плывут неведомые дали,
а в сердце капельки печали
лучей встречают остроту —
и, отступивший стылый мрак
своим сияньем прожигая,
звезда является — другая,
и остаётся только прах,
небесный прах — далёкий свет;
пылай, волнистое круженье!
В твоё, в твоё перерожденье,
в твоё сиянье мир одет.
* * *
Порой такая гложет мысль,
что всё бессмысленно и бренно,
но каждый раз, горя нетленно,
свои пути рождает высь;
и звёзды светят — высоко,
и как бы ни было тревожно —
душа легко и осторожно
пьёт лунных бликов молоко;
и, словно крохотный малец,
в душе росток живёт — всё выше,
и вот уже — поля и крыши,
а рядом — Космос и Творец!
Соприкасаясь, пьёт душа
покой своих миров нетленных,
своих неведомых вселенных,
трудясь, приветствуя, верша…
* * *
Мой свет, сияние, покой,
летя в крылатом млечном круге
и вознося друг другу руки,
мы продолжаемся строкой,
в которой каждый был из нас
когда-то звуком, полуслогом,
началом, действием, итогом,
создавшим вечности каркас;
а где начало иль исход?..
Я сам пока времён и правил
к своим скитаньям не прибавил:
глубок и долог небосвод!
Не тлеют наши письмена,
навек не исчезают души,
но каждый раз врата — всё уже.
И выше, выше имена.
* * *
Стволы осин ещё туги и голы,
едва качает ветер кроны их,
весь мир, как будто двоечник, притих,
шагнув к пустынным окнам старой школы: