Багряное затмение

– Любишь ли ты свою работу и Отечество? – спросил между тем Шеф. – Звучит пафосно и приторно, но суть проблемы отражает верно. Потому что в ближайшие несколько дней тебе придется пересмотреть отдельные из своих устоявшихся взглядов… Если, конечно, возьмешься за направление, ранее бывшее в ведении Некрасова.

– Насколько я понимаю, это дело не терпит отлагательств, – ответил Ярослав. – Разрешите вопрос? С чем связана такая степень срочности? Я, если честно, еще не могу прийти в себя от того факта, что Коля погиб.

– Полагаешь, я бесчувственное чудовище, обеспокоенное только результатами и показателями оперативно-розыскной деятельности? – жестко произнес Жук, прищурив глаза. Кстати, Ярослав в тот момент так именно и считал. – Да ни хера! Я сейчас должен волосы на себе рвать! Это по-человечески. А как начальник второго Отдела я должен думать о том, что любое мое промедление может стоить кому-то жизни. А чтобы этого не случилось, надежный работник должен поднять упавшее знамя. Думай!

Князь Игорь резко встал из-за стола и прошел к дальнему сейфу, скрывавшему его знаменитый на все Управление бар. Нижний ярус, полностью переделанный под холодильную камеру, полковник Жук открывать не стал. Потянул на себя тяжелую верхнюю дверцу. Внутренность сейфа озарилась приглушенным желтым светом. В глубине блеснули бока стеллажей с разнокалиберными бутылками. Не глядя он достал первую попавшуюся, оказалось, ямайский ром. Вернулся к столу, щедро плеснул в пустой стакан из-под чая, выпил в два глотка.

– Тебе не предлагаю. Думай! – сообщил он Рязанцеву и, отойдя к окну, замер там.

Ярослав честно попытался последовать приказу Шефа, но мысли упорно разбегались, перескакивая с одного эпизода на другой. Почему-то рядом незримо маячил Коля Некрасов, как будто пытаясь чем-то ему помочь. Опять некстати вспомнился очередной анекдот, рассказанный Классиком буквально на прошлой неделе. По его словам, анекдот был стар и бородат, но многие склонялись к мысли, что его изобрел тот самый Савва Спиртоносов, от родства с которым Коля упорно открещивался.

« – Значит, так, – как обычно начал он рассказ. – Представьте себе здание на Лубянке. То есть те еще времена. Сидит дежурный, скучает. Тут заходит человек в шляпе и плаще и на ломаном русском сообщает, что он есть мирканский шпиен.

– А у вас рация есть, товарищ? – интересуется дежурный.

– Йеп!

– Тогда вам на первый этаж, кабинет такой-то.

Заходит вражина в указанный кабинет, там его спрашивают:

– Шпион?.. Американский? С рацией? Ух ты! А пистолет у вас есть?

– Йеп!

– Тогда вам на второй этаж, кабинет такой-то.

Долго бегал вражина по Лубянке, поднимаясь все выше и выше. На самом последнем этаже забегает он в первый попавшийся кабинет и в отчаянии кричит:

– Ай эм мирканский шпиен! С рацией! С пистолетом! В воротнике ампула с ядом! В кармане блокнот с явками и паролями! Вот!

А в том кабинете сидят два старых направленца, колбаску на газете режут, ибо время обеда наступило. Переглянулись они и спрашивают вражину:

– Ну а задание у вас есть, товарищ?

– Йеп! – отвечает иностранец.

– Ну, так идите выполняйте!»

Образ смеющегося над шуткой вместе с другими ребятами Классика так явственно возник перед его внутренним взором, что Ярослав невольно вздрогнул и вновь посмотрел на фото. Рядом с ним, словно крышка гроба, лежал один из черных пластиковых футляров. «Объект С».

