Скопа Московская
Единолично решать что бы то ни было не в обычаях польской шляхты. Не московиты всё же, даже король совещается со своими гетманами в походе. Поэтому и Жолкевский собрал воинскую раду, чтобы обсудить дальнейшие действия их небольшой армии. Кто-то может сказать, что он хотел разделить ответственность, однако Речь Посполитая не Москва с её тиранией, где решение принимаются единолично – царём или воеводой. Поляки, как следует из названия их государства,22 делают это исключительно коллегиально.
На раду он пригласил двоих командиров Миколая Струся, старосту хмельницкого, и Александра Зборовского, которому, пускай, и не доверял, однако авторитет его среди казаков и бывших людей самозванца был слишком велик, чтобы не советоваться с ним.
– Что ж, панове, – начал Жолкевский, – тяжкая дума у меня. Москва в Царёвом Займище крепка, выбить московских воевод оттуда быстрым штурмом не выйдет. Все мы про то знаем.
– Их пушки бьют дьявольски метко, – заметил Зборовский, – московитам черти ворожат, не иначе. Не могут они стрелять так хорошо.
– Хуже эти смерды с пиками, – покачал головой Струсь. – Ими шведы командуют, а под европейским руководством даже московиты драться могут.
– Всё верно, панове, – согласился с ними Жолковский, а что спорить с очевидными фактами. – Да только не в Царёвом Займище беда для нас кроется.
Он быстро рассказал о том, что сообщили перемётчики и разведка.
– Сорок тысяч это очень серьёзная сила, – кивал Струсь. – Пускай в поле московская армия – дрянь, но с ними наёмники и шведы, а это уже сила. Их так просто сбить с поля не выйдет.
– Хуже если они прижмут нас к Царёву Займищу, – озвучил опасения самого гетмана Зборовский. – Если коннице негде будет развернуться, нам придётся очень туго.
– Выстоим, – решительно заявил Струсь.
– Конница стоять не должна, – покачал головой Зборовский. – Конница должна двигаться, иначе смерть. Ты, пан, верно про немцев и шведов сказал. Они горазды с всадниками воевать. А как ударят нам в спину из Займища, тут всему войску конец прийти может.
– Не прими в обиду, – усмехнулся Струсь, – но ты, пан Александр, очень уж долго в войске самозванца служил. Забыл уже что такое коронная армия.
– Я, пан, служил под началом старосты усвятского Яна-Петра Сапеги, – тут же захорохорился Зборовский, – и это мы что первого вора на престол московский посадили, так и второго смогли бы, приди нам от Короны помощь. А вы же засели под Смоленском на полгода с лишним и не двигаетесь оттуда до сих пор.
– Уж не в iravia23 ли ты, пан, нашего короля обвинить решил? – схватился за саблю Струсь.
– Sufficit, панове, mitescere24, – осадил обоих Жолкевский. – Мы здесь не для того, чтобы друг с другом драться. Московитов скоро будет достаточно, чтобы наши сабли кровью напоить.
– То так, пан гетман, но коли шляхетский гонор задет, – упёрся Струсь, – то его московитской кровью не унять.
– Я всегда готов с тобой на двор прогуляться, пан Миколай, – в том же тоне ответил Зборовский.
– А ну прекратили, пёсьи дети, лаяться! – оставив политесы и латынь, рявкнул гетман, для наглядности треснув по столу, за которым сидел, своей булавой. Да так, что щепки полетели. Добрый был стол, мельком подумал он, теперь новый делать придётся. – На двор вы ходить будете, чтобы ногу задрать, псякрев! У меня в шатре, чтобы не смели за сабли хвататься. Убрали руки от них! Убрали, кому сказано!
Оба полковника отпустили рукоятки сабель, и Жолкевский снова стал спокоен. Выходить на двор, чтобы решить вопросы шляхетского гонора его подчинённые более не собирались, а значит можно вернуться к латыни и политесу.
– Нам надо решать, что делать прямо сейчас, – продолжил он. – Ибо primo, московский князь Скопин-Шуйский будет под Царёвым Займищем не сегодня – завтра. Secundo, сил драться с ним, когда прямо в тылу у сидят ещё тысяч пять московитов при пушках, у нас нет. И tertio, московиты имеют все шансы разбить нас, если ударят разом, даже без сношения друг с другом. Из Займища увидят, что идёт бой, и нападут на наш тыл. Бить московитов надо по частям, а потому как взять на копьё окопавшихся в Царёвом Займище не выйдет, то я вижу лишь один путь – истинно наш, шляхетский.
