– Чего?
– Если будут судить, не забудь взять защитника.
– Защитника?
– Да.
– То есть это адвоката какого?
– Ну да, адвоката.
– Адвоката не надо. Не люблю я их, адвокатов этих…
– Как знаешь.
– Да и суда вовсе не будет… Ты думаешь, что? Не нужно мне этих судов… Последняя пуля в лоб – вот и готово дело.
И я по голосу знаю: да, действительно, последняя пуля в лоб.
27 июля.
Я иногда думаю о Ване, о его любви, о его исполненных верой словах. Я не верю в эти слова. Для меня они не хлеб насущный и даже не камень. Я не могу понять, как можно верить в любовь, любить Бога, жить по любви. И если бы не Ваня говорил эти слова, я бы смеялся. Но я не смеюсь. Ваня может сказать про себя:
Д уховной жаждою томим,
В пустыне мрачной я влачился,
И шестикрылый серафим
На перепутье мне явился…
И еще:
И он мне грудь рассек мечом
И сердце трепетное вынул,
И угль, пылающий огнем,
Во грудь отверстую водвинул.
Ваня умрет. Его не будет. С ним погаснет и «угль, пылающий огнем». А я спрашиваю себя: в чем же разница между ним и, например, Федором? Оба убьют. Оба умрут. Обоих забудут. Разница не в делах, а в словах.
И когда я думаю так, то смеюсь.
29 июля.
Эрна говорит мне:
– Ты меня не любишь совсем… Ты забыл меня… Я чужая тебе.
Я говорю с неохотой:
– Да, ты мне чужая.
– Жорж…
– Что, Эрна?
– Не говори же так, Жорж.
Она не плачет. Она сегодня спокойна. Я говорю:
– О чем ты думаешь, Эрна? Разве время теперь? Смотри: неудача за неудачей.
Она шепотом повторяет:
– Да, неудача за неудачей.
– А ты хочешь любви? Во мне теперь нет любви.
– Ты любишь другую.
– Может быть.
– Нет, скажи.
– Я сказал давно: да, я люблю другую.
Она тянется всем телом ко мне:
– Все равно. Люби кого хочешь. Я не могу жить без тебя. Я всегда тебя буду любить.
Я смотрю в ее голубые опечаленные глаза.
– Эрна.
– Жорж, милый…
– Эрна, лучше уйди.
Она целует меня:
– Жорж, я ведь ничего не хочу, ничего не прошу. Только будь иногда со мною.
Над нами тихо падает ночь.
31 июля.
Я сказал: не хочу помнить Елену. И все-таки мои мысли с ней. Я не могу забыть ее глаз: в них полуденный свет. Я не могу забыть ее рук, ее длинных прозрачно-розовых пальцев. В глазах и руках душа человека. Разве в прекрасном теле может жить уродство души?… Но пусть она не радостная и гордая, а раба. Что из того? Я хочу ее, и нет ее лучше, нет радостнее, нет сильнее. В моей любви – ее красота и сила.
Бывают летние туманно-мглистые вечера. От напоенной росою земли встает мутный, молочно-белый туман. В его теплых волнах тают кусты, тонут неясные очертания леса. Тускло мерцают звезды. Воздух густой и влажный и пахнет скошенным сеном. В такие ночи неслышно ходит над болотами Луговой. Он колдует.
Вот опять колдовство: что мне Елена, что мне ее беспечная жизнь, муж-офицер, ее будущее матери и жены? А между тем я скован с ней железною цепью. И нет силы порвать эту цепь. Да и нужно ли рвать?