Горький привкус любви
Евгений Михайлович по-прежнему сидел в кресле, его некогда живые лучистые глаза холодно смотрели в пустоту. Он был мертв. Горячее сердце коммуниста не могло вынести наступления ледникового периода, безжалостно уничтожавшего его страну.
***
Рано утром в приемную ректора, где уже собралось немало сотрудников, вкатился круглый, как мяч, Сергей Павлович Золотов – бывший парторг академии.
– Какое горе, какое горе! – причитал он. Его маленькие добрые глазки часто моргали, по круглым румяным щечкам катились слезы.
Сергей Павлович имел репутацию человека добрейшей души, честность и искренность которого ни у кого не вызывали сомнений.
Его открытость подкупала, от него никогда и никто не ждал подвоха. Любая его оценка, любое предложение воспринимались не иначе как глас истины. К нему прислушивались, и его кандидатуру на пост ректора считали самой подходящей.
Сергея Павловича избрали единодушно и не ошиблись. На ближайшем же собрании он провозгласил:
– В ситуации, когда государство забыло о существовании высшей школы и образования в целом, я объявляю новую экономическую политику. Любая инициатива, приносящая академии доход, повышающая ее престиж, будет приветствоваться и поощряться. Шестьдесят процентов от привлеченных финансов поступят в распоряжение руководителя подразделения. Дерзайте и богатейте! Отныне ваше материальное благополучие в ваших руках.
И лед тронулся – деньги потекли рекой. Помимо платного образования и прагматичной ориентации научной работы на каждой кафедре стали появляться структуры и подструктуры, приносящие вузу доход, и открываться новые специальности, пользующиеся спросом у молодежи. До сей поры далеко не самый известный в городе вуз отметился самой высокой заработной платой среди других высших учебных заведений города.
В ситуации, когда жалованье не выплачивалось месяцами и отчаявшиеся бунтари встречались у метро с вызывающей табличкой: «Помогите бедному доценту, мне три месяца не платили зарплату», когда профессора предпочитали открывать мастерские по ремонту домашней утвари, чтобы прокормить свою семью, когда вузы оказались брошенными на произвол судьбы, это было не просто спасение, это был прорыв.
***
Из дневника Глеба:
Студентки, влюбленные в преподавателей, – явление довольно распространенное, но студентки, демонстрирующие свою любовь посредством блистательной учебы, – это что-то оригинальное!
На первом курсе появилась девушка по имени Полина. Выступает на всех семинарах, и если кто-то оспаривает мою точку зрения, она отчаянно отстаивает ее как свою собственную.
Ну, выступает и выступает. Редко, но встречаются умницы, к тому же активные. Однако не проходит и дня, чтобы мы с ней не пересеклись. Видимо, она изучила мое расписание и, как бы случайно, с забавным потерянным видом постоянно оказывается у моей аудитории.
Это не предвещает ничего хорошего.
***
Глеба, Костю и Семена многое объединяло. Все трое активно интересовались политикой, причем их взгляды были чаще всего кардинально противоположными, а потому спорили они до хрипоты, отстаивая каждый свою точку зрения. Каждый из них получал колоссальное удовольствие, приглашая друзей на премьеру спектакля или выставку. Они любили путешествовать и часто ездили отдыхать все вместе. Редкий случай – их жены подружились, и кулинарные вечера сближали их еще больше.
Все трое имели дачи. И если у Кости с Семеном были маленькие летние домики на маленьких же клочках земли, то у Глеба была не дача, а целое сельскохозяйственное угодье. Что только не росло на его огромном участке! Яблони, груши, черешня, всевозможные ягодные кусты, а вдобавок – мощное, типично южное ореховое дерево; в теплицах же зрели сладкие арбузы и дыни. Но больше всего он гордился виноградником. Его в огромной теплице было более десяти сортов. Виноградные грозди поражали своими размерами.
– Такого крупного и сладкого винограда нет даже в доме моих родителей, хотя все это родом оттуда, – хвастался Глеб.
Однако его попытки вырастить персики так и не увенчались успехом. С завидным постоянством привозил он из Крыма саженцы, но они вымерзали через два-три года.
– Уймись, – увещевала его жена, – не приживутся они в таком холоде.
– То же самое все говорили о винограде, – отвечал Глеб. – И что мы видим? Урожай такой, что девать некуда, – впору винокурню строить.
Он вырос в собственном доме, его предки по материнской линии – понтийские греки – жили в районе Керченского пролива и занимались садоводством. Он называл себя крестьянином в сотом поколении и любил землю. Именно любил. Он прикасался к ней, словно к телу любимой женщины, и она отвечала ему взаимностью, давая потрясающие урожаи.
– Никто не может притрагиваться к земле без любви к ней и страстного желания возделать ее, – утверждал Глеб, и домочадцы охотно передали ему бразды правления. Вера, на зависть соседкам, нежилась в гамаке и лакомилась клубникой, собранной для нее мужем. А сыновья все чаще и чаще находили предлог остаться в городе, для проформы обратившись к отцу с вопросом:
– Пап, а ты на нас правда не обидишься, если мы не поедем на дачу?
– Поразительно! – как-то заметил Костя. – Мне кажется, воткни ты в землю палку – и она начнет расти.
– А мы это сейчас проверим, – оживился Глеб и, наломав веточек смородины, крыжовника, яблонь и груш, аккуратно закопал их в землю, что-то нежно нашептывая. Листья на них распустились одновременно с родительскими ветвями. Через три года он рассадил выросшие и окрепшие саженцы.
Огромный участок с трехэтажным домом достался Глебу в два раза дешевле стоимости земли. Дом, как крепость, возвышался на холме, его парадная часть смотрела на пологий спуск, уходящий в сосновый бор.
Его бывший владелец – генерал-майор, занимавшийся обеспечением продовольствием Северо-Западной группы войск, – в начале лихих девяностых затеял строительство трех баз отдыха для военнослужащих. Готовые постройки признали непригодными для эксплуатации, и генерал выкупил их за бесценок, поселив там своих многочисленных родственников. В конце девяностых «лафа» кончилась, и против него возбудили уголовное дело, но он успел сбежать за границу. Заочно его осудили и лишили звания. Родственники в панике без лишней огласки стали распродавать недвижимость. Так пятьдесят соток земли у озера с огромным домом достались Глебу за смешные деньги.
– Это награда за все мои мытарства, – любил повторять он, переезжавший с семьей десятки раз из одной коммуналки в другую, отвоевывая у жизни сантиметры жилплощади.
Они часто собирались друг у друга на дачах, но чаще всего бывали у Глеба, где до самого Нового года из подвала извлекались огромные грозди винограда и торжественно подавались к столу.
Глеб радушно принимал гостей на «симпозиумах» – так он называл эти встречи.
– А почему симпозиум? – поинтересовался как-то Константин.
– Ты что, забыл о моих корнях? Моя мать – гречанка, а в Греции, как известно, не на пьянку приглашают, а на интеллектуальные беседы, сопровождаемые вином и изысканной закуской.
– Ну, положим, теперь у вас в Греции тоже пьянки, а не симпозиумы, – ехидно заметил Костя.
– Это они с горя от четырехсотлетнего османского владычества запили, – рассмеялся Семен.
Так с легкой руки Глеба они собирались уже много лет, наслаждаясь интеллектуальными беседами, угощая друг друга приготовленными ими же изысканными блюдами, и жизнь свою без «симпозиумов» уже не мыслили.
***
Из дневника Глеба:
Как?! Как я мог преступить?
Существует весьма распространенное мнение, будто научные руководители спят со своими аспирантками. Это не так. Ни один уважающий себя мужчина не позволит себе воспользоваться зависимым положением девушки. Впрочем, я знал подонков, промышлявших этим, – все как на подбор ничтожные люди. Знал и о ситуациях, когда бедные жертвы вынуждены были уходить из аспирантуры из-за домогательств руководителя. Но это редчайшие случаи. Я никогда не позволял себе такого.
До сего дня.
То, что произошло, требует самооправдания.
Я ведь ей не нужен уже как руководитель, она ни в коей мере не зависит от меня, так как уже через месяц защитит диссертацию.
Все началось в псковском ресторане, когда мы танцевали.
Лучший тест на сексуальную совместимость – танец, тем более такой, как танго. Если партнерша покорно следует каждому вашему движению, если вы с ней двигаетесь как единое целое под эту знойную, пробуждающую страсть музыку – это показатель того, что вам будет хорошо вместе. Ведь танго – это танец, имитирующий любовную игру.
А мы с ней танцевали именно танго, и она оказалась великолепной партнершей. Было от чего закружиться моей седой голове!
Но даже не это послужило поводом напроситься к ней в номер. Ведь она была так хороша в этот вечер! И зная о ее подчас чрезмерной застенчивости, мне хотелось дать ей понять, что она потрясающая женщина и способна свести с ума любого мужчину.
«Зайду в номер, обниму ее, поцелую руку и попрощаюсь, – думал я. – Достойный финал вечера. Разумно, красиво, уважительно и дальновидно. Вдруг, когда-нибудь потом, появится повод, так пусть это станет отправной точкой». Но она неожиданно перехватила инициативу, весьма искусно изобразив, что от страсти теряет сознание. Разумеется, я не мог ударить в грязь лицом.
Ну что, я оправдан? Похоже, что да.
***
Поздней осенью они сидели у камина, собственноручно сложенного Костей, пили ром «Мама Хуана», привезенный им из Доминиканы, и вспоминали, как выживали в начале девяностых годов теперь уже прошлого века.
– Слушай, Костя, а как ты рискнул заняться бизнесом? – спросил Семен. – И почему именно хлебным?
– Ну, почему хлебным – это понятно. Хлеб едят всегда, и чем голоднее время, тем больше. По объему потребления хлеба на душу населения определяется благосостояние страны. А в девяностых, как вы помните, время было совсем голодное. Вот как выживали ваши семьи?
– Я водил экскурсии по городу и играл в холле Европейской гостиницы, – отозвался Семен. – Помню, наши студентки, промышлявшие там проституцией, пока учились, делали вид, что не узнают меня, а потом стали здороваться – сначала снисходительно, затем с презрением.
– А я, как вы помните, бомбил. Один раз чуть не убили, отбирая машину. Газовый пистолет спас, – сказал Глеб.
– Ну а мы сначала решили бройлеров разводить – надеялись разжиться на продаже курятины, – но они столько жрут, что кормов было не напастись! – усмехнулся Константин. – Приезжаю как-то на дачу, а моя бедная Аня стоит у птичьего загона и плачет. «Что случилось?» – спрашиваю. А она: «Вот, на последние талоны купила пять килограммов проса, а эти, с позволения сказать, цыплята за пять минут в драку все съели. Больше кормить нечем».
Конечно – их тридцать голов, да здоровые такие вымахали за пять месяцев! Покормили их еще пару дней рубленой крапивой и забили. Продавать было себе в убыток. Да и где, кому? Закатали в собственном соку и год питались.
Родители Ани перед смертью успели приватизировать квартиру. Мы хотели ее детям оставить, а потом на семейном совете решили продать и купить пекарню. Наняли мастера и всей семьей ему помогали выпекать хлеб. Здесь же из окна и продавали. Дело пошло. Наняли рабочих, потом запустили три смены, поднялись и купили большую квартиру в центре.
Примечательно, что мы были еще в процессе оформления и, кроме районной администрации, никто об этом не знал. Тем не менее к нам домой пришли бандиты и потребовали плату за «крышу».
– И что, вы безропотно стали платить? – возмутился Глеб.
– Послушай, ты спрашиваешь так, будто жил в это время в другой стране! Как будто не видел ежедневно пылающие ларьки. Методы, применяемые к тем, кто пытался сопротивляться, были изуверские: сначала жестоко избивали, потом жгли, затем либо насиловали кого-то из членов семьи, либо сажали на иглу, а если все это не помогало – убивали.
– А что, власти не могли справиться или была другая причина? – поинтересовался Семен.
– Во-первых, они сами были в доле: они же и наводили бандитов. Во-вторых, с запуганных людей проще брать взятки. Мы платили налоги, ровно столько же брали бандиты, и столько же уходило на взятки. Однако и это власть имущих не устраивало. Рвите меня на куски, но я не отрекусь от мысли, что кризис девяносто восьмого года создали искусственно. Вспомните: страна стала подниматься, в магазинах появились товары, причем немало произведенных здесь, в России. Но для чиновника, как и для госбюджета, импортировать в десятки раз выгоднее, чем производить самим. Цены стали доступными, все определенно начали жить лучше. У людей появилось достоинство. Лично я испытывал это чувство не как профессор, а как булочник. Мебельщики, колбасники, чулочники почувствовали, что они могут. И власти испугались. Им нужна была толпа баранов не просто блеющих, а блеющих в одной тональности, чтобы не раздражало. Думающие инициативные люди – величайшая опасность для бюрократа! Экономически независимым и свободно мыслящим трудно навязать чужую волю, им не прикажешь, не вынудишь за продуктовый пакет голосовать за «кого надо».
Притом и весь так называемый враждебный мир был заинтересован в развитии среднего бизнеса. Сколько денег растворилось на просторах нашей необъятной родины? А я скажу: девять миллиардов, направленных американцами для недопущения кризиса. Ведь до сих пор концов не нашли. Безусловно, влиять на пару десятков олигархов легче, чем на десятки тысяч самодостаточных производителей, смертельно опасных для чиновников.
Наступила гнетущая пауза.
– Все как-то не совсем справедливо, – прервал тишину Семен. – Посмотрите вокруг. Сколько хороших, образованных и трудолюбивых людей бьются как рыба об лед и при этом влачат жалкое существование! А рядом с ними преуспевают пустышки. Как, почему? Костя, ты у нас знаток человеческих душ и судеб. Как объяснишь эту несправедливость?
– У меня на сей счет своя теория. Все люди случайным образом рождаются в одном из двух потоков: светлом или мутном. Рожденные в светлом потоке, подчас не прилагая никаких усилий, проплывают по жизни легко, без проблем, преуспевая во всем. И даже если они заплывают в мутную заводь, их быстро выносит мощный поток. А уж если они прилагают хоть малейшее усилие, то процветают. Вся жизнь Глеба – демонстрация первой части моей теории. Теперь вторая часть. Родившиеся в мутном потоке неизбежно обречены на пребывание в зловонной массе. Но! – Константин привстал и многозначительно поднял вверх указательный палец. – В каждом, даже самом мутном потоке есть быстрая и чистая вода – место, откуда грязь устремляется к берегам и ко дну. И если человек беспрестанно работает, стремясь удержаться там, то и он оказывается в относительно чистом потоке, то есть благополучен, успешен и счастлив. Вот я, например.
– В индуизме это объясняется кармой, заслуженной в прошлой жизни, – заметил Глеб. – Прожил жизнь праведно, как я свою прошлую, – после реинкарнации родился не гиеной, а человеком, да к тому же, по Костиной теории, – в светлом потоке. И наоборот. Замечу: карму можно в существенной степени очистить или опоганить на протяжении всей жизни, начиная с момента зачатия. Согласно канонам индуизма, зачатие новой жизни – это Санскара. И многое в судьбе человека зависит от того, в какой пространственно-временной среде оно происходит. Этот сакральный акт должен произойти в энергетически чистом пространстве и в строго определенное время, обозначенное Вселенной. В Индии время и место рассчитывают и объявляют брахманы. Кто следует их рекомендациям, тот блажен.
– Перехожу в индуизм, – мечтательно произнес Семен.
– Хочу разочаровать тебя, Сеня, – заметил Костя. – Технология наращивания крайней плоти к поцу еще не отработана. А у индусов, знаешь ли, с этим делом строго.
Все рассмеялись.
– Шутки шутками, а помните Валентину из Одессы? Ведь в какой клоаке родилась и выросла, но нашла же в себе силы выбраться!
***
Костю часто называли спасителем. Он никогда не ставил двоек и не единожды принимал экзамены у нерадивых студентов, вызывая тем самым недовольство деканатов. Константин всегда старался помочь людям: налаживал давшие трещину взаимоотношения в семьях сотрудников, вытаскивал из, казалось бы, тупиковых ситуаций знакомых своих знакомых. И, наконец, у него всегда можно было перехватить до получки. Словом, спасать человечество было его призванием. Но лишь друзья знали, что называть его так стали в связи с одной романтической историей.