– Наперекор врагу, – решительно заявил Струсь. – Ударим навстречу Москве, и разобьём их.
– Но отсюда нельзя все войска снимать, – покачал головой Зборовский. – Если воеводы в Царёвом Займище увидят, что армия снялась, то поймут всё, двинутся следом, и те же пять или около того тысяч их окажется у нас в тылу.
– Пойдём почти без пехоты, – предложил Жолкевский, – и без пушек. Только конница – наша главная сила в поле. Возьмём с собой только сотни две гайдуков да пеших казаков, чтобы пару фальконетов прикрыть, и пойдём только конно. Застанем этого юнца врасплох!
– Достойный план, пан гетман! – тут же поддержал его Струсь.
– Достойный, пускай и рискованный, – осторожнее согласился с ним Зборовский, однако гетман видел, что и тот загорелся этой идеей.
Осаждать городишки и острожки – не дело для шляхтича, тем более гусара. Зборовский не меньше остальных хотел хорошей драки в чистом поле, где можно нагрести славы обеими руками, только успевай подставлять.
– Тогда решаем, панове рада, завтра же выступать, и но следующего света перехватить войско московское, – подвёл итог Жолкевский. – Ступайте, панове, готовьте людей и коней. Вскоре нам предстоит жаркое дело.
Оба полковника покинули шатёр, а Жолкевский остался за полуразбитым ударом булавы столом. Он всё думал, правильно ли поступил, подбив раду идти на перехват Скопина. Быть может, стоило отступить к Смоленску и уже там, вместе с коронным войском дать решительный бой Москве? Но дело сделано, alea iacta est,25 пути назад нет.
Жолкевский поднялся на ноги и кликнул слугу, чтобы убрали злосчастный стол, да сделали новый. Негоже гетману без доброго стола быть.
Нашу армию остановил плетень. Здоровенный такой плетень, пересекающий ровное поле. Видимо, так соседи поделили где чья земля – весьма наглядно получилось. Войско подошло к нему на закате, и я велел играть привал.
Тут же из своего возка выбрался князь Дмитрий, и примчался ко мне. Я хотел было остаться в седле, когда буду говорить с ним, но это уже прямое оскорбление и явная глупость. Так что увидев шагающего в нашу сторону князя, я первым спешился. Моему примеру последовали Делагарди с младшими воеводами – князьями Голициным и Мезецким.
– Почему войско встало? – напустился на нас князь Дмитрий. – Солнце ещё высоко, нужно ближе подойти к Царёву Займищу, чтобы снестись с Валуевым.
В общем, мысль дельная – не так уж глуп на самом-то деле Дмитрий Шуйский, просто осторожен сверх меры, а это на войне порой столь же губительно, как и бесшабашная лихость. Вот только я велел остановить войско не только из-за плетня. Услышав от князя Голицина, чьи всадники передового полка в основном и занимались разведкой, что мы находимся близ села Клушино, я тут же велел трубить остановку.
Как бы плохо ни знал я историю Смутного времени, однако об этой битве слыхать приходилось. Конечно, это далеко не самое известное сражение той поры, хотя и закончилось поражением, сравнимым с Быховским, и всё же я о нём знал. Доводилось бывать в этом самом Клушине – на родине первого космонавта Юрия Гагарина. Конечно, там всё там буквально пропитано памятью о нём, даже соседний город переименовали в Гагарин. Однако бывал я там и в новой России, которая пришла на смену СССР, в девяностые, когда всё, связанное с советской историей решительно забывали. Вот тогда-то нам, школьникам, и рассказали о битве при Клушине. Как всякий мальчишка, я, конечно же, запомнил её – всех этих крылатых гусар, сражавшихся в нашими стрельцами, измену Делагарди, нерешительность Дмитрий Шуйского. Но помнил ещё и о том, как вообще случилось сражение. О стремительном марше преимущественно конного войска гетмана Жолкевского, который утром, с первыми петухами, выстроил свою армию, и ударил по русскому войску.
Выбирать другое место для битвы я не стал. Очень уж понравился мне плетень, перегораживающий дорогу вражескому наступлению. Какое-никакое, а оборонительное сооружение, причём настолько большое, что разрушить его поляки быстро не смогут. На это я первым делом и указал князю Дмитрию.
– Ты думаешь Жолкевский пойдёт на нас? – удивился тот.
