Скопа Московская
Когда нас начали теснить я не понял, но снова едва не опоздал, как с сигналом к атаке. Слабо представляю себе, сколько вообще продержалась поместная конница против гусар. Но теперь пора уходить. Улучив момент, когда на меня никто не нападал прямо сейчас, я левой рукой сунул в зубы свисток, и выдул из него залихватскую трель. Ну прямо Соловей Разбойник! Для верности свистнул ещё дважды, прежде чем дёрнуть поводья, уводя коня в сторону.
Потом оказалось, мы сумели сдержать натиск первого отряда атакующих, и уйти вовремя. Как раз, когда на нас должны были обрушиться свежие силы врага. Вот тут наша конница показала себя с лучшей стороны. Всадники рванули в разные стороны. Рейтары не сильно отстали от них. Рубиться с гусарами и дальше им было ничуть не легче, чем нам, несмотря на более прочные доспехи.
Наша конница сорвалась в дикий галоп. Всадники подгоняли уставших, спотыкающихся коней, спеша убраться с дороги шеренг гусарского подкрепления. А те неслись ровными рядами, колено к колену, все разом перешли в галоп, чтобы догнать нас. Опустились длинные копья, украшенные прапорами, грозя ударить в спину.
Но гусары не видели того, что открылось нам. Того что несло нам спасенье, а им – смерть!
Я ещё раз сунул в рот свисток и дважды выдул длинную серебристую трель. Поместная конница направила скакунов в одну сторону, рейтары – в другую. Несмотря на схватку и поспешное отступление нам удалось сохранить порядок и даже какое-то подобие строя.
Раздавшись перед гусарами, словно воды Чермного моря31 перед Моисеем и его иудеями, наша конница открыла врагу засеку, спешно сооружённую посошной ратью. Та щетинилась необрезанными ветвями деревьев, грозящими выбить неосторожного всадника из седла, пройтись по груди и глазам его коня. Наша конница обтекла засеку с двух сторон, и как только между ней и преследовавшими нас гусарами никого не осталось, я услышал, или мне показалось, что услышал команды стрелецкого головы, чьи люди засели во рву прямо за засекой.
– Полку крой! Па-али!
И тут же засека буквально взорвалась огнём и дымом. Сотня пищалей плюнула во врага свинцом. Тяжёлые пули выбивали гусар из сёдел, и они летели на землю со всеми их крыльями и леопардовыми шкурами. Кто-то силился подняться, но его сшибали скачущие следом товарищи. Гаркнули одна за другой три лёгких пушки, стоявшие перед строем стрельцов. Совсем маленькие, четвертьфунтовки, но и они нанесли врагу заметный урон.
Гусары со всего разгона врезались в засеку, кого-то смело с седла удачно подвернувшейся веткой, другие пытались развернуться, но из-за плотного строя не смогли. Атака разбилась, прежде чем стрельцы с пушкарями успели дать второй залп. Запели трубы и вся масса гусарской конницы начала поспешно отступать обратно к плетню.
Вот тут-то стрельцы не сплоховали. По команде головы они выбрались изо рва, поднялись на заваленный брёвнами бруствер (или как там эта часть засеки называется), даже пушки подкатили туда. Я снова услышал громовой голос стрелецкого головы, который командовал своим людям:
– Все разом, фитиль крепи! Полку крой! Па-али!
И снова сотня пищалей дала слитный залп по врагу. На сей раз в спину отступающим гусарам.
Вот теперь и нам пора опять вступать в дело. Я в третий раз высвистал длинную трель, надеясь, что её услышат на той стороне засеки. Вряд ли, конечно, но Колборн – не дурак, видит момент и знает, когда надо контратаковать.
Преследование – в этом поместная конница сильна. Мы обрушились на отступающих гусар, рубя им в спину. Рейтары зашли с другого фланга, снова предварив рукопашную выстрелами из пистолетов. И тут уж мы отвели душу! Многие гусары нашли свою смерть от наших сабель.
Жолкевский, конечно, не рассчитывал на лёгкую победу. Не был столь наивен – московитов слишком много, и скверная кавалерия их вполне искупалась стойкостью пехоты, особенно в малых крепостцах, за засеками или даже простыми рогатками, преодолеть которые даже гусарам совсем непросто. А уж когда их с фланга подпирают отборные войска шведов и наёмников, так и подавно. Только наивный fatue32 может думать, что одолеет их одним ударом.
Однако того, что передовые отряд Струся и Зборовского так быстро отступят, Жолкевский не ожидал. Тем более на правом фланге, где стояли не крепкие духом наёмники Делагарди, но московская конница, которая и в подмётки не годилась не то что гусарским или панцирным,33 даже лёгким казацким хоругвям. Однако московскому воеводе удалось перехитрить Жолкевского, действуя в привычной манере, но с небывалой дерзостью. Возвести засеку и вырыть за ней ров, где смогут укрыться стрельцы с парой лёгких пушек за столь короткое время – это достойно восхищения. Без шуток, Жолкевский был почти восхищён своим противником. Тот, конечно, московский варвар, не огранённый военный талант, но благодаря своему уму и дерзости, а ещё рабской покорности московитских хлопьев, готовых работать столько сколько им прикажут, он смог удивить бывалого гетмана. Тот воевал и против шведов, и против конфедератов Зебжидовского, и думал, что знает если не все тактические приёмы, то уж точно большую их часть. И всё же этот московский сопляк сумел его проучить. Вот только больше гетман не попадётся на его уловки, станет действовать осторожней, несмотря ни на что.
– Что, панове, побили вас немцы с московитами, – обратился он к вызванным полковникам.
Струсь и Зборовский не знали, куда глаза девять. Обоих побили, оба вынуждены были отступать. И если Струсь вывел гусар в полном порядке, несмотря на то, что драться ему пришлось с наёмниками и шведами Делагарди, то Зборовский не мог похвастаться и этим. После сюрприза с засекой, прикрытой вражеской конницей, он оттуда едва ноги унёс, преследуемый московской кавалерией, что наносило самый большой урон его шляхетскому гонору.
– Крепко побили, – добавил Жолкевский. – А так вам и надо! Нечего было дурью лезть! Сколько гусар положили?
Оба вскинулись, не спеша докладывать о потерях. Зборовский помрачнел ещё сильнее. Струсю хотя удалось сберечь большую часть людей, потолкались с пикинерами, получили из мушкетов, да и отступили – что тут такого? А вот Зборовский на засеке и от преследования потерял многих, слишком многих. Цвет польской кавалерии, доверенной ему королём. Они должны были размазать московскую и наёмную конницу с первого раза, а после ударить во фланг наёмникам и шведам – на этом строился план сражения. Однако не вышло, и теперь придётся спешно менять тактику.
– Зборовский, – обратился к полковнику гетман, – бери казаков князя Збаражского, пускай разведают для тебя место для атаки. Сам же приводи гусар в порядок и готовь к новой атаке. Струсь, ты переводи дух, собирай людей для новой атаки. Но первыми пускай панцирные хоругви, нечего гусар попусту класть.
– А ты сам, пан гетман, когда в бой вступить изволишь? – решительно спросил Зборовский. – Или всё ждёшь пушек с пехотой?
– Разговорился ты сильно для московской конницей потоптанного, – осадил его Жолкевский. – Струся поддержат с фланга хоругви Порыцкого и Пясковского, а с ними хоругви казацкие. Надо задать немцам со шведами хорошего перцу. Ты же, пан Александр, сам покажи, какой ты рыцарь, и что не для красоты на доспех крыло прицепил.
Зборовский побледнел от гнева, однако ничего не сказал. Может, и зря так задел его гетман, ведь судя по посечённому доспеху и помятому крылу за спиной тот явно дрался в первых рядах, и только заступничеством Богородицы да собственным мужеством спасся от гибели и плена. И всё же Жолкевский не был намерен щадить чувства побитого полковника, пускай весь свой гнев на московитов изольёт.
– Ну, с Богом, панове, – напутствовал полковников Жолкевский.
Те поспешили обратно к своим хоругвям.
Я остановил коня у позиций Делагарди. Ровные квадраты иноземной пехоты, ощетинившиеся длинными пиками и мушкетными стволами внушали уверенность. Мне указали, где искать самого Якоба Понтуссона, я быстро нашёл его и спешился. Делагарди стоял над столом с примерной картой окрестностей, прикидывая, откуда теперь ждать удара.
– В лоб не взяли, – сказал он мне, на секунду оторвавшись от карты, – теперь попытаются с фланга обойти. Тут нам уже туго придётся. Но ты молодец, Михаэль, задал гусарам хорошую трёпку. Они её надолго запомнят.
– И пойдут мстить, – ответил я. – Надеюсь, командир снова рванёт в атаку очертя голову. Сюрпризов для него у меня нет, придётся по старинке воевать.
– А в этом гусары сильны, – кивнул Делагарди. – Так что и тебе крепко достанется на сей раз. Но ты зачем приехал-то?
– Да по пути в лагерь заскочил узнать, как вы тут, – ответил я. – Крепко держитесь?
– А что нам будет, – философски заметил Делагарди, – Тунбург с Таубе, как и положено ландскнехтам упёрлись в землю и стоят. Гусар маловато, чтобы их с места сдвинуть, тут пушки нужны. Тем более что жалование за прошлую службу им выплатили, и те, кто дерётся сейчас, знают, что и теперь заплатят.
В его словах был открытый намёк – если не заплатят, наёмники драться не будут. Справедливо, но пока мне не до того. Эту бы битву пережить.
– Хорошо, – кивнул я Делагарди. – Теперь всем нам осталось одно – крепко стоять и в землю вцепиться, иначе растопчут поляки.
Мы пожали друг другу руки, и я поспешил в наш лагерь, где до сих пор без дела торчала большая часть пехоты и артиллерии. Время игр кончилось. Пока поляки приходят в себя и перестраиваются после первого поражения, нужно успеть выстроить линию обороны, чтобы отразить их следующий удар. И пускай война семнадцатого века дело небыстрое, всё равно нужно поторапливаться. Тем более что в собственном лагере, уверен, меня ждёт ещё одна битва, быть может, пожарче, чем на поле.
Стрельцы стояли наготове, как я и велел им прежде чем покинуть лагерь перед началом сражения. Вот только, когда я буквально влетел через проход из отодвинутых в сторону телег, оказалось, что следующего моего приказа слушать никто не собирается.
– Ты извиняй, князь-воевода, – проговорил, пряча глаза голова Постник Огарёв, командовавший стрельцами, – мы бы и рады в поле выйти, да нам князь Димитрий запретил то под страхом кары смертной. Сидите, говорит, в посаде и носу без приказа не кажите за городьбу. Вы уж там, – он сделал неопределённый жест, ткнув вверх и помахав рукой, – разберитесь, кто из вас главнее, да кто командует, а наше дело маленькое – приказ исполнять.
– Держи людей наготове, – велел я, – и пушкарям передавай, чтобы как говорено было тащили малого наряда орудия к засеке. Посоха им в помощь.
– Всем, – ещё ниже опустил голову Огарёв, – запретил князь Дмитрий из посада выходить. Ждать приказа велел.
– Вот тебе мой приказ, голова, и пушкарям с посохой его передавай, – выпалил я. – Собирайтесь и готовьтесь выйти из посада.
– Сделаем, князь-воевода, – тут же оживился голова. – Всё, как есть…
Он осёкся, увидев спешащего к нам князя Дмитрия. Я думал, что царёва брата придётся искать в обозе, но нет – он сам торопился навстречу. Экая удача!
– Ты не торопись, Мишенька, – ласково заговорил он со мной. – Пущай наёмных людей да свеев поболе повыбьют ляхи-то, а мы уж в посаде укреплённом отсидимся. Не сумеют они, окаянные, его взять без пехоты, да без пушек.
– Ты, Димитрий Иванович, совсем головушкой скорбен? – прошептал я ему в лицо, так чтобы не услышал даже стрелецкий голова Огарёв.
– А с чего ты взял, Мишенька? – притворно удивился князь. – Казна и так дно показывает из-за того, что немецким людишкам платить приходится, да и свеи не задаром воюют. Пушную-то ты английским немцам запродал разом, неоткуда государю серебро брать. Да и, – перешёл он на совсем уже заговорщицкий тон, – по секрету скажу тебе, Мишенька, не собирается брат мой, государь наш, земли свеям отдавать, они ведь на Корельском уезде не остановятся, они и Псков с Новгородом Великим себе захотят. А нам надо сделать так, чтобы не было сил у свеев удержать те земли за собой. Вот и мыслю я, пущай их ляхи побьют как следует, чтобы перья во все стороны. А там и мы, с божьей помощью, подойдём.
– Не выйдет, – ответил я. – Наёмники будут стоять крепко, покуда не поймут, что мы их под удар подставляем, а сами сидим в лагере. Они не на родной земле сражаются, и потому жизни свои класть не станут. Уйдут с поля, а то и вовсе к ляхам переметнутся. Тогда будет у Жолкевского и пехота, получше нашей, и пушки.
– Так на то ты здесь и нужен, Мишенька, чтобы момент подгадать для атаки… – начал князь Дмитрий.
– Раз я на то здесь и нужен, – перебил его я, – то говорю, сейчас такой момент и есть. Слышал, Огарёв? В полном согласии мы с князем Дмитрием, так что бери людей и выводи в поле вместе с пушками, как я велел.
– Слушаюсь! – выкрикнул с облегчением голова, и тут же отошёл к стрельцам и принялся раздавать команды.
– Думаешь провёл меня, Миша, – глаза князя Дмитрия сузились в щёлочки, но и так я видел что в них горит ненависть. – Зря, ой зря ты ссоришься со мною.
– И в мыслях не было ссориться, Дмитрий Иванович, – со всем уважением ответил я. – Мне надо битву выиграть, да Смоленск спасти, а с тобой ссоры разводить и в мыслях не было, – для верности повторил я.
Ничего не ответил мне князь Дмитрий, молча убрался в тыл. Надеюсь, хоть никаких глупостей не натворит. Очень не хочется проиграть битву из-за него.
Тем временем Огарёв развил бурную деятельность. Посошные ратники растаскивали телеги, расставленные кругов в подобие гуляй-города. Через проходы на поле боля шагали ровные колонны стрельцов. Следом те же посошные тащили заранее навязанные рогатки. Отдельно катили лёгкие пушки, с которыми легко справлялись два человека, какие там лошади. Их поставят на засеку, чтобы обстреливать атакующих поляков. Прикрывать орудия осталась сотня головы Мясоедова, остальные стрельцы спешным маршем прошли к проходам в плетне. Их закрывали рогатками и строились за ними, готовясь принять удар лучшей в мире тяжёлой конницы.
Мне там делать было нечего. Кавалерия отступила под прикрытие засеки с установленными на ней пушками, чтобы атаковать расстроенные ряды врага. Если, конечно, стрельцам удастся сдержать вражеский приступ. Но тут уж и Бог в помощь – я сделал всё, что мог. Теперь пришло время для обыкновенного боя, сила на силу, стойкость и упрямство против порыва и натиска.
Зборовский был в ярости. Жолкевский не имел права отчитывать его, да и Струся тоже, но на него плевать! – словно мальчишек. Он ещё поплатится за свои слова, когда они вернутся триумфаторами к королю. Какой бы он ни был гетман, всякий шляхтич имеет право часть свою с саблей в руках защищать. И коли вызовет Зборовский гетмана на двор, тот не посмеет отказаться – иначе слишком великий урон своему гонору нанесёт. С ним здороваться перестанут, не что слушаться. Кому нужен трусливый гетман. Лишь бы только король не вступился, но он вроде не сильно любит Жолкевского…
От мыслей от дуэли Зборовского отвлёк ротмистр Бобовский, доложивший что гусария готова к атаке. Но вперёд зачем-то лезут запорожцы.
– Так гетман приказал, – мрачно ответил ему Зборовский. – Пускай на сей раз первыми скачут, местность проверят. А затем уж и наш черёд придёт.
– После голытьбы в атаку идти, – сплюнул под ноги коню Бобовский. – Гетман никак унизить нас хочет.
– Наказать, а не унизить, – отрезал Зборовский, как хороший командир понимавший, что при подчинённых нельзя сомневаться в решениях командования, это подрывает всю суть армии. Жаль в войске далеко не все это могут уразуметь, выставляя свой шляхетский гонор превыше общего дела. – Мы не сумели с первого раза московитов взять. Теперь пускай казаки попытают счастья, а за ними уже и мы поспешим.
Ответ явно не особо устроил Бобовского, но спорить тот не стал и вернулся к своим гусарам.
Стоило отъехать Бобовскому, как словно специально дожидаясь своей очереди, к полковнику подъехали пара запорожцев.
– Челом бьём пану полковнику, – выдал старший, с седым черкасским чубом и усом цвета соли с перцем, заложенным за ухо, украшенное тяжёлой золотой серьгой. – Я буду сотник Тимофей Хмура, а это второй сотник – Василь Вереница, тоже добрый рубака.
Говорил он с чудовищным акцентом, мешая польские и русинские слова, отчего Зборовскому, человеку образованному, приходилось прилагать усилия, чтобы понимать его речь. Только то, что он прожил в московских землях с перерывами почти шесть лет и два из них находился в лагере второго самозванца, позволило ему более-менее сносно объясняться с запорожскими казаками. Уж у второго Дмитрия он чьей только речи не наслушался.
– Мои люди готовы к атаке, – сообщил казакам, игнорируя приветствие, Зборовский. Конечно же, ни о какой вежливости с этими хлопьями34 и речи быть не может. – Но сперва, раз гетман приказал, пойдёте вы. Разведаете местность, проделаете побольше проходов в чёртовом плетне. Всё ясно, паны сотники?
Под конец Зборовский решил не перегибать палку и обратился к запорожцам достаточно вежливо. Как он это понимал.
– Да чего тут неясного, пан полковник, – дёрнул плечом Тимофей Хмура. – Дело привычное. Так мы поехали с Богом, сталбыть.
– Езжайте, – кивнул им Зборовский.
И вскоре перед ровными рядами гусарии словно выросло само дикое поле – четыре сотни запорожских казаков. Сила сечевиков в пехоте, в конном строю запорожцы, да и другие казаки, уступали панцирным и тем более гусарским хоругвям. Однако как лёгкая конница показали себя с наилучшей стороны. Именно поэтому гетман Жолкевский взял их с собой в этот поход, и сейчас хотел применить по назначению.
Если бы не заминка в польском лагере, наверное, не успели бы. Но война – дело не быстрое, что у нас, что у ляхов. Так что справились вовремя. Пушки с зарядными ящиками поставили на засеке. Там же к сотне Мясоедова добавилась ещё одна из того же приказа. Остальные стрельцы под командованием Огарёва, который не пожелал оставаться в укреплённом посаде, и вместе со своими людьми вышел в поле, заняли позиции у плетня, отгородившись рогатками. Тех за ночь посошные ратники успели навязать просто невероятное количество, даже в ближний лес за деревом для них ходили и рубили там тонкие деревца при свете факелов под бдительной охраной французских рейтар.
Конницу я увёл за засеку, оставив в резерве, ещё одного удара дворяне и наёмники могут и не выдержать. Слишком уж тяжко дались нам манёвры во время первой атаки гусар. Теперь наше дело поддерживать пехоту и если враг будет разбит, преследовать и рубить. Если же ляхам удастся сбить стрельцов с позиций, придётся прикрывать их отход в лагерь. Но я очень надеялся, то до этого не дойдёт.
Оставив за себя Мезецкого, я проехал сначала до засеки, где стал свидетелем презабавной сцены. Несмотря даже на наше тяжёлое положение и скорую жестокую схватку, она заставила меня улыбнуться.
– Ты чего сюда вылез, чёрт старый?! – орал на пожилого дядьку в пожжённом порохом пушкарском кафтане голова Огарёв. – Не хватало, чтобы тебя тут ляхи прикончили!
– Нечего мне в посаде делать, – упирался тот. – Я тут главный канонир и мне надо тут быть, а не в посаде торчать, где ни одна пушка не выстрелит, пока вас не собьют.
– Ты, Слава, это мне брось! – надсаживал глотку Огарёв. – Ты как есть главный канонир и место твоё в посаде при пушках главного наряда, а не малого.
– А ты как есть стрелецкий голова, – ехидно ответил ему канонир, – и место твоё в посаде, а на не передовой. Так что ты мне местом не тычь!
– Довольно, – прервал я спорщиков. – Кому где место уже не важно. Вы за спором ляхов не прозевайте.
– Да не ляхи первыми пойдут, – тут же обернулся ко мне Огарёв, решив, видимо, отвлечься от проигранного спора и сохранить лицо, вроде как последнего слова не сказал. – По всему видать, сперва запорожцы ударят, конные черкасы.
– Выходит, ляхи опасаются снова лезть наобум, – усмехнулся я. – Как думаешь, Огарёв, сдюжат твои люди черкасов?
– Если б те пеши шли, то тут бабушка надвое, – уверенно заявил голова, – а конных сдюжим, да пожалуй что и погоним. Вон, этот хрен упрямый, подмогнёт, и тогда точно погоним, как поганых.35
– Да уж поучи меня, старого, как из пушек стрелять, – не остался в долгу Слава Паулинов, старший канонир моего войска. – Я ж не учу тебя как из пищалей палить.
Огарёв хотел было с досады плюнуть себе под ноги, но сдержался, не стал делать этого при мне.
– Вот и отлично, – кивнул я сразу обоим. – Справитесь, значит, с черкасами. А как ляхи ударят, тогда жарко станет, помните, что делать.
– Лихую затею ты затеял, князь-воевода, – покачал головой Огарёв. – Мы уж как сможем, будем делать, что велено. Но уж не обессудь, всякий под ударом гусарии дрогнуть может.
– На крепость да на упрямство ваше вся надежда теперь, – заявил я на прощание и повернул коня, возвращаясь к позиции конницы.
Казаки неслись на нас словно дикая конница – прямо, как в фильмах показывают. Вот ей-богу, не вру! Сам глазам своим не верил, однако как будто оказался на съёмках фильма про восстание Хмельницкого или того же «Тараса Бульбы». Разномастно одетые, кто в шапках, кто с развевающимися чубами, почти все без брони, тегиляев ещё меньше, чем у моих поместных всадников, что уж говорить о кольчуге. Они гнали коней размашистой рысью, держа в руках сабли, пока ещё опущенные, но уже готовые взлететь вверх, чтобы обрушиться на стрелецкие шапки и скрывающиеся под ними головы. Вот только стрельцы этого дожидаться не собирались.
Даже до нас долетали отголоски команд сотенных голов и десятников, оравших на всю ивановскую, такие лужёные у них были глотки. «Все разом… фитили распаливай!», «Все… заряжай!», «… крепи!». После того как прозвучала эта команда на какое-то время воцарилась удивительная тишина. Та самая, что бывает на поле брани перед смертной сечей. Они висит какое-то жалкое мгновение, нарушить её может любой, даже самый незначительный звук. А так вроде и копыта стучат, будто сотня безумных барабанщиков колотит, и кони храпят, да и люди с обеих сторон плетня не могут стоять совсем уж бесшумно. И всё же эти звуки не нарушают тишины последнего мгновения перед сечей. А вот какой-то один, особенный, запросто…
В этот раз таким стал залихватский свист кого-то из черкасов. Само собой, я не видел его, до наших позиций донёсся лишь жалкий отзвук разбойничьей трели, какой позавидовал бы наверно и Одихмантьев сын. Наверное, у самого плетня, где стояли передовые сотни стрельцов, они звучали намного эффектней.
И свисту этому ответили команды десятников с сотенными головам. «Полку…» и «Всё разом… Па-али!». Одновременный залп нескольких сотен мушкетов заставил позиции стрельцов окутаться целым облаком порохового дыма. С чёткостью, свойственной не людям, но скорее хорошо отлаженному механизму, ряды стрельцов поменялись местами, и снова зазвучали команды «Фитиль…», «Полку…», «Все разом… Па-али!». И окутывавшее передовые позиции облако стало ещё гуще. Третья и последняя шеренга вышла вперёд, чтобы дать залп по казакам почти в упор. Надо отдать должное черкасам, они мчались в атаку, несмотря на выстрелы пищалей.
Третий залп буквально смёл с сёдел едва ли не всех скакавших в первых рядах казаков, катились на землю лошади, крича так громко и так по-человечески, что от их боли сжималось сердце. Вроде бы о людях переживать надо, а не о скотине, вот только люди – особенно казаки – тут по своей воле, а лошадей никто не спрашивал, их оседлали, взнуздали и послали на смерть. И оттого крики их боли воспринимались куда острее человеческих. Да и звучали намного громче. До наших позиций только они и недолетали, собственно говоря.
А потом в дело пошли бердыши – вовсе не такие, как на картинках или в фильмах про Ивана Грозного. Впервые увидев стрельцов с ними, я удивился, потому что представлял это оружие совсем иначе. Не настолько у них были широкие лезвия, но и этого хватало, чтобы противостоять запорожцам. Рубка там, у плетня и за рогатками шла страшная, и я отчасти рад был тому, что сидел сейчас на лошади в стороне от неё. Там люди убивали друг друга просто и без затей. Каждый удар, попавший в цель, наносил если не смертельное, то тяжёлое ранение. Ни у стрельцов, ни у казаков почти не было защитного снаряжения, и сталь вволю напилась человеческой крови.
Натиск казаков был страшным, но каким-то беспорядочным. Они набрасывались на наши позиции раз за разом. Отчаянно рубились, пытаясь прорваться сразу всюду, и там, где стояли рогатки, и через плетень, стараясь повалить его. Но стрельцы стояли крепко, отбиваясь бердышами, не давали черкасам прорваться. Рубили в ответ по ногам, по коням, не щадя несчастных животных. И наконец казаки вынуждены были откатиться, той же лавой, только сильно поредевшей, оставившей на кольях рогаток и у плетня тела людей и коней, увлекая за собой скакунов, оставшихся без всадников.
К Зборовскому подъехал один только Вереница, и узнать его оказалось непросто. Не представься он первым делом, полковник подумал бы, что перед ним другой казак. Вереница словно постарел на десяток лет. Лицо его покрыли глубокие морщины, изрывшие кожу словно траншеи, взгляд потух, чуб и усы свалялись от пота и крови.