Однажды, будучи молодым преподавателем, он, что называется, за компанию поехал на повышение квалификации в школу деловых игр. Курсы находились в Одессе, вернее – на ее окраине, где на берегу моря стоял роскошный по тем временам отель. Рядом с ним было построено несколько десятков фанерных домиков, в которых жили слушатели. Занятия были необременительными, интересными и даже полезными, но самой большой ценностью этой поездки было море. На пляже возникали оживленные дискуссии, и как-то раз разговор зашел о технологии привлечения внимания интересной женщины. Мало-помалу оптимистов оставалось все меньше и меньше, и вот настал момент, когда непоколебимым в возможности успеха оказался один Костя. И тогда кто-то заметил:
– Если ты так уверен в теории, то докажи ее на практике! Вон там, видишь, сидит девушка. Обольсти ее или хотя бы просто познакомься с ней.
И действительно, неподалеку от того места, где обычно располагалась их компания, лениво и величественно, словно львица после кровавой трапезы, возлегала девушка под единственным на всем пляже грибком. На ней был весьма откровенный белый купальник, который скорее подчеркивал, нежели скрывал все достоинства ее великолепной фигуры. Она снисходительно взирала на мужчин, которые буквально пожирали ее своими жадными взглядами, то и дело пытаясь оказать ей знаки внимания. Девушка была царственно красивой и вызывающе сексуальной.
И вот эту царицу Семирамиду – посланницу богов – предстояло обольстить Константину. Безумие! Ну что ж, была не была! В конце концов, он психолог, а она… она просто девушка. Костя встал и решительно заявил:
– Ну что ж, смотрите и учитесь!
На его счастье, в этот момент девушка достала сигарету и зажигалку и собралась закурить. Но ей это не удалось: по какой-то причине зажигалка не срабатывала. После нескольких не увенчавшихся успехом попыток девушка с досадой отбросила ее в сторону и обратилась за помощью к проходящему мимо мужчине. Но тот только развел руками. Девушка начала озираться по сторонам, надеясь найти курящего человека и с его помощью разрешить свою проблему. Увидев это, Костя схватил лежавшие в куче сигарет спички, подошел к ней и, дав прикурить, как бы между прочим заметил:
– Такая девушка, как вы, не может, просто не имеет права просить! Вы созданы для того, чтобы мужчины выстраивались в очередь, наперебой предлагая вам свои услуги.
– Это как? – заинтересовалась она.
– Очень просто. Вы вообще не должны были закуривать. Вы должны были достать сигарету и просто держать ее в руке, сидя с отрешенным видом, – и уже через минуту здесь бы образовалась очередь из желающих вам угодить!
– Вы так думаете? – с сомнением в голосе спросила она.
– Не просто думаю, я в этом уверен и готов доказать вам, что так оно и есть. Правда, сию минуту это не сработает, потому что действо с моим участием уже отложилось в зрительной памяти окружающих и в данной сцене они себя не увидели, а потому, согласно стереотипу, будут ждать участия других. Но когда через час-другой или, скажем, завтра мизансцена изменится, можем провести эксперимент. Вы будете здесь завтра?
– Да, я уезжаю через четыре дня, – ответила она.
– Ну, вот и славно! Завтра, если не возражаете, проверим силу вашего магнетизма. Кстати, как вас зовут? Экспериментаторы обычно обращаются друг к другу по имени.
– Инесса, – ответила она. – Ой, нет, Валя.
– Так Валя или Инесса?
– Валя, Валентина. А Инесса – это я так иногда представляюсь шутки ради.
Когда на следующий день Костя пришел на пляж, Валя уже была там. Он подошел к ней, поздоровался, сел рядом, многозначительно взял ее ладонь и, положив в свою, сказал:
– Сейчас я отойду, а вы минут через пятнадцать-двадцать возьмете сигарету и с задумчивым видом будете смотреть вдаль. Только умоляю вас: не обращайтесь ни к кому с просьбой дать прикурить. Уверяю: ждать придется совсем недолго.
Эксперимент прошел на ура. Сразу трое мужчин кинулись к девушке и защелкали перед ней зажигалками.
Некоторое время спустя Костя подошел к ней, и она с удивлением спросила:
– Как тебе это удалось?
– Вовсе не мне – это тебе удалось. Это ты – та, которую, возможно, в себе и не подозревала.