– Уверен, – заявил я. – Разведчики донесли, что у него в основном конница, наёмную пехоту и свой наряд Жигимонт под Смоленском оставил. Жолкевский взял кавалерию, много гусар, бить нас в поле. Свою пехоту он может и под Царёвым Займищем оставить, беспокоить Валуева, чтобы тот из-за стен носа не казал. А кавалерией пройти нам наперерез и ударить, когда не ждём.
– Этот Жолкевский та ещё бестия, – согласился князь Дмитрий. – Если и правда ударит, мы его будем ждать.
И он убрался куда-то в сторону обоза. Так оно и лучше.
– Болшев, – велел я своему верному соратнику, ставшему на время похода кем-то вроде моего адъютанта, – веди сюда командира посошной рати26 и сразу распорядись, чтобы им выдали провианта, как воинским людям.
– Ты хочешь поставить их в строй? – удивился Делагарди. – Но их же не обучал Сомме, они ни на что не годны.
– Им предстоит работать всю ночь, Якоб, – ответил я, – поэтому пускай и поедят, как следует.
Командовал посошной ратью старый дворянин – вроде и бывалый воин, но уже мало годящийся к настоящей, строевой, службе. А тут и при деле, и возраст с ранами не помеха.
– Собирай людей, – велел я ему. – Укрепляйте лагерь как следует. Пушки снимайте с передков и расставляйте для обороны. Выдели людей особо, чтобы вышли в поле и рядом с тем плетнём, – я указал на преграду, – рогаток навязали побольше, а лучше бы вовсе небольшую засеку поставили.
– Не успеем засеку, князь, – покачал головой командир посошной рати. – Долго это и леса требует, покуда нарубим только уже рассветёт.
– Отправляй лесорубов, – кивнул ему я, – готовьте брёвна на засеку. Может, и успеете поставить её вовремя.
– А где ставить-то? – спросил он.
Я жестом велел подождать с вопросами и обратился к князю Голицыну.
– Разошли разведчиков, – сказал я. – Пускай следят за плетнём. Выглядывают, где ляхи проделают в нём самые большие проходы. Вот в том месте, – кивнул я уже командиру посошной рати, – и будешь ставить засеку.
За раздачей приказов прошло время до позднего вечера. И только тогда я отправился в свой шатёр, поставленный послужильцами несколько часов назад, чтобы хоть немного отдохнуть с дороги. Но только устроился, как в шатёр буквально ворвался Делагарди. Он взмахнул передо мной роскошной соболиной шубой, хвастаясь ею.
– Как она тебе, Михаэль? – спросил он, поворачивая шубу так и этак, чтобы я её как следует рассмотрел. – Хороша?
– Отличная шуба, – кивнул я, – только зачем она тебе летом, Якоб?
– Когда я был взят в плен при Вольмаре, – рассказал мне Делагарди, – гетман подарил мне рысью шубу, а у меня теперь есть для него соболья, которой я его отдарю.
– Это будет прямо-таки царский подарок, – усмехнулся я. – Осталась самая малость, побить Жолкевского.
– Если он придёт, – заметил Делагарди.
– Придёт, Якоб, – заявил я, – обязательно придёт. Ждём его завтра с первым лучом солнца.
– Это будет очень тяжёлый бой, Михаэль, – произнёс Делагарди, враз растеряв всю свою весёлость. – Поляки очень серьёзный противник, даже при нашем численном преимуществе.
– Но их надо бить, Якоб, – ответил я. – Не бывает непобедимых армий.
– Как и военачальников, – мрачно заметил Делагарди. – Даже Александр терпел поражения.
– Пускай это и будут наши Гавгамелы, Якоб, – подбодрил его я, хотя сам не испытывал, признаться, той уверенности, что пытался вселить в Делагарди. – И о твои пики разобьётся мощь полькой гусарии. А уж я не подведу, ты меня знаешь, Якоб.
Он поднялся стула, на котором устроился.
– Не подведи, Михаэль, – сказал он, – не подведи всех нас.
И вышел.
Глава одиннадцатая
Клушинская катастрофа
Конечно, засеку поставить вовремя не успели. Как бы хорошо ни работала посошная рать, чудо сотворить они не могли. Когда с первыми лучами солнца польская армия начала строиться по ту сторону плетня, на нашей ещё вовсю стучали топоры и визжали пилы. Однако убирать ратников я не спешил, наоборот, велел двум сотням стрельцов занять позицию за строящейся засекой, в вырытом уже рве, своего рода окопе. Не полноценное оборонительное сооружение, однако хоть что-то. Лучшее на что можно рассчитывать в наших условиях. Перед ней я выставил почти всю имевшуюся у нас кавалерию, разделив ещё на два условных полка. Русский, которым командовал князь Мезецкий и наёмный под руководством хорошо мне знакомого англичанина Колборна. Именно у него я взял серебряный свисток, который теперь болтался у меня на шее поверх опашня.
