по улицам ходили другие люди. Нет, в тех же костюмах и с теми же лицами – но другие. Опасливые. Чванливые. Злые. Не было прежних, улыбающихся и пусть глуповатых, но родных мне до боли сербов. Были хитрые, жестокие, с больным светом в глазах.

Да, мы веками жили с турками бок о бок. Каждый из нас равно считал эту землю своей. Мы часто говорили – ещё тогда, когда я была маленькой, – что все мы вместе есть один народ, а власть наша – другой народ. Но историю и Бога не обманешь. Правда всегда останется правдой и, хоть поздно, а восторжествует. Тайное всегда станет явным, пускай даже потребуются для этого десятилетия и века. Добро победит зло, если даже ценой пирровой победы. Но так будет. Это закон, повлиять на который не в силах даже самый сильный захватчик. Для себя он знает – чужое никогда не станет твоим. Ты можешь забрать его силой, но пройдут годы – и тот, кто стоит у нас за спинами и летает над нами, заберёт его и отдаст тому, кому это принадлежит. Ведь не в руках человека порушить Божий промысел и внести сутолоку в Его планы. И потому гегемон, понимая внутренне, что конца не избежать – примеры всех древних империй говорят нам о том, – убеждает народ в обратном. Он питает его идеями войны и возможностью проживать на никогда не принадлежавших ему территориях. И, каким бы благородным ни был этот народ, пусть не сразу, но он соглашается – слишком уж заманчиво взять чужое, не заплатив.

Приехав в Белград уже взрослой, я поняла – мы жили в атмосфере обмана. Мы лгали самим себе, братаясь с турками и сидя с ними за одним столом. Это было явление временное и противное Господу. Человек Божьего промысла не ведает – и потому не знает, когда Ему станет угодно прекратить эту трагикомедию. Но то, что момент настанет – дело решённое.

Сейчас он настал. Войны, наглость турок, жадность паши, нетерпимость сербов, их воинственный от природы дух – всё это стало поленьями в костре, который незримо полыхал на улицах моего родного города.

Белград стал грязным, его словно бы пропитал дух беспорядка, являющегося неотъемлемой частью борьбы за свободу и независимость. Никогда не бродили здесь раньше бездомные животные, не было столько пьяных и злых людей, не воняло помоями, и не было столько жидкой грязи, которая, казалось, не успевает высыхать после дождей и хлюпает под ногами, несмотря на палящее солнце. И само-то оно, солнце, стало другим. Раньше оно грело, а теперь палило, словно бы желая сжечь ненавистных басурманских захватчиков.

Отчего так было? Война – всегда разруха. Если ты серб, то причиняемый тобой беспорядок от злости – чего это, мол, я буду церемониться с захваченной землёй, коль она мне не принадлежит? А если турок – то от неуважения. И если серб может позволить себе так рассуждать, то турок – никогда. Если уж стали тебя теснить и гнать время от времени, то знай – ты уже не захватчик, а гость. А грубого гостя никто не жалует.

Я смотрела тогда ещё глазами гостя на всё происходящее – и ничего не могла понять. Уж не ошиблись ли мы городом, когда приехали?..

– Я понимаю, о чём ты говоришь. Сербы так настроены от того, что дахи больше не подчиняются султану.

– Но разве не султан даёт им работать и богато жить?

– Они стали требовать от него расширения территорий, а он взял и замирился с австрийцами.

– И что теперь будет? Они его свергнут?

Георгий улыбнулся.

– Он слишком далеко. Они злятся, ты права. Земли наши они давно считают своими, и потому, чтобы отделиться от султана, попытаются взять их силой. Только мы тоже к этому готовы.

– Ты станешь с ними воевать?

– Будет так, как решит народ. Я давно уже подчиняюсь ему, а не черномазому султану и уже тем более не грязному базарному торговцу!..

В одну из ночей к нам в дверь постучались – на пороге стоял турок Исмаил, смотритель водонапорной башни, с которым Георгий время от времени о чём-то беседовал.

– Где Карагеоргий? – на нём лица не было от страха. Я проводила его в комнату к спящему мужу и с тревогой стала вслушиваться в их разговор. Ничего толком не услышала, но спустя некоторое время Георгий показался на пороге в полном военном обмундировании – он успел собраться в доли секунды. Я поняла – что-то произошло.

– Что случилось?

– Срочно одевайся, – Георгий как всегда был бесстрашен, но – по глазам видно – рассержен. – Нам надо уехать.

За полночь мы вскочили на коня и мчались до самого Орашаца. Я грешным делом подумала, что снова придётся возвращаться в Австрию – очередной разлуки с домом моё сердце бы не выдержало. К счастью, в нескольких десятках миль от Белграда Георгий остановил коня.

– Ты расскажешь мне, почему мы снова бежим со своей родины?

– Дахи ночью устроят резню. Перебьют всех сторонников султана, кого не удастся переманить на свою сторону, чтобы захватить власть. Вместе с ними казнят самых знатных сербов – священников, купцов, дворян. Нам необходимо было уехать…

Я не поверила своим ушам.

– Ты?! – вскричала я. – Ты, смелее которого я не видела отродясь, вдруг бежишь от врага и оставляешь свою землю и своих людей в лапах эти подлых дахи?!

– Именно потому я и не сказал тебе всего там. Есть вещи, которые нужны всему народу – например, моя жизнь. Кроме меня, некому будет сразиться с дахи, ты права, но не сейчас. Я не смог бы в одночасье поднять восстание. Нам надо подготовиться, а для того хотя бы надо быть живым. Суди, как знаешь, а только время покажет. Можно убить десяток дахи и самому пожертвовать жизнью, ничего не изменив в судьбе своей страны, а можно убить тысячи и даровать наконец Сербии так горячо желанную свободу…

Я давно перестала понимать Георгия – возможно, он был слишком умным и взрослым для меня. Но в этом случае мне казалось, что я права, а он просто смалодушничал. Велико же было моё удивление, когда вечером того же дня в Орашац потянулась огромная вереница людей со стороны Белграда. Замерев на высокой смотровой башне, рядом с Георгием, созерцала я нескончаемый людской поток, что двигался из столицы пашалыка. Израненные, грязные, оборванные, но всё с тем же блеском в заплаканных глазах шли сербы по тому самому пути, по которому мы проехали накануне.

– Что это? – недоумевала я. Но Георгию всё было ясно – это читалось по его глазам.

Наконец десятки тысяч беглых сербов подошли вплотную к месту нашего укрытия. Раненый и едва стоящий на ногах Пётр Ичко поклонился Георгию в ноги.

– Не гневайся на нас, Георгий Петрович. Пришёл к тебе твой народ просить помощи и защиты. Встань во главе и оборони – не на кого больше надеяться, коль сам Бог от нас отвернулся.

– Что же, по-твоему, простой солдат сильнее Бога? – спросил у него Георгий.

– Не могу знать этого, Георгий Петрович. А только тебя одного Он милует. Помилуй и ты – встань впереди, охрани и спаси!

На глазах старого серба выступили слёзы. Георгий стиснул зубы и смотрел на людей, которые были самым главным его богатством и достоянием – его час настал, в ту минуту это понял каждый.

Вскоре после этого Георгий отправил депешу в войско гайдуков, стоявшее недалеко от австрийской границы, что он возглавлял. Ответа долго ждать не пришлось – спустя пару дней, которые потребовались нам, чтобы привести больных и раненых в порядок, на помощь к Георгию прискакали несколько сотен коренных сербов, вооружённых до зубов. Оказалось, они разоружили едва ли не целое войско, чтобы не только своими руками, но и ружьями помочь своему народу отвоевать наконец независимость.

В дни подготовки восстания – а никто из собравшихся не сомневался в том, что ему быть, – я нередко слышала речи Георгия как перед большими народными собраниями, так и перед единицами, перед вождями. Говорил он вещи очень мудрые и прозорливые – умным он был всегда, ещё с юности, а теперь к нему ещё пришла военная хитрость, в совокупности с которой становилась его голова особенно опасной для турок.

– Дахи не подчиняются султану, бунтуют против его власти. Что ж, враг моего врага – мой друг. Этому научила меня австрийская война. Воевать сразу с двумя противниками означает сразу проиграть, да и вооружены янычары лучше нас. Так что на первых порах мы будем декларировать свою верность султану. Дахи ближе и опаснее. Вот и получится, что с одной стороны теснить их будем мы, с другой – полки янычар, которых султан уже выслал.

– Скажи, Георгий, – спрашивал Бойко Млатич, – а когда мы войдём в Белград, как будем воевать с янычарами? Сам же говоришь – они вооружены лучше, да и сильнее?

– Верно, но мы будем дома, а они нет. Говорю вам это не как серб, а как полководец – сражение дома – полпобеды.

Отдохнув и вооружившись за счёт гайдуков, сербы стали прорываться к Белграду. Тяжелейшие битвы с дахи ждали их под Мишаром и Делиградом, при Шабаце и Ужице. Многие потери нёс наш народ по пути в тот город, который много веков согревал их и давал им веру в свободу и справедливость.

Разведка сообщала Карагеоргию о таких настроениях среди белградских дахи:

– Они не понимают, зачем изгнанные из Белграда сербы рвутся назад. Считают, что их там больше и они сильнее, и потому искать нам с ними столкновения – дело пустое…

Георгий ничего не отвечал, лишь хитро улыбался – его ответ мы все слышали и потому понимали: готовится восстание.

Когда я слушала рассказы отца или матери о тех восстаниях, которые сербы, наверное, всю свою историю поднимали против турок (включая знаменитое сражение на Косовом поле), я представляла себе эти выступления как какую-то огромную и беспорядочную сечу, в которой стенка на стенку сходятся хорошо вооружённая турецкая рать и босоногие, но революционно настроенные сербы, отстаивающие самое дорогое, что у них есть – свободу и возможность жить без ига. Но когда я своими глазами увидела всё, что происходило в те дни в Белграде, я поняла, что к моим сказочным рисованным представлениям реальная жизнь не имеет никакого отношения.

По всему Белграду – то там, то здесь кучками собирались дахи – с одной стороны, – и сербы с другой. Все они были вооружены и передвигались по городу в полной боевой готовности. Одна группа могли смело встретить другую – и пройти мимо неё, видя, что в её составе сосед, приятель вожака этой стайки, или просто соразмеряя силы. Но в то же время, чем ближе становилось к закату, тем активнее становились эти передвижения… Не то чтобы мирному сербу опасно было пройти по улицам столицы, но сама атмосфера тогдашнего Белграда подстёгивала к тому, чтобы влиться в одну из этих группировок и с оружием в руках продолжить воинственное шествие по городу.