Они легко перешли на «ты», словно были давно знакомы. Весь остаток дня молодые люди провели вместе. Купались, ужинали в шашлычной, и он рассказывал ей о писателях и поэтах, некогда бывавших в этих местах, об индуизме и биоэнергетической сущности всего живого, читал стихи, а она с наивным детским восторгом все повторяла: «Какой ты умный!»
Костя проводил девушку до гостиницы, и они уже стали прощаться, как вдруг она попросила:
– Не мог бы ты завтра прийти пораньше? Я ведь через три дня уезжаю, а мне так много надо рассказать тебе…
Когда утром, сбежав с занятий, Костя пришел на пляж, Валентина уже сидела под грибком. Увидев его, она вскочила, подбежала к нему, уткнулась в плечо и прошептала чуть слышно:
– Я здесь с раннего утра, всю ночь не спала, ждала встречи с тобой!
Костя опешил. Такого поворота событий он не ожидал.
– Ты знаешь, со мной никто никогда в жизни не разговаривал так, как ты. Мне так легко и светло с тобой, будто я до тебя и не жила вовсе, будто я совсем другая. А какая именно – может быть, ты мне расскажешь?
И она поведала трагическую историю своей жизни.
Валя родилась на Украине, в маленьком городке. Ее отец был горьким пьяницей и, напившись, зверски избивал их с матерью. Когда она училась в первом классе, мать, не выдержав издевательств и бесконечных побоев, как-то ночью собрала вещи, и они уехали к родственникам в Днепропетровск. Там женщина вскоре познакомилась с мужчиной, который показался ей веселым и ласковым. Он предложил ей с дочерью переехать к нему, и, поскольку у нее было ни жилья, ни средств к существованию, Валина мать, недолго думая, согласилась. Это было роковое для Вали решение. Мужчина оказался педофилом – он сразу стал приставать к девочке, а затем изнасиловал ее и продолжал это делать постоянно на протяжении многих лет с молчаливого попустительства матери, которая делала вид, что ничего не замечает.
Когда Валя собиралась на выпускной вечер, отчим, не в силах совладать с похотью, разорвал на ней нарядное платье, схватил за волосы и, поставив перед собой на колени, принудил заняться оральным сексом, приговаривая:
– Теперь ты взрослая, теперь тебе все можно.
Мать, которая тоже собиралась пойти с дочерью на выпускной, сначала молча наблюдала за этой сценой, а потом так же молча взяла топор и зарубила насильника. Ее посадили. На суде, где народу было не меньше, чем на концерте заезжей звезды, женщину без конца спрашивали:
– А когда это началось? А как часто это происходило? А почему вы не обращались в милицию?
После случившегося в Днепропетровске оставаться было невозможно, и Валя уехала в Киев, где прямо на вокзале ее вычислил сутенер. С ее данными она скоро стала дорогой валютной проституткой.
– Мне двадцать два года, у меня куча денег, шикарная квартира, уймища клиентов и ни одной родной души – профессия не позволяет, – горько усмехнулась Валентина. – Знаешь, ты первый человек, которому я решилась рассказать свою историю. Ты дал мне понять, что я заслуживаю большего, и знаешь – я тебе верю. Один умный человек сказал: «Никогда не поздно начать жизнь сначала, даже за день до смерти». Для меня этот день настал, и не потому, что ты мне что-то открыл, нет, ты подошел ко мне, улыбнулся и сказал: «Ты другая». И я поняла, что родилась вновь здесь, теперь, рядом с тобой и, может быть, от тебя. Да-да – от тебя. Ты – мой спаситель!
В день отъезда Валентина попросила проводить ее. Едва они вошли к ней в номер, она обняла его и стала нежно целовать в глаза, губы, шею. Он знал много женщин, но таких горячих губ не встречал никогда.
Они сплелись в объятиях и растворились в нирване. Он слышал ласковый шелест листьев, пение райских птиц и журчанье родника.
– У нас еще есть время – давай посидим в кафе, – сказала Валентина, когда они спустились вниз.
Сев за столик и заказав шампанское и фрукты, они сидели молча, глядя в глаза друг другу. Им было хорошо вместе, но оба понимали, что расстаются они навсегда и вряд ли когда-нибудь встретятся. И от этого обоим было грустно, но грусть эта была легкой и светлой.