– Не торопятся, ляхи, – заметил Мезецкий. – То слушали командира своего, теперь вот ксендзы по рядам ездят, благословляют да причащают их своими сатанинскими облатками.
Тут он был не совсем прав. Среди всадников вместе с католическими ксендзами шагали и наши, православные, попы, причащавшие тех, кто придерживался нашей веры теми же облатками и тем же вином, что и католики. Даже служки у них были одни порой, и вполне православного вида бородатый поп брал облатку с серебряной тарелки у одетого по католическому канону юнца. Никого с той стороны это не смущало.
А вот в главном князь прав. Поляки могли ударить намного раньше, но тянули время. Значит, не все их силы в сборе. Значит, нужно спровоцировать их на атаку раньше времени. А с другой стороны, потянуть его самим, чтобы посоха успела закончить засеку, которую сооружали под прикрытием кавалерии.
И я решился на самую большую глупость, какую только можно себе представить. Сорвав с шеи свисток, кинул его обратно полковнику Колборну, а сам толкнул коня пятками и потянул из ножен тяжёлую саблю.
– Ты куда? – в один голос по-русски и по-немецки выпалили Колборн с князем Мезецким.
– Погарцевать перед строем, – ответил я, не оборачиваясь. – Про манёвр по свистку помните, – напомнил я им на случай если моя затея закончится плохо. Но об этом я предпочитал не раздумывать лишний раз.
Гарцовники – это слово мне подкинула память князя Скопина. Воины, выезжающие перед войском, чтобы в поединке доказать свою удаль, а заодно и поднять боевой дух товарищам. Конечно, воеводе не к лицу самому заниматься чем-то подобным, однако сейчас мне нужно было спровоцировать поляков, и лучшего способа я не придумал.
Проехав половину расстояния до плетня, я пустил коня вдоль него быстрым шагом, перебрасывая саблю из правой руки в левую и обратно. Самому себе я больше всего напоминал Челубея из старинного мультфильма «Лебеди Непрядвы» про Куликовскую битву. Надеюсь, с той стороны не найдётся своего Пересвета.
– Эй, пан гетман! – крикнул я, снова перекидывая саблю и ловя её у самого седла. Ещё секунда и выронил бы, и эффект был бы потерян. – Пан гетман Жолкевский! Это я князь-воевода, Михаил Скопин-Шуйский! Выходи погарцуем перед войском! Покажем воинскую удаль! Или страшишься! Струсил, пан гетман!
Тут не выдержал один из гусар, стоявших в первом ряду. Он передал копьё боевому слуге-пахолику27 и дал коню шпоры, на скаку выхватывая саблю. Эх, как знатно сверкала его броня в первых лучах солнца, как лучи его играли на золотой насечке, украшавшей доспехи. Как плясала на плечах тигриная шкура. А уж трепещущие за спиной орлиные перья в «крыле» – от их треска всё внутри словно лёд сковал. Интересно, что будет, когда таких помчится в атаку несколько сотен, а если тысяч…
Но я недрогнувшей рукой направил коня навстречу, слегка кольнув его шпорами, чтобы сразу пошёл быстрой рысью. В галоп скакунов мы пустили одновременно с лихим гусаром. А потом был удар!
Гусар изо всех сил рубанул сверху вниз, целя в голову. Понимал, что я не дурак, и под опашнем у меня кольчуга, а то и юшман.28 К слову, я и в самом деле таскал тяжеленный юшман, и сейчас совсем не жалел об этом. Да и под шапку надел стальной шлем, так оно надёжней. Я уклонился от его удара, клинок гусарской сабли скользнул по плечу, отдавшись болью, на которую я не обратил внимания. И тут же ударил сам. Да во всю силу!
Тяжеленная сабля моя врезалась в бок гусару, не успевшему ни уклониться, ни тем более парировать мою атаку. Прорубить прочный доспех я не сумел, но по тому, как повело врага, понял, что удар оказался весьма чувствительным. Украшенное чёрной бородой лицо гусара с дикими, жестокими глазами убийцы перекосило от боли. Однако он нашёл в себе силы на контратаку.
Не рубани я его первым, наверное, за исход поединка стоило бы опасаться всерьёз. Противник мне достался покруче командира лисовчиков, которого я почти обезглавил. Гусар орудовал саблей весьма умело, рубил наотмашь, когда надо, и тут же переходил почти к фехтованию со стремительными короткими движениями. Вообще, фехтование в седле весьма странная штука, и всё же для умелого бойца нет ничего невозможного. Я же как обычно полагался на силу, отбивая вражеские атаки и нанося в ответ могучие удары. То и дело целил в раненный бок врага, который тот оберегал, несмотря на то, что мне не удалось пробить его доспехи. На этом я его и поймал. Он слишком опустил саблю, прикрывая бок, куда я лишь обозначил атаку. Я же быстро врезал ему прямо в лоб. Шлем спас гусара, но от смерти, не от плена. Он покачнулся в седле, по лицу побежала алая струйка крови, сабля повисла на кожаном темляке, охватывавшем запястье.
Не поддержи я его, гусар бы свалился под копыта наших коней. Так, придерживая полумёртвого врага, я вернулся к нашему строю. Вся схватка проходила в почти полной тишине, однако стоило мне подъехать в строю русских и наёмных всадников, как те разразились приветственными криками. В польском стане по-прежнему стояла тишина.
– Лихо ты его, – с завистью высказался князь Мезецкий. – Но всё же зря рисковал. Погибни ты, старшим воеводой Дмитрий Шуйский останется, а это всему войску смерть.
– Теперь уже не важно, – отмахнулся я, передавая пленника первому попавшемуся послужильцу, даже не заметил своему или нет. – Ляхи не потерпят такого оскорбления. Гонор их знаменитый не позволит.
Я забрал у уважительно кивнувшего Колборна свисток. Скоро он мне пригодится.
Когда к нему примчались сразу трое офицеров с правого фланга требовать сигнала к атаке, гетман Жолкевский был готов к их натиску. Он отлично видел гарцы и победу московского воеводы над польским поединщиком. Вряд ли князь Скопин решился на это из одной лишь удали. Он может и московский варвар с татарскими представлениями о чести, однако не дурак. Должен преследовать свою цель. И цель эта был уверен гетман, провокация атаки.
– Пан гетман, трубите атаку! – выпалил подъехавший первым Зборовский. – Московиты смеются над нами! Оттуда кричат, что мы трусы и боимся к ним через плетень перелезть.
– Крикните в ответ, чтобы лезли к нам, – вполне спокойно ответил Жолкевский.
– Нас оскорбляют, пан гетман! – подлетел следом Мартин Казановский. – Мы не должны этого терпеть. Велите трубить атаку!
– Охолоните, горячие головы, – осадил обоих Жолкевский. – Ударим, когда пора придёт.
А придёт она, когда чёртовы дети, гайдуки, дотащат, наконец, проклятые пушки. Пехота и пара жалких фальконетов, с помощью которых гетман хотел немного размягчить порядки немецкой пехоты, безнадёжно отстали от всадников. Он ждал вестей от пехоты и пушек, не спеша начинать сражение. Понимал, что упускает инициативу, однако его оппонент предпочитал обороняться, и сам вперёд не пойдёт. Не отстань чёртовы пушки, они бы ударили с первыми лучами солнца, когда враг не был готов совершенно. Теперь же остаётся только ждать, чтобы там ни кричали горячие головы с правого фланга.
– Возвращайтесь к своим людям, – велел он обоим офицерам, – и ждите сигнала к атаке. Будет весьма скверно, если он прозвучит, а вы окажетесь здесь.
Ободренные его словами, Зборовский с Казановским поспешили обратно. А следом прибыл гонец, мотавшийся к пехоте и пушкам. И новость он принёс крайне неприятную. Пушки застряли, гайдуки пытаются вытащить их, но пока безрезультатно. Сколько ждать эти два жалких фальконета, неясно. Выходит, придётся идти в атаку без них. Неприятно, но что поделать. Alea iacta est.
– Горнисты, – обернулся гетман к свите, – трубите атаку.
И тут же запели горны. Юнцы, державшие их, только и мечтали о том, чтобы услышать эти слова последний час с лишним. Горны пели, отправляя в атаку передовые хоругви лучшей в мире кавалерии.