Любил ли Рязанцев свою работу? Пожалуй, да. Только ответить на вопрос «почему» вряд ли смог бы. Военная контрразведка являлась поприщем, требующим от своих адептов полной отдачи. Сотрудники, с течением времени перестававшие верить в дело, которому служили, и начинавшие сомневаться в его необходимости, здесь долго не задерживались. Система выдавливала их из себя, словно здоровый организм поселившуюся в нем болезнь. Бесталанные опера не могли рассчитывать на продвижение по служебной лестнице, оседая, как правило, на спокойных участках или переводясь на техническую работу. При этом сообщество контрразведчиков всегда оставалось конгломератом одиночек. Большинство оперативников являлись махровыми эгоцентристами и индивидуалистами. Для многих слово «коллектив» было вообще понятием абстрактным. Ни в одной организации, за исключением МФБ, такие черты не могли принести им пользы. Здесь они оказались востребованы. Только одиночки могли принять жесткий режим секретности, подразумевающий недоверие даже к самым близким коллегам-приятелям. В любом армейском коллективе промашка одного была бы замазана круговой порукой и молчанием многих. Там это норма. В среде контрразведчиков оступившихся товарищей не прикрывали, и этот факт принимался всеми как данность, потому что за служебные ошибки чекистов иногда приходится платить слишком дорогую цену. В академии и на факультетах переподготовки молодым контрразведчикам доходчиво разъясняли, как один-единственный предатель мог развалить работу целого органа и поставить под удар безопасность Отечества. А Отечество необходимо любить. Причем «по-русски»: не за что-то, а вопреки всему. С этим вопросом у Ярослава была полная ясность. Понимая критичным умом многие недостатки и упущения государства, он верил, как и большинство россиян, что в будущем Отечество сможет стать сверхдержавой без всяких «почти».

Глядя в отражение на затемненном оконном стекле, полковник Жук наблюдал за подчиненным, считывая малейшие оттенки эмоций, пробегающие по его лицу. Ему не нравилось то, как часто Ярослав поглядывает на фотографии с места предполагаемого убийства и непроизвольно потирает бритый наголо висок. Если Рязанцев откажется, рухнет вся выстроенная комбинация, изначально замышлявшаяся несколько по-другому. Николай Некрасов не должен был погибнуть! Буквально на днях начальник второго Отдела планировал осуществить передачу дел и должности от него Рязанцеву обычным путем. После чего Классика ждали повышение по службе и перевод в западные регионы страны. Вчера в одночасье все изменилось. Управление напоминает бурлящий котел, а Ярослав полон сомнений и противоречий. Но, зная подчиненного, Жук с уверенностью мог дать гарантию, что молодой направленец примет вызов, даже не зная толком, во что ввязывается. По-другому быть просто не может! Время поджимает, его остается все меньше.

…Когда Рязанцев покинул кабинет, забрав с собой футляры с литерными делами, полковник Жук позволил себе несколько минут отдыха. Налил еще одну порцию рома и, неторопливо отпивая его мелкими глотками, погрузился в раздумья. Предстояло сделать несколько важных звонков. После этого зайти к начальнику Управления и пережить тяжелый разговор по поводу гибели сотрудника, в ходе чего ответить на сакраментальные вопросы «кто виноват?» и «что делать?». Помимо этого, насколько знал Князь Игорь, из Питера должна на днях прилететь специальная комиссия. Ее члены также будут искать ответы на эти вопросы. Для этого им потребуется досконально рассмотреть собранные специалистами ВБ материалы в отношении «суицида» подполковника Некрасова. В составе комиссии Великоамурск посетит и некий генерал, имеющий допуск к материалам по «Объекту С». От беседы с ним будет зависеть судьба начальника второго Отдела. Так полагали в столице, таким же образом думал и некто, известный в узких кругах как Мастер-Ловец. Но Князь Игорь был иного мнения. Именно поэтому он поднял трубку одного из многочисленных телефонов, стоящих на приставном столике, и набрал многозначный номер.

– Вас слушают, – раздался через некоторое время шелестящий, лишенный каких бы то ни было эмоций голос.

– Мне нужно переговорить с Бруно, – потребовал полковник Жук.

***

В своем кабинете Ярослав прежде всего позаботился о крепком кофе. Только когда кружка с дымящимся напитком оказалась на столе, он достал из черного пластикового футляра первый том литерного дела, несмотря на древнюю дату заведения, до сих пор не сданного в архив.

Итак. Внутренняя опись, лист учета сотрудников, знакомившихся с делом. Ого! Отдельные фамилии оказались очень даже знакомы по страницам «Книги памяти ВКР» и мемориальным фотографиям в музее Управления. Последним сотрудником, ведущим производство дела, был Классик. До него на протяжении семнадцати лет за объект отвечал Игорь Николаевич Жук. Будущий начальник второго Отдела принял «Объект С» в свое контрразведывательное обслуживание, имея на плечах капитанские звезды.

«Круто! Капитан – и уже старший по особо важным делам, – удивился Ярослав. – Это какой же подвиг нужно было в то время совершить, чтобы так подняться? Как минимум, резидентуру какую-нибудь зловредную накрыть. Или на дочке генерала жениться».

Ярослав бегло изучил пожелтевшие от времени листы, покрытые в более поздние времена спецсоставом, замедлявшим старение материала, и с облегчением обнаружил, что странная информация, доведенная ему Шефом, абсолютно правдива. То, что служебные документы были написаны сухим канцелярским языком, позволило настроиться на рабочую волну. Помимо них под общей обложкой оказались собраны вырезки из отечественных и зарубежных газетных изданий; последние сопровождались переводами. Постепенно перед Рязанцевым из разрозненной мозаики сведений начало складываться достаточно ясное понимание, что же за линию работы предстоит ему тянуть.

Началось все в конце XIX века, когда европейцы впервые открыли «амурские петроглифы» – доисторические рисунки, выбитые на скалах и отдельно лежащих под ними камнях.

Примечательно, что первыми русскими исследователями, посетившими нанайские села Нижнего и Среднего Амура, были военные. Один из них, штабс-капитан Ветлицын, с разрешения своего руководства опубликовал часть сведений о находке. Результат не заставил себя ждать. В 1896 году в дальневосточную тайгу отправилась этнологическая экспедиция, организованная Американским музеем естественной истории. Иностранцам дали возможность сделать зарисовки и фотографии древних рисунков, а также пообщаться с местным населением, немало напуганным таким вниманием к святому для нанайцев и ульчей месту. Когда довольные результатами американцы захотели увезти с собой несколько каменных глыб с особенно интересными, по их мнению, петроглифами, то получили категорический отказ. Не помогли ни бусы, ни спиртное – нанайцы стояли на своем. Следует отметить, что мнение аборигенов в этом вопросе учитывалось не всегда. Но после того как для нужд советской науки из окрестностей нанайского села Сикачи-Алян вывезли несколько десятков петроглифов, смертность среди его жителей увеличилась на двенадцать процентов.

Ярослав мельком просмотрел фотографии и рисунки петроглифов. В них, на его неискушенный взгляд, отсутствовало что-либо примечательное. Отдельные напоминали спирали, круги и другие геометрические фигуры. Также много было стилизованных изображений животных и птиц. «Ладно, потом рассмотрим подробнее», – подумал он и снова углубился в чтение.

Дальнейшие исследования показали, что первые «рисунки» на базальтовых глыбах были выбиты четырнадцать тысяч лет назад, а самые поздние петроглифы появились в IX веке нашей эры. Многие из них, как, например, изображения невиданных на Амуре зверей, представляют загадку до сих пор. Отдельное место в сикачи-алянских петроглифах занимают стилизованные антропоморфные изображения – «личины». О значении рисунков и их происхождении ученые спорили со времени открытия. Исторические аналогии уже довели отдельных из них до Южного полушария: узоры на «личинах» Сикачи-Аляна напоминали татуировки новозеландских маори.

В 1908 году те места посетил известный дальневосточный исследователь Владимир Клавдиевич Арсеньев, выполнявший, помимо прочего, и заказ имперской военной разведки. Будучи сугубым практиком, он не уделил амурским петроглифам пристального внимания, зато с группой казаков и верным проводником – гольдом Дерсу Узала – облазил все окрестные сопки. Часть его отчетов о результатах странствий по местным сопкам тут же засекретили под легендой того, что он якобы обнаружил открытые месторождения золота и платины. Потом началась смутная пора и нечто, обнаруженное Арсеньевым, какое-то время находилось вне внимания властей.

Новый виток интереса к наследию приамурских народов возник в 30-х годах ХХ века. Отдельные исследователи заявили, что огромные валуны с петроглифами могут быть останками древнего города Гальбу. Подобные высказывания наконец-то возбудили интерес Академии наук СССР. В 1935 году Институт этнографии снарядил в тайгу археологическую экспедицию, и за изучение петроглифов взялся фанатичный исследователь сибирской и дальневосточной старины академик Алексей Павлович Окладников. Его группа разбила стан на берегу Амура вблизи села Сикачи-Алян. Углубившись в тему, он стал со временем одним из самых яростных защитников амурского феномена. Неутомимый ученый, исколесивший половину Юго-Восточной Азии, Монголию и Алтай, забросал академию ходатайствами с требованиями придания этому кусочку Среднего Амура статуса особого исторического заповедника. Он даже собирался поселиться там насовсем, ограничиваясь скромной должностью директора музея петроглифов. Не разрешили. И музей, кстати, создать не позволили. Даже обширные связи среди партийного и научного истеблишмента не помогли.

Не знал неистовый академик, что в городе Великоамурске с 1928 года существует очень маленький и очень закрытый НИИ, работающий под эгидой Наркомата обороны СССР. Единственной темой, разрабатываемой его сотрудниками, являлся непонятный объект, открытый когда-то Арсеньевым в приамурской тайге. Сам Владимир Клавдиевич в делах вновь открытого НИИ участие принять отказался и через два года скоропостижно скончался. По официальной версии – от банального воспаления легких. Кураторам института было очень невыгодно расширение круга посвященных и лишнее внимание к этому участку Среднего Амура со стороны мировой научной общественности.

Ярослав машинально отхлебнул из кружки и обнаружил, что кофе уже остыл. Допил его залпом и углубился в изучение старых черно-белых фотографий. Пресловутый объект представлял собой комплекс из двух П-образных каменных образований, стоящих друг напротив друга на расстоянии около десяти метров. Чем-то это напоминало знаменитый Стоунхендж или алтайские дольмены. Огромные продолговатые, грубо отесанные глыбы, поставленные вертикально и покрытые еще одним гигантским каменюгой. Судя по измерительной планке, поставленной рядом с одним из камней, между ними не пригибаясь могли пройти плечом к плечу двое взрослых мужчин. Рязанцев сосредоточился на фотографиях. Так, снимки с разных ракурсов. Отдельно – вросшее в землю основание каждого камня. И петроглифы, куда же без них. «Очень интересно… Камни посреди тайги. Ну и что?! В чем подвох?»

Контрразведывательное обеспечение НИИ, скрывавшегося под крышей безликого «почтового ящика», и предстояло осуществлять Ярославу Рязанцеву. Официально институт изобретал очередной чудо-прибор в интересах Министерства обороны. А при чем здесь древние булыжники? Весь остаток дня направленец посвятил тому, что пытался найти ответ: чем же на самом деле занимается этот маленький засекреченный научно-исследовательский институт? Что стало причиной его образования в далеком 1928 году? И почему он не развалился до сих пор?

А документы, содержавшиеся в литерных делах, ответа не давали. Напротив, Ярослав запутывался все больше и больше. Потому что где-то в середине первого тома содержание отдельных справок стало отчетливо попахивать чертовщиной.