Горький привкус любви

– Не огорчайся: какое-то время они поживут у нас, а там, глядишь, все образуется и вернется на круги своя, – утешала больного мужа Ирина Викторовна.

И он окончательно успокоился и верил, что все закончится благополучно, тем более что Кирилл постоянно звонил, интересовался его здоровьем, и они обсуждали детали поездки на рыбалку, которую запланировали еще год назад.

***

Отец ушел тихо, во сне, – и дом будто опустел. После его смерти Ирина Викторовна, казалось, утратила всякий интерес к жизни и выглядела бесконечно усталой и отрешенной. Полина с трудом узнавала в этой внезапно постаревшей женщине с потухшим взглядом и шаркающей походкой свою энергичную, ни секунды не сидящую без дела маму. Теперь Ирина Викторовна часами неподвижно сидела в кресле, уставившись невидящим взглядом в противоположную стену. Даже горячо любимому ею Егорушке удавалось вывести ее из этого состояния совсем ненадолго.

– Не обижайся на меня, Полина, за эти слова, но пусто мне на земле без моего Жоры, – сказала как-то Ирина Викторовна и вскоре ушла из жизни.

***

Полина осиротела. Глеб Владимирович, понимая, как тяжело ей было пережить почти одновременный уход родителей, старался как можно больше времени проводить с ней и Егором. Часто возил их за город и устраивал для мальчика походы в лес или на рыбалку, за что Полина была ему бесконечно благодарна.

Глеб Владимирович понимал, что именно из-за него молодая женщина рассталась с мужем, и чувствовал себя очень виноватым перед ней: ведь ничего больше, чем любовная связь, он ей предложить не мог, да она и не требовала. Он старался уделять Полине и Егору как можно больше внимания, насколько это было возможно, но у него была семья и бросать ее он не собирался ни при каких обстоятельствах. Глеб Владимирович не пытался заменить Егору отца, да в этом и не было надобности: Кирилл очень любил сына, и они много и охотно общались. Может быть, именно поэтому мальчик достаточно безболезненно пережил развод родителей. К тому же он видел, что они по-прежнему уважительно и тепло относятся друг к другу и очень его любят. Тем не менее Глеб Владимирович брал Егора с собой, когда ехал в лес или на рыбалку, как когда-то своих маленьких, а теперь уже совсем взрослых сыновей.

Полина была благодарна ему за участие и поддержку. Но Глеб Владимирович был рядом с ней далеко не так часто, как ей этого хотелось. Да что уж там лукавить – ей хотелось, чтобы он был рядом всегда!

Когда он обнимал ее своими сильными и в то же время ласковыми руками, она чувствовала себя ребенком, уютно спрятавшимся под одеялом, где тепло, надежно и таинственно. Но когда они разлучались, Полина погружалась в пустоту одиночества. Ей становилось невыносимо тоскливо, хотя, как ей казалось, она была готова довольствоваться тем малым, что мог ей дать Глеб Владимирович в сложившейся ситуации. Ведь она знала, на что идет, знала, что у него семья, которую он никогда не бросит. Слава богу, у нее был сын, ее Егорушка! При одной мысли о нем Полина светлела лицом, и все ее проблемы переставали казаться такими уж значительными.

***

Со временем на кафедре все поняли, что Полина рассталась с Кириллом, хотя никто не говорил с ней об этом. Лишь однажды мудрая Ольга Владимировна, улучив момент, когда они остались на кафедре одни, завела с ней разговор:

– Видите ли, Полиночка, чаще всего мы видим мир вокруг себя таким, каким хотим его видеть, а не таким, каким творят его обстоятельства. Мы редко стремимся войти в положение другого человека и с его позиции оценить ситуацию, а потому нередко воспринимаем мир искаженным и через это искаженное пространство пытаемся выстроить свою жизнь. Результат один – потрясение и саморазрушение.

– Я понимаю, о чем вы, – ответила Полина, – и воспринимаю обстоятельства такими, какие они есть.

– Зачастую, даже глядя в зеркало, мы не видим своей реальной сущности. А когда находимся в состоянии эмоционального напряжения – кажется, именно так называет Константин Константинович любовь, – мы и вовсе воспринимаем все в розовых тонах. А жизнь вовсе не такая легкая и безмятежная, как нам хотелось бы. У каждого человека есть своя собственная история, обязательства, долг, понятия чести и совести. И когда кто-то способствует отказу другого от его ценностей, страдают все.

– Спасибо вам, Ольга Владимировна, за участие и добрый совет! Я ценю ваше мнение жизненный опыт и деликатность, и впредь, прежде чем что-то сделать, вспомню о нашем разговоре.

– Знаете, я объездила всю Европу, – улыбаясь, сказала Ольга Владимировна, – а вот в экзотических странах так и не побывала: боюсь подхватить какую-нибудь заразу. Вам понравилось в Таиланде? Что вас там особенно впечатлило?

– Да все. Это рай на земле: солнце, море и дружелюбные, постоянно улыбающиеся тайцы, прекрасно развитая индустрия развлечений и бесподобная кухня! Правда, сравнивать мне не с чем – я ведь больше нигде не была.

– Счастливая! – воскликнула Ольга Владимировна. И, поймав недоуменный взгляд Полины, пояснила: – Ведь у вас еще все впереди.

После этого разговора они прониклись друг к другу еще большей симпатией и всегда были искренне рады встрече.

***

Последнее время Полина была сама не своя. А всему виной бесконечные разговоры Светки о том, что она, Полина, редкостная дура и другая, нормальная, женщина уже давным-давно рассказала бы мужику, что именно он отец ее сына.

– Я не понимаю: ты что, не хочешь, чтобы он на тебе женился? – вопрошала ее подруга.

– Да нет, наверное, хочу, – неуверенно отвечала Полина. – Но ведь он женат и у него двое сыновей.

– Господи, какая же ты все-таки идиотка! Те его сыновья уже давно взрослые самостоятельные люди, а Егора еще растить и растить!

– Но у мальчика есть Кирилл, и ты прекрасно знаешь, что далеко не каждый родной отец так относится к своим детям, как он к Егору.

– Но ты же ведь не хочешь быть с ним. Хотя здесь я тебя, подруга, совершенно не понимаю, ведь все при нем: красавец, умница, прекрасный специалист, зарабатывает более чем прилично, вас любит без памяти… Не знаю, правда, что он в тебе нашел… А ты вцепилась в этого Глеба Владимировича и хорошему человеку, можно сказать, жизнь сломала.

– Да все я понимаю, Светка, – тяжело вздохнула Полина. – Вот только люблю я его и ничего не могу с этим сделать.

– Ах, любишь! – взвилась подруга. – Тогда топай к нему и расскажи ему все, как есть. И если, как ты говоришь, он глубоко порядочный человек, ты наконец получишь его в полное и безраздельное пользование.

И Полина после всех этих разговоров начала всерьез подумывать о том, чтобы последовать совету Светки. Останавливало ее только то, что она знала, как Глеб Владимирович любит свою семью и дорожит ею, и если его поставить перед выбором, он, может быть, и уйдет к ней, однако вряд ли их отношения останутся прежними. Но как же хотелось быть счастливой!..

Разговор с Ольгой Владимировной, казалось, все расставил на свои места. Полина решила оставить все как есть и довольствоваться теми крупицами счастья, что даровала ей судьба. Но в полудреме, когда холодная воля таяла, как сосульки в лучах весеннего солнца, она чувствовала жгучее прикосновение его плоти и засыпала с мыслью о потрясающем любовнике. Здесь она уже ничего не могла с собой поделать. Предательские мысли о возможности их союза вновь пронзали все ее существо, принося с собой терзания, бессонные ночи, бесконечные внутренние диалоги, которым не суждено было состояться…

***

Потом они вместе побывали в Испании, Италии, Франции… Каждая такая поездка становилась для Полины настоящим праздником, и она ждала их с большим нетерпением: ведь во время них он принадлежал только ей, ей одной.

***

Полина не помнила, как оказалась у дверей своей квартиры. В какой-то момент она словно очнулась и с ужасом осознала, что дома ее ждет Егор. Господи, как ей сказать сыну о смерти Глеба Владимировича, ведь они в последнее время так подружились! Но сказать придется, иначе как она сможет объяснить его исчезновение из их жизни? «Так, сейчас главное – собраться, взять себя в руки», – подумала Полина. Трясущимися руками она попыталась достать из сумочки зеркальце. Это удалось ей сделать далеко не с первой попытки. Взглянув в него, Полина пришла в ужас: даже природная смуглость не могла скрыть мертвенной бледности ее лица, растрепавшиеся волосы свисали мокрыми прядями… Поднявшись на пролет выше и поставив сумку на подоконник, она принялась судорожно приводить себя в порядок. Вытерев лицо и причесавшись, Полина спустилась вниз и попыталась вставить ключ в замочную скважину, но он упорно не желал туда входить, и она нажала на кнопку звонка.

– Кто там? – прозвенел фальцетом до боли родной голос сына.

– Это я, – ответила она.

– Кто «я»? – послышалось в ответ.

– Да я же это, сынок!

Дверь отворилась, и Егор с ужасом выпалил:

– Что с тобой, мама?

Полина без сил опустилась на стоящую в прихожей тумбочку.

– Что с тобой, мама? – с тревогой, перерастающей в страх, переспросил Егор. – Что-то случилось?

– Да, Егорушка, случилось. Сегодня умер Глеб Владимирович.

– Как умер? Он же не болел!

– Так, умер. Ночью, во сне.

Каждое слово давалось Полине с огромным трудом. Сейчас ей больше всего на свете хотелось рухнуть на кровать и завыть, завыть в голос, по-бабьи и в этом вое хоть как-то избыть терзавшую ее невыносимую боль. Растерянный Егор топтался возле нее, не зная, что сказать ей в утешение.

– Жалко. Он был хорошим, – наконец произнес он.

«Он был прекрасным человеком, и он был твоим отцом, – подумала Полина. – Не знаю, решусь ли я когда-нибудь рассказать тебе об этом. Но точно не сейчас. Ты считаешь Кирилла своим отцом, он любит тебя, ты – его. И пусть все будет по-прежнему. Ведь ты все равно не сможешь разделить мою скорбь».

– Да, родной, он был хорошим человеком, и ты ему очень нравился, – вымученно улыбнулась сыну Полина. – Знаешь, Егор, я очень устала, так что, пожалуй, пойду прилягу. Ужинай без меня, сынок.

Войдя в спальню, Полина упала на кровать, натянула на голову одеяло и истошно заревела.

***

Полина никак не могла смириться со смертью Глеба – так она его теперь мысленно называла. Для нее он был по-прежнему живой, самый любимый и самый желанный, отец ее ребенка. Засыпая, она вспоминала самые яркие эпизоды из их совместных путешествий, их разговоры, их жаркие ночи… Может быть, поэтому он часто снился ей – и тогда утром Полина просыпалась счастливой, но далеко не всегда могла вспомнить, что именно видела во сне, хотя ей этого очень хотелось. В такие дни, если была возможность, она подолгу не вставала с постели, надеясь снова заснуть, чтобы увидеть его еще раз.

А еще Глеб оставил ей завет, как жить свободно и быть в ладу с собой.

Как-то они долго говорили о постоянных жизненных противоречиях, о чувстве вины и муках совести, и он сказал, что, как ему кажется, он знает, в чем заключается гармония жизни.

– И в чем же? – спросила его Полина.

– Не вступать в конфликт с самим собой, – ответил Глеб.

– А вы в ладу с собой?

– Да, пожалуй… – задумчиво протянул он. – Я нахожусь в состоянии психологического равновесия с того момента, как стал придерживаться принципа: «Живу, как чувствую».

– Как это? – заинтересовалась Полина.

– Часто мы думаем одно, а говорим другое, делаем то, что не хотим, ломаем и насилуем себя, разрушая главное – свое «Я». Последние лет двадцать я говорю исключительно то, что думаю, делаю то и так, что и как хочу.

– Но это невозможно, так не бывает!

– Почему же? Очень даже возможно. Другое дело, что ты должен быть убежден в своей правоте и у тебя должны быть аргументы и решимость, чтобы отстоять свою позицию, а для этого нужны знания и жизненный опыт. Стало быть, жить, как чувствуешь, можно лишь на определенном этапе зрелости. Впрочем, компромиссам есть место и в этой философии жизни.

– Ну хорошо, а если человека сжигает желание оскорбить, унизить, разрушить другого?

– Тогда он входит в конфликт с миром, а такая откровенно разрушительная жизненная позиция не приносит ему душевного равновесия и счастья.

– И человек страдает?

– Может быть, и не страдает, а считает себя победителем, но в конечном итоге проигрывает и, что самое главное, разрушает себя.

Полина часто вспоминала свое видение Будды и слова, сказанные им. Они служили ей утешением. Конечно, она не была буддисткой, но кто знает…

Всё проходит и уходит в неизвестность. Остается лишь любовь, ради которой стоило ждать, терпеть и бороться.

Да, ее счастье длилось недолго – всего пять лет. Но это были годы, наполненные такой любовью, таким обилием впечатлений, каких многим женщинам не довелось испытать и за всю жизнь. И все это благодаря ему, ее Глебу. А главное – у нее есть Егор, их сын, так похожий на отца, и она сделает все возможное и невозможное, чтобы он вырос достойным человеком. Ради этой цели стоило жить!

Как много тех, с кем можно лечь в постель,

Как мало тех, с кем хочется проснуться…

И утром расставаясь, улыбнуться,

И помахать рукой, и улыбнуться,

И целый день, волнуясь, ждать вестей.

Эдуард Асадов

Глава II. Глеб

Отца Глеба после окончания Ленинградского высшего военно-морского училища распределили в Керчь, где в первый же день он встретил прекрасную гречанку Софию и два года ждал согласия ее родственников на брак. Родители много раз возили маленького Глеба в Ленинград к бабушке, и он так в него влюбился, что после окончания школы вопрос, в каком городе продолжать образование, перед ним не стоял: в Питере, и только в Питере!

Учеба в институте, служба в армии, аспирантура, женитьба пролетели как одно мгновение. Жизнь была такой яркой и насыщенной! Часто ночи напролет, сначала с друзьями, а затем и с прелестной умницей Верой они играли джаз, танцевали, спорили об искусстве или просто бродили по улицам.

Темп жизни замедлился, когда Глеб Владимирович начал работать преподавателем и у них с Верой один за другим родились два сына.

***

Из дневника Глеба:

Как-то в первой половине восьмидесятых, когда власть в стране переходила от одного потенциального покойника к другому и держава начала раскачиваться, Евгений Михайлович пригласил меня в кабинет. Достав бутылку коньяка, что было хорошим знаком, он сказал: «Я с приятелем заскочил на днях в Пушкинский Дом и попал на твое выступление. Мне понравилось. Но особенно впечатлило твое уверенное и убедительное отстаивание собственной позиции. Мы хотим повысить статус института до уровня академии. На днях придут журналисты – как ты понимаешь, вовсе не для того, чтобы нас поддержать. Нужны умные головы, и среди прочих я решил позвать тебя. Людмила Владимировна сообщит, когда и где. Выпьем за успех предприятия!»

***

Корреспонденты нескольких центральных газет, вероятнее всего, имели установку если не погубить идею повышения статуса, то по крайней мере не превратить это в тенденцию. Так случилось, что, когда они задавали каверзные вопросы, все предпочитали отмалчиваться и в драку лезли только ректор и Глеб.

– Ну что, как вы думаете: надерут нам задницу журналюги? – спросил Евгений Михайлович, когда корреспонденты ушли.

– Надерут, – угрюмо ответил парторг.

– Ну ладно, все свободны, а ты останься, – кивнул он в сторону Глеба.

Дождавшись, когда за последним сотрудником закроется дверь, Евгений Михайлович повернулся к Глебу и спросил:

– Что это ты такое нес про расширение международных связей? Ты что, подставить меня решил?

Евгений Михайлович всех знакомых называл на «ты», а если переходил на «вы», то это не предвещало ничего хорошего.

– Как какие связи? – удивился Глеб. – А болгарская команда КВН, а немецкая студенческая баскетбольная команда, а поляки, которые на будущей неделе приезжают к нам на конференцию, – это что, не международные связи?

– Молодец, а я и не подумал! Вот ты и займись обратной связью. Подумай, с кем можно заключить договор о научном сотрудничестве, об обмене студентами и что там еще… В общем, поразмысли – через неделю жду. Разрешаю тебе привлекать кого сочтешь нужным.

***

Глеб тщательно проработал вопрос, и через неделю они обсуждали возможности сотрудничества с десятком институтов из соцстран. На переговоры Евгений Михайлович посылал исключительно его, выражая таким образом абсолютное доверие. Зарубежные коллеги на удивление охотно, словно давно ждали предложения о сотрудничестве, соглашались и на совместные конференции, и на научное взаимодействие, и на обмен студентами.

К счастью, по следам корреспондентского рейда публикаций так и не последовало, что было добрым знаком. Ведь хвалили обычно редко, а ругали часто и за ругательными статьями в газетах обычно следовали оргвыводы.

Международное сотрудничество приняло поистине вулканообразный характер. Не осталось ни одной европейской соцстраны, куда бы студенты не ездили на практику, а от предложений дружественных латиноамериканских и африканских стран просто не было отбоя. Появились проекты по целевым студентам, по открытию докторантуры и многие другие. Статус академии институт получил. И когда на кафедре литературы образовалась вакансия заведующего, другой кандидатуры, кроме молодого, талантливого и энергичного Глеба, никто и не видел.

***

Из министерства пришла разнарядка на пятерых преподавателей в школу деловых игр. В число счастливчиков, которым предстояло за казенный счет провести месяц в Одессе на побережье Черного моря, оказался и Глеб.

И сами-то по себе курсы оказались очень интересными. Но особая прелесть заключалась в том, что они проходили в июне на туристической базе, расположенной на самом берегу моря. С двенадцати до трех – обеденный перерыв, во время которого все устремлялись на пляж.

В группу из академии кроме Глеба входили две женщины и двое мужчин. Женщины – с кафедры философии, а мужчины – психологии и искусствоведения. Он встречал их в коридорах вуза, но знаком с ними не был.

Их пятерка – а именно из пятерок состояли команды играющих – блистала на практических занятиях. Все примерно одного возраста, независимые, оригинально мыслящие и творческие. Но в центре внимания они находились еще и потому, что Глеб, прекрасно знавший поэзию, превосходно декламировал стихи, причем чаще всего мало кому известные, Константин знал ответы на все животрепещущие вопросы человеческого бытия, Семен пел под гитару бардовские песни, и без него не обходилась ни одна пирушка, которые устраивали каждый день.

Тот месяц и сдружил Глеба, Семена и Константина на всю жизнь.

***

Из дневника Глеба:

В этот незабываемый день мы буквально столкнулись с Евгением Михайловичем у входа в академию. Я поздоровался и открыл перед ним дверь.

– Нет-нет, ты первый, сегодня у тебя праздник, – весело похлопал он меня по плечу и пропустил вперед. – Заходи ко мне.

– Когда? — спросил я.

– Да прямо сейчас.

Мы вместе вошли в ректорский кабинет.

– Коньяк утром пить не будем, хотя стоило бы. Людмила Владимировна, – обратился он к секретарше, нажав кнопку переговорного устройства, – приготовь нам два кофе. Я решил назначить тебя первым проректором, – без обиняков начал он. – Сергеев все хуже и хуже справляется со своей работой, а мне нужен молодой, энергичный, амбициозный помощник. Эта должность для тебя.

– Евгений Михайлович, на живое место не пойду, – заявил я.

Вопреки ожиданиям он не вспылил, как обычно бывало, когда ему перечили, а спокойно продолжил:

– Мне осталось пять лет до пенсии. Поработаешь со мной, пооботрешься во властных структурах, подучишься – и получится из тебя приличный ректор. Ну как?

От такого неожиданного поворота событий в горле пересохло, запершило, и я закашлялся. В кабинет вошла Людмила Владимировна и поставила на стол поднос. Я схватил чашку, сделал большой глоток кофе, чтобы прекратить кашель, и спросил:

– А как же докторантура?

– Какая докторантура? – искренне удивился Евгений Михайлович.

– Как какая? Вы же обещали направить меня на три года в докторский отпуск.

– Ты же говорил, что у тебя все на мази, – так вот и защищайся. Кто тебе мешает? Время у тебя есть, не получится за три – защитишься через пять лет.

Ах, как хотелось быть ректором в сорок лет! Но еще больше не хотелось прослыть карьеристом, идущим к своей цели по головам, ведь Григорий Анатольевич Сергеев работал с ректором с первого дня и многих спас от его гнева.

– Евгений Михайлович, когда у нас родился второй ребенок, мы наконец-то получили право на кооператив, — сказал я. – Полгода назад перебрались наконец-то из коммуналки в трехкомнатную квартиру, жена не работает, и мы в долгах как в шелках. Я никогда не расплачусь, если не сделаю рывок. На трехлетний отпуск рассчитывал не столько для завершения диссертации, сколько для заработка. Изредка я езжу по Союзу с лекциями от общества «Знание», а это большие деньги. За два года постоянных поездок я верну деньги, взятые в долг на первый взнос. Надеюсь, вы меня поймете.

– Серьезный аргумент. И что, много ты должен?

– Много, но я все продумал и через два года рассчитаюсь с долгами.

– Честно тебе скажу: расстроил ты меня, но это убедительная причина, и я действительно обещал тебе отпуск. Что тут поделаешь – иди, готовь документы в докторантуру.

***

Когда Глеб после защиты докторской диссертации вернулся в академию, Евгения Михайловича уже не было в живых.

Внук дворянина и сын репрессированного инженера-конструктора, Евгений Михайлович Приозерский был ревностным приверженцем коммунистической идеи. Сословность, с его точки зрения, дискриминировала, унижала и разрушала личность. А причиной гибели его отца стала не система, а человеческие пороки – зависть, ущербность, ненависть.

После разоблачения культа личности Сталина он стал партийным работником и, получив доступ к архивам НКВД, изучил дело отца. К своему ужасу, он обнаружил пачку доносов соседей и сотрудников, друзей и родственников, обвинявших отца в шпионаже.

Благодаря железной воле, целеустремленности и работоспособности Евгений Михайлович всегда добивался поставленной цели. Сталкиваясь с сопротивлением, признавал только одну тактику – идти напролом. Ради достижения цели мог пожертвовать хорошими отношениями. Ко всем, не исключая себя, предъявлял высокие требования. Разгильдяи и лодыри, подвергавшиеся резкой критике ректора, его люто ненавидели.

– Ваша любовь мне ни к чему, – не уставал повторять он. – Работайте хорошо, будьте порядочными людьми – вот все, что от вас требуется.

Когда в тысяча девятьсот девяносто первом году система пала, деньги стали сильнее власти, беспредел заменил закон, сила и наглость стали основными способами достижения цели.

На его глазах разрушалась великая страна, строительству которой он посвятил всю жизнь.

Начавшаяся бестолковая реформа высшей школы сводилась к бюрократизации образовательного процесса и приводила к деградации вузов. Менеджеры – бывшие торговцы женскими сапогами и колготками, не имевшие ни малейшего отношения к системе образования, – перекраивали ее на свой торговый лад.

Все эти перемены Евгений Михайлович переживал как личную трагедию, как закат гуманизма на планете. Перед ним образовалась зияющая пустота, которая затягивала его в свое черное пространство, не стало уверенности в завтрашнем дне, надежд на будущее.

К нему – сильному, жизнелюбивому человеку – все чаще стали приходить мысли о бессмысленности дальнейшей жизни. Островком психологического комфорта оставалась семья. Жена и дети всегда и во всем поддерживали его. Но однажды, когда он в очередной раз стал рассуждать о безыдейности коммунистов, массово сдающих партийные билеты, жена в сердцах заметила:

– Так и шел бы на баррикады, раз ты такой идейный!

Эти слова, сказанные самым близким человеком, надломили его. Он ощутил боль и стыд за свои беспомощность и трусливость. Ему стало неуютно дома, и он все чаще и чаще допоздна засиживался в своем кабинете, погружаясь в депрессию.

Однажды, когда секретарша Людмила Владимировна, проработавшая с ним четверть века, постучав в дверь, приоткрыла ее и попросила разрешения уйти домой, он не ответил привычным «Да, конечно». Евгений Михайлович, не моргая, смотрел сквозь нее куда-то в пустоту, и она, немного потоптавшись на пороге, ушла, расценив его молчание как разрешение.

Уборщица долго крутилась вокруг кабинета ректора, не решаясь делать уборку в его присутствии. Лишь поздним вечером она поинтересовалась у охраны, когда собирается уходить ректор. Дежурный позвонил в кабинет, но на звонок никто не ответил. Выждав некоторое время, все же решились войти.