Лишь увидев мчащихся на нас крылатых гусар, я понял, какая это сила. Даже схватка с одним из них не давала представления об их атаке. Они ехали ровным строем, колено к колену, пустив коней медленным шагом, но постепенно подбадривая их, чтобы шли быстрее. Вот уже шаг сменился бодрой рысью, когда первые ряды миновали проходы в плетне. Длинные выкрашенные в красный копья подняты, доспехи сверкают, крылья за спинами трепещут, издавая тот самый вселяющих в сердца врагов ужас шелестящий звук.
Я невольно глянул на своих конников, и понял, насколько же мы уступаем полякам. Конечно, рейтары Колборна выглядели вполне представительно, как и присоединившиеся к нашему войску на марше финские кавалеристы Горна. Но всё равно они не шли ни в какое сравнение с этими последними рыцарями Европы. Что уж говорить нашей поместной коннице. Тут не у каждого даже кольчуга, да что там кольчуга, далеко не все тегиляем похвастаться могут. Иные, и их не так уж мало, к сожалению, воюют в опашнях и жупанах, кое-как подбитых войлоком на плечах, куда приходится большинство ударов в кавалерийской сшибке. Стальными шлемами тоже далеко не все похвастаться могут. Дворяне из задних рядов носят бумажные шапки29, послужильцы же и вовсе через одного в обычных, которые и от скользящего удара особо не защитят.
Длинным гусарским копьям нам нечего было противопоставить. Рейтары предпочитали пистолеты, из поместных всадников рогатины есть только у тех, кто в первых рядах, у остальных лишь сабли. С такой конницей гусар не остановить, даже при подавляющем численном превосходстве, которого у нас в кавалерии не было. Потому я пошёл на большой риск, и очень надеюсь, что он окажется оправдан.
Я смотрел на приближающихся гусар, а сам прислушивался. Стук топоров и визг пил за нашими спинами стих. Посошная рать закончила сооружать засеку. Надеюсь, её сделали на советь, иначе засевшим за ней во рву стрельцам придётся туго.
Память Скопина буквально толкнула меня под руку. Сам не знаю как, я понял, что пора атаковать. Да, рейтары и поместная конница не чета гусарам, однако стоять и ждать сокрушительного удара нельзя. Сила кавалерии в движении, а значит пора атаковать навстречу.
Я вскинул руку с саблей, дав клинку сверкнуть на солнце. Рисовался, конечно, но куда ж без этого. И первым послал коня с места в карьер. Времени на разгон не оставалось. Гусары уже готовились пустить своих тяжёлых коней галопом. Рейтары Колборна давно уже повыхватывали пистолеты, чтобы ошеломить врага залпом перед сшибкой. Они не отставали от поместных всадников, и обошли бы их будь враг чуть дальше.
Наш строй промчался половину расстояния до плетня за считанные мгновения. Гусары успели пустить коней галопом, опустили копья для атаки. И врезались в наш строй. Часто захлопали выстрелы рейтарских пистолетов, но я уже не обращал на это внимания – не до того стало.
Я впервые оказался в конной свалке, и едва не впал в ступор, настольно безумным было всё вокруг меня. Вот уж воистину смешались в кучу кони, люди… Мимо прошло красное гусарское копьё, наконечник разорвал опашень на боку, проскрежетал по звеньям кольчуги. Тупая боль толкнула в бок, но я не обратил на неё внимания. Гусар оказался слишком близко ко мне. Он отбросил копьё, потянулся к сабле, но я не дал ему шанса. Рубанул отвесно по голове, тут никакой шлем не спасёт. Гусара пронесла мимо лошадь. Оборачиваться и добивать не стал – некогда. Другой уже пытается достать длинным концежом.30 Я отбил его выпад, весьма умелый, однако само оружие его не слишком удобно в конной свалке, тут сподручней сабля. Что я и доказал гусару буквально в следующий миг. Достать получилось самым концом, зато по лицу, разрубив нижнюю челюсть. Зубы во все стороны так и посыпались.
А дальше я потерял счёт врагам. С кем-то дрался. От кого-то получал удары. Всё смешалось в каком-то жутком калейдоскопе. Перекошенные лица, конские морды, блеск стали. Боль. Кровь. Какие-то отдельные моменты вроде и помнились, но быстро выветрились из памяти. Я кого-то отчаянно рубил. Уклонялся от ударов, когда не выходило, спасал крепкий юшман, не от боли конечно. Сабля наливалась свинцом, но надо было раз за разом поднимать её, и бить кого-то. По шлему, по наплечникам, а чаще куда придётся, лишь бы достать, ударить раньше, чем он ударит тебя. Таков жестокий закон войны.