Неприятнейшая неожиданность

– Недавно на безоружного Матвея с женой напали пятеро вооруженных до зубов разбойников далеко от города, на речке Вечерке. Она все горюет, что хоть одного надо было в живых оставить. А ушкуйник рассказывает, как нудно их было в воду таскать.

Сторожа пытались храбриться.

– Мало ли что баба наболтает! Вы сами-то видели, как он дерется?

Ответили по очереди.

– Я с ним четыре года вместе на ушкуе ходил. Ушел по ранениям.

– Меня он биться учил, навидался его навыков. Теперь никого не боюсь. Как-то на нас с ним разбойники на дороге напали кучей. Он живых, как обычно, не оставил, а я приобрел саблю из дамасской стали.

Мордастый, почему-то шепотом, сказал:

– Мы же не знали, обмишурились.

– Вы на последнем вече были? – спросил я.

– А как же! Редко кто пропускает, обычно все ходят.

Судя по понурому искалеченному парню рядом, он как раз эта редкость и есть.

– Значит, меня должны помнить.

Они неуверенно стали вглядываться.

– Что-то не припоминаем… А что ты там делал? Дрался что ль за кого? Или выступал?

– Выступил не на шутку! – рявкнул я самым низким и грубым басом. Тут же запел высочайшим голосом, похожим на мальчишеский: Дева Мария…

Караульщики ахнули, и бросились меня обнимать. Враз узнали, подумалось мне.

– Мы оба на твою церковь денег дали!

– Скоро она вашей будет. Отстроим стены, поставим купол, и доски отсюда на пол и скамьи пойдут.

– Караулить будем, как свое! И сменным накажем приглядывать особо внимательно!

Выскочивший на шум Матвей озирался, не силах ничего понять – от его пилорамы до Новгорода ох и далеко, вечевой шум не расслышишь, новости не доходят. Ермолай удивлялся необычным переменам моего голоса.

Чтобы не объясняться, запел «Аве Мария» на музыку Шуберта и стихи кирпичника Ярослава. Начиналось, правда, все на стихи шотландца Вальтера Скотта – это была третья песня Эллен. Через несколько лет австриец Франц Шуберт написал, для того, чтобы стать известным за границей, на это произведение музыку. И эта песня стала, благодаря исполнению юного итальянца Робертино Лоретти, самой известной мелодией этого композитора. Мне, конечно, до красоты великолепного голоса 20 века не дотянуть, но я тоже старался спеть эту теперь русскую молитву от всей верующей души.

Закончил. Слушатели какое-то время постояли в оцепенении, а потом взрыв эмоций! Буря чувств! Слава Богу, получилось.

А то была после вече гаденькая мыслишка, что новгородцы больше перед князем рисуются, чем радуются молению Богоматери. Ан нет. И Мстислав далеко, а реакция та же.

Однако очень хотелось попасть к любимой жене и чего-нибудь съесть. А по пути заскочить к Антону, договориться насчет шуб. Спросил Матвея:

– Елене заячья шубенка не нужна?

– Ей батя соболиную справил.

Ну и ладно. Предложил оставить Зорьку для доставки Ермолая домой. Молодые предпочли идти пешком, не торопясь.

Поскакал к Антошке. Возле его двери в окне мерцал огонек. Остальная родня, видимо, уже умостилась почивать – дом стоял темен. Ночь подкралась незаметно.

Постучал сразу в окошко. Никакого стука не получилось. Вместо стекла был натянут бычий пузырь – бедновато живут.

Пощупал дверь. Может кожемяки чью-нибудь здоровенную шкуру натянули? Слава богу – тут дерево.

Вежливенько потарабанил. Через короткое время начала кричать злобная Анна.

– Кого тут еще на ночь глядя черт принес?

– Черт принес хозяина! Не выйдет Антоха немедленно, может считать себя уволенным – громко обозначил я свою позицию.

Бабенку лучше сразу унять. А то ишь распоясалась! Тихонько ойкнули внутри. Антошка у меня на службе получает немало. Потеряешь такую работу, умаешься опять жить впроголодь.

Подкаблучник вылетел из избы сразу же, тускленькая свеча в правой руке.

– Хозяин, что случилось? На коляску жалоба? – подобострастно забасил он.

– Ты не воруешь ли там? – зарычал я, вспомнив успехи другого своего приказчика – Алексея, показанные им на ниве торговли досками. – С ушкуйниками приду, просто посажу на кол!

Этого Антон совсем не боялся. Кареты делали другие, и в их качестве он не был убежден. А это была его епархия, и тут бывший скорняк чувствовал себя совершенно уверенно. Бас зазвучал голосом несправедливо обвиненного в нечестности и краже человека.

– Не воровал, и не буду! За каждую доверенную медную копейку отчитаюсь!

Стало легко на душе. Давно уже вижу, когда мне лгут. Меня не обманешь. В речах Антона вранья не было ни крупицы. Честный парень, вот и все.

– Извини, погорячился. Выявил, что там, где ты доски брал, приказчик сильно проворовался.

– И сразу… на кол?

– Да нет. Побили, отобрали деньги и выгнали с работы. А предложения были интересные… С горячим сердцем и в твой дом пришел. Анна еще закричала, и я рыкнул. А тревожу так поздно, мне помощь нужна.

– Да я для тебя, что хочешь сделаю! Такое дело мне придумал! Денег дал больше, чем братья. Заботишься, как отец родной! А ведь почти и не знаешь меня. Неграмотного взял. Все, что нужно, переделаю.

И опять – ни слова лжи. Пора за дело.

– Антон, ты пару женских шуб можешь пошить?

– Легко. Показывай шкуры.

Темень уже была изрядная. Свечка еле светит. Чего он тут увидит? Надо, наверное, мех в дом тащить, а утром будет мудренее, как говорится в русских сказках.

– Отвязывать с лошади надо, – сообщил я парню. Он, почти не глядя потер пальцами свободной руки отворот шкурки.

– Заяц местный. Забит недавно. Шкура выделана очень плохо, кем-то очень неловким в скорняжном деле – сообщил Антон голосом профессионального оценщика – мастера своего дела, знающего о предмете исследования все, что нужно. – Зверек уже взрослый, еще не линял. На нем дыры есть?