Порыв ветра, или Звезда над Антибой

На письмо княгини Любимовой инженер Эмманюэль Фрисеро отозвался без промедления. Написал, что места хватит в его доме для всех. И что обитатели дома ждут новых деток с нетерпением.

Просил непременно известить о времени приезда. Любовь Ивановна решила проводить няню и детей до Брюсселя, убедиться самой, что все в порядке…

В конце октября их встретили на брюссельском Южном вокзале те, кого дети отныне будут звать папой и мамой.

Деревянные резные ворота мирной усадьбы в богатом пригороде Юкле распахнулись перед беженцами из Оливы, Острова, Вильны, Варшавы, Полоцка, Петрограда и еще каких-то лежавших на их страшном пути взбудораженных войной, кровью залитых селений.

Вот он, ваш остров покоя, ваш новый приют… Просторный каменный дом, лужайка, беседка в саду, всюду дети, дети – сколько их? Трое? Ах, пятеро. Теперь будет восемь.

– Еще возьмем… – безмятежно говорит месье Фрисеро.

Княгиня Любимова почувствовала облегчение. Она могла возвращаться в Варшаву со спокойной душой. Привезенные ею беженцы остались в еще одной незнакомой стране, в еще одном незнакомом доме. Вряд ли у них было спокойно на душе, у всех четверых. Мы мало знаем об этом. Можем только догадываться.

Начнем со старшей – с нянюшки Домны Тимофеевой (может, она была попросту Тимофеевна). Это она вырастила Марину, она помогала растить младших еще в Петрограде, а в последние-то страшные годы подполья и бегства была опорой семьи и главной помощницей барыни, которая ей доверяла и на нее во всем полагалась. Именно в ее нехитрую одежку зашиты были перед побегом семейные драгоценности. Именно ей выпало ухаживать за беспомощным, парализованным барином, а потом и схоронить обоих супругов на чужбине – и генерала и барыню-генеральшу. Детишки цеплялись за ее юбку, она у них на всех была одна, она единственная, она главная…

А потом все в одночасье переменилось. Явилась эта княгиня из Варшавы, разодетая, пахнущая дорогими духами. Это она теперь всем командовала, она все решала (и брильянты, зашитые в Домнину теплую кацавейку и со страхом для жизни сбереженные при стольких-то обысках, к ней должны были отойти согласно завещанию барыни, это по какой такой справедливости?)

И вот уже чужой, не по-русски каркающий Брюссель, где не только десятилетней Мариночке больше няня не нужна, но и меньших детей будут без няньки растить. Здешняя барыня-хозяйка, хоть и живала в Петербурге, но сама родом из англичанок, у них свои правила, и с нашим уставом в чужой монастырь не полезешь… Оказалось, что нянька, вчера еще всем дозарезу нужная, незаметный человек в чужом доме. Не то чтоб вовсе уж не нужна, но ничему не хозяйка и мало что может. Ну вот разве что в школу русскую четверговую, что при церкви, детей сводить да в воскресный день к обедне с ними пойти, а так… Конечно, и ей можно было бы отдохнуть чуток, но чтоб так вот все повернулось, не ждала…

Стареющая Домна поселилась неподалеку от своих детей, ходила на Станлеевскую в дом Фрисеро, хотя уже и не каждый день. Конечно, с Мариночкой своей виделась, про былую жизнь ей рассказывала, про все их радости и беды, про невероятные их приключения и бегство. Потому что никто, не то что бы в Брюсселе этом или Бельгии, но и на целом свете никто кроме нее всей семейной истории и всех ее тайн знать не мог. С годами, конечно, стала многое забывать, но кто ж знал, что это когда-нибудь серьезным людям понадобится. Обрывки няниных воспоминаний были позднее записаны и хранятся вместе с разнообразными справками в семейном архиве. Увы, других свидетелей страшного пятилетия, кроме малолетних деток и их няни не было больше. Так что читая пересказ этой истории, записанный на разных языках, пытаюсь я расслышать в нем русский голос, интонации и уязвленную гордость старой нянюшки, самое имя которой звучит в здешних книгах так экзотически неправдоподобно. Все эти рассказы о том, как перед нею, перед всесильной нянюшкой стушевались в Питере головорезы-матросы или слабонервные чекисты с наганами, ворвавшиеся в барский дом. Как все уступали ей дорогу, все ее почитали и только эта вот княгиня с ее французскими духами и любовниками, ни стыда ни совести… Ей же еще и бриллианты… А все геройская их война, и осада, и бегство…

Но даже не в том дело, хотя бы и не было того, что было, ой, что было… Человеку хочется, чтоб уйти на покой с почетом, чтоб люди помнили. Вот, к примеру, няня Соня, Софья Михайловна Остроумова, нянчившая детей графа И.М. Воронцова-Дашкова. О ее судьбе так рассказывал в своем кладбищенском синодике отпевавший ее священник русского кладбища под Парижем отец Борис Старк:

«Во время революции все семейство трагически погибло, и няня сама спасла детей (их было пятеро – Б.Н.)… и сумела вывезти их за границу. За границей детей приютили родные, и няня, выполнив свой долг, поместилась в Русском Доме (знаменитый старческий дом в Сен-Женевьев-де-Буа – Б.Н.). Ее воспитанники выросли: Мария Илларионовна вышла замуж за сына вел. Кн. Ксении Александровны князя Никиту Александровича; Михаил Илларионович женился на дочери нашей директрисы Марине Мещерской, а один из младших мальчиков, красавец Ларик, женился на американской миллионерше и иногда приезжал из США на ослепительно белой машине изнутри обшитой ярко-красной кожей. Приезжая в Париж, он всегда приезжал к няне Соне и возил ее по окрестностям на своей изумительной машине. Очень старая няня Соня держала себя с большим достоинством. У нее был сильный тик – тряслась голова, и так, кивая, она ходила целый день по аллеям парка при Доме. Все ее воспитанники окружали ее большим вниманием».

Душевед-священник понимает, чего жаждет душа преданного пожилого слуги. Могли ли обиду нянину понять сверх головы занятые многодетные Фрисеро, младшие, такие неслухи Коля да Оля или эта княгиня с брульянтами?..

Княгиня же Любимова, сидя в доме Фрисеро, внимательно разглядывала хозяев и думала о том, как ей на сей раз повезло и как повезло деткам бедной ее подруги Любови Сталь-Бередниковой. Думала о том, какие все же люди на свете еще бывают, вот вам Фрисеро (когда Оленька Сталь подросла, она говорила, что это были «святые люди)…

И ведь с чего у них началось? Безмятежно растили нестарые эти люди русского подданства своих сына и дочку на богатой окраине Брюсселя. Война кончилась, чего не жить… И вдруг – эта беда в России…

В порты Северной Европы стали приплывать из Одессы снаряжаемые американским Красным Крестом корабли с обездоленными людьми. Корабли, доотказу набитые нищими и сиротами. Вот тогда мирный брюссельский инженер Эмманюэль Фрисеро и потерял покой. По сей день встречаются на нашей планете люди, которые не могут безучастно глядеть на чужую беду – хотят не мешкая протянуть гибнущему руку помощи. В старину, может, было больше таких людей, чем нынче. Говорят, их еще много в Америке… Брюссельский инженер Фрисеро был из их числа. Но откуда он взялся такой? Да еще уроженец Петербурга с российским подданством? А откуда взялись в Петербурге эти Фрисеро?

Из некогда сардинской, а в последние полтораста лет и французской Ниццы. Это не слишком древняя история, так что проследить ее будет нетрудно. А она многими нитями связана с жизнью главного героя нашей книги.

Глава 7. Несколько слов о Фрисеро

Перенесемся в тихую блаженную Ниццу сороковых годов позапрошлого века. Тепло, малолюдно. Живут там, наряду с местным людом, кое-какие небедные иностранцы, по большей части британцы. Они уже в XVIII веке (после визита хворого писателя доктора Смоллета) сюда зачастили, а к сороковым годам XIX века их жило тут сотни три. Русских пока и полсотни душ не наберется, но тоже все приличные люди. Объявился, например, в Ницце молодой князь Гагарин, сын того самого секретаря русского посольства в Париже князя Ивана Гагарина, что крестился в католичество в часовне госпожи Соймоновой-Сеченовой.

Гагарин, будучи в Ницце, заказал свой портрет молодому местному художнику Жозефу Фрисеро: сидел, позировал, глядел в синюю даль. Портрет князю так понравился (сам себе на портрете молодой князь так понравился), что он стал уговаривать молодого уроженца Ниццы бросить родной город и отправиться в славный столичный Санкт-Петербург: вот где слава, вот где деньги, вот где красивые женщины и веселье.

– Зачем Вам, мой друг (а молодые люди успели уже подружиться), пропадать с вашим талантом в захудалом городишке захудалого Королевства Сардиния?

Молодой художник, вняв зову богатства и славы, двинулся на завоевание северной русской столицы.

Путешествие оказалось судьбоносным, но видит Бог, неблизкое выпало ему путешествие! Сперва на корабле до Константинополя, потом до Одессы и Киева, дальше до Москвы. А ведь и одно путешествие из Москвы в Петербург чего стоило в ту эпоху? Напомню, что иным не в меру наблюдательным странникам (вроде Александра Радищева) стоило многих лет сибирской ссылки…

Однако наш художник из Ниццы добрался в Петербург благополучно, был тепло принят императором, который отвел ему при дворце мастерскую, да и в заказах недостатка не было. Престижный, можно сказать, придворный художник-иностранец писал портреты знатных дам и кавалеров, и деньги текли в его карман. Да и вино лилось рекой.

Кроме того Государь попросил художника давать уроки рисования нескольким придворным дамам. Тут-то и случилось главное событие в жизни художника Жозефа Фрисеро.

На сторонний взгляд, может, ничего сверхъестественного не случилось. Просто подданный короля Сардинии художник Жозеф Фрисеро представлен был своим придворным ученицам. Среди них была юная Жозефа (обиходе Юзечка) Кобервейн. И молодой пылкий сардинец – художник в эту Юзечку сходу влюбился. В этом тоже не было ничего удивительного. Нечто в этом роде произошло даже с великим русским писателем Львом Николаевичем Толстым. Он тоже влюбился в прелестную Юзечку, которая изящной тенью проходит по его великим повестям «Детство» и «Хаджи-Мурат» (люди знающие говорят, что именно Юзечка и была, так сказать, «прототип»). Признаем со смирением, что молодой художник из Ниццы, даже созерцая на своих уроках прекрасную Юзечку, не смог вдохновиться на создание чего-либо похожего на повесть «Хаджи-Мурат». Но в каком-то смысле он пошел даже дальше, чем Лев Толстой. Он признался Юзечке в любви и услышал из ее уст ответное признание. Жгучий и талантливый провансалец сардинского подданства произвел на юную дочь Севера сильное впечатление. Он нетерпеливо попросил у Юзечки ее руки. И услышал, что она, собственно, согласна и даже, можно сказать, рада, но надо еще услышать мнение императора и императрицы…

И вот тут мы должны сообщить вам, что наряду с прелестью ее юного облика милую Юзечку выделяла в круге ее юных подруг и некая тайна. Можно сказать, интимная, а можно даже сказать, придворная тайна. Была эта жгучая тайна в некотором смысле секретом полишинеля, поскольку все о ней догадывались, в том числе и сами Ее Величество императрица. Юзечка была незаконной (или как выражаются французы, «натуральной») дочерью императора Николая I (впрочем, не внебрачной, а скорее добрачной его дочерью). Юный наследник Николай встретил однажды на придворном балу дочь офицера шведской гвардии Марию Анну Шарлотту Руттеншельд, влюбился в нее и вот вам – плод любви прекрасной, очаровательная Юзечка: живет себе при дворе, всеми нежно любима и опекаема.

Надо сказать, что при любом европейском дворе паслось в ту пору немало таких «натуральных» отпрысков, при французском, между прочим, куда больше, чем при русском. И не только по мужеской линии. У какой-нибудь там голландской королевы, падчерицы Наполеона и «натуральной» дочери генерала Богарнэ, вышедшей замуж за брата Бонапарта, похоже, все дети были «натуральные», не исключая и будущего французского императора Наполеона III, которому даже в получении императорского звания помогал его малознакомый (поскольку по другой линии) единоутробный (и тоже конечно, «натуральный») брат, герцог де Морни. Прекрасные натуральные времена, когда все люди, даже люди из общества, были близки к природе (читай что Руссо, что Шодерло де Лакло).

Есть, между прочим, авторы, которые серьезно занимались жизненными судьбами незаконных детей и пришли к выводу, что дети эти вырастают людьми незаурядными (скажем, Делакруа). Милая прелесть Юзечки Кобервейн, будущей благодетельницы Ниццы, никак этой любительской теории не противоречит.

Итак, сватовство заграничного художника к нежно всеми опекаемой юной фрейлине императорской крови было принято при петербургском дворе вполне благосклонно, и пожиная плоды этой благосклонности, молодая пара двинулась в дальний путь, на родину жениха. Снова через Москву, Киев, Одессу и дальше по морям, по волнам, до Марселя, а то и до Виллафранки (нынешнего Вильфранша), потому что в живописную бухту несравненной Ниццы большой корабль войти не сможет по причине мелководья.

А уже в начале января 1849 года пришло в Ниццу Высочайшее разрешение на брак. Венчