Неприятнейшая неожиданность

– Что-то такое, вроде, Олег видел. Он мне еще в корчме, несколько месяцев назад порывался рассказать, да сначала я был занят, а потом к нему клиенты повалили. А потом то то, то се, так и забылось. Сейчас я за ним на двор сбегаю, позову из конюшни.

Быстро вернулся, привел конюха. Рассказали ему, о чем ведем речь. Акимович таиться не стал.

– Зависла тоже как-то ночью у нас дома похожая штукенция. Я всегда сплю хорошо, крепко, а вот жене что-то сразу не уснулось, все возилась да вздыхала. А тут она это увидала! Завизжала, как резаный поросенок, да под подушкой стала прятаться. Я спросонок не пойму ничего, спрашиваю ее:

– Чего голосишь, дура?

– Там, там…, – и пальцем в темный угол тычет.

Зажег свечку, а там, на стуле, домовой сидит. Долго с нами не балакал, сказал только:

– В другом месте молоко берите, от этой коровенки оно плохое – и сами, и дети болеть будете.

На этом исчез.

Жена всю кринку молока тут же вылила, как же, защитник семьи велел! А на другой день походила, повыясняла, – верно, болеют с этого напитка люди, пить нельзя. Видать, вымя больное у коровы. Так и тебе, домовой что-то важное хотел сказать, передать самое нужное! А ты сразу бить, ловить. Послушать надо было. Может он бы и сказал…

– Привет от Сатаны! – прогрохотал страшный голос.

Женщины ахнули, мужчины дрогнули, Федор выпучил глаза. Кроме нас, в столовой никого не было. Тот же голос опять грозно рявкнул:

– Что, твари, не ждали? Враз примолкли? На колени! Все в котел на варку пойдете! Всех пристрою!

Тут я вспомнил известного любителя дикий страх наводить, и опознал не раз слышанный в таком ключе при общении с челядью голос.

– Богуслав! Выходи!

Хохочущий боярин-дворецкий вышел из-за приоткрытой двери.

– Что, сомлели, православные? Хоть бы один перекрестился, вступил в борьбу с врагом человечества!

Человечество пристыженно молчало. Силы Добра сегодня как-то обмишурились на учениях в противостоянии силам Зла, просто обделались не по-детски. А ведь нам троим в Великий Поход идти, сражаться по-настоящему и без репетиций.

Ладно, хватит знати безнаказанно измываться над простыми людьми! А то Ванька от потери самоуважения такой дряни в своем сарае нажжет, что первую полностью кирпичную церковь всю перекособочит; Федька от испуга весь харч на обед страшно пересолит; Олежка за свою вину всем лошадям хвосты поотрывает; Наина, осознав, что всех иудеев опорочила, наведет на мужиков импотенцию; Забавка, поняв, что опозорилась перед будущим ребенком, весь народ перекалечит; а что сделает главный поганец Вовка от злобы, боюсь даже предположить…

– Хватит тут веселиться, – пресек я распущенность боярства, – ты мне лучше подскажи, что мог такого важного домовой этой избы мне посоветовать?

– А черт его знает, – совершенно искренне ответил Богуслав, – этого нечистика не угадаешь. Он сегодня чего-нибудь полезное скажет, а завтра гадость какую несусветную отчубучит. Совсем непредсказуемый этот сосед-домосед. Ты, Федя, молочка спроворь, да булок вкусных напеки, на ночь в угол поставь – глядишь и откупитесь.

Все с этой идеей согласились, кроме гостя из будущего.

– А может проще будет священнослужителя пригласить? Пусть по дому походит, ладанкой помашет, молитвы попоет, да святой водой все углы окропит – глядишь и изведет нечисть, – поинтересовался я.

– Не поддаются они на эти поповские ухищрения, – вздохнул боярин, – пробовали и до тебя люди не раз. Излавчивайся сам уж как-нибудь. Ты у нас человек тертый, может что и получится. А самое верное дело, как народ советует, это булка с молоком, или каши подкиньте. А сейчас, пока погодка благоприятствует, поехали-ка лучше лошадей выгуляем. Заодно вы к ним, а они к вам привыкнут.

Народ эту мысль одобрил, и мы весело пошли на двор. Межевался только Иван.

– Я же на работе! Может мне лучше вечером поездить?

– Ты на кого тут работаешь? – зарычал я, по-нашему, по-боярски.

– На тебя…, – ошарашено ответил бригадир. – Ребята скажут: мы тут пашем, а ты там на лошадке прохлаждаешься…

– Пошли в ваш сарай!

Кирпичники деловито замешивали сырье для сушки и последующего обжига.

– Слушать меня! – продолжал командовать я бывшими скоморохами. – Ивана пока забираю. Вместо него Егор побудет, все вопросы к нему. Если кто против, говорите, – сразу уволю!

Разговорчивых почему-то не оказалось. Методика общения, которую я перенял от боярина-дворецкого, с подчиненными людьми давала неплохой результат.

Вернулись к конюшне. Богуслав уже сидел на собственном гнедом коне. Наина пыталась вскарабкаться на кипенно-белую, слегка розоватую Зарницу, пока безуспешно. Ванька бросился помогать любимой.

– Володь, вы с Забавой на ком поедете? – поинтересовался у меня конюх, – кого запрягать?

– Мне Викинга, – ласково поглаживая буланого коня по холке, ответил я. – А супруге в ее положении будет полезней в седло не залезать.

Забава было зароптала, но ей тут же напомнили вчерашнюю беседу о выкидышах у неразумных беременных. Больше споров не было.

Иван, махом забросивший легонькую Наину в седло, после некоторого колебания выбрал каурого жеребца Ветра. Олега, пытавшегося оседлать мощного Вихря, я пересадил на черного Ворона.

– Мне ахалтекинцев, которых мы вместе с тобой привели, под всадниками обкатать нужно. Зорька и Вихрь свободными пойдут.

Марфа, уверенная, что пастушку-волкодушку двор караулить не оставят, плясала возле меня. Что ж, пусть тоже пробежится, разомнет среднеазиатские косточки.

Ну, с богом! И мы начали тренировки перед большим конным путешествием. Конечно, среди нас не хватало Матвея, но бывший ушкуйник в движении неутомим, потренируется пока на боярской лесопилке. А Ворон пусть силу и выносливость под Олегом наращивает. Вдобавок, конюх зримо тяжелее бывшего атамана.

По утреннему Новгороду проехались шагом. Город давно проснулся, по улицам бегал народ. Люди были одеты ярко, совсем не так, как в исторических фильмах. Сияли жгуче-красные рубахи, залихвастки синели порты и поддевки, зеленели пояса на мужчинах, а женские шушпаны, летники да опашени переливались всеми цветами радуги. Вдобавок, вся бабья одежда была украшена вышивками, полосами, орнаментами, расшита золотом и серебром у тех, кто побогаче. Всякие серьги, подвески и ожерелья, украшенные жемчугом, разнообразные обереги почти на каждой, только усиливали замысловатое многоцветье. Коричневатые лапти с белыми онучами, черные сапоги и очень разные по расцветке сафьяновые сапожки, своеобразно подсвечивали наряды новгородцев. Не принимала участия в этом буйстве красок только одежда пожилых людей. А то бы только и слышалось по улицам:

– А куда это дед понесся?

– Какой?

– Да вон тот, в оранжевом кафтане и лазоревых портках!

– Их, в пурпурных лаптях, не угадаешь…

Копыта лошадей мерно постукивали по деревянному настилу.

– Пора и тебя одевать по-человечески, – заметил Богуслав, – а то – боярин Мишинич, известный ведун-лекарь, хозяин двух пилорам и лавок, владелец реки Вечерки и всех примыкающих к ней земель, единственный на весь город производитель карет и кирпича, а выглядишь, будто калика перехожий. Тьфу! Позорище! У меня слуги лучше, чем ты, одеты.

Я никогда не делал из одежды культа. Завязывать галстуки так за много лет и не научился, костюм-тройка много лет ненадеванный висит в шкафу, запонки вообще где-то затерялись. Купить длинную дубленку мне предлагали жены и мать бессчетное количество раз. Мой стиль – это свитер, джинсы и незатейливая куртка с обязательным капюшоном.

Усмехнувшись, спросил:

– Чего ж мне теперь, портки на меху одеть?

– А чего ты надсмехаешься? И одевают, и вовсю пожилые бояре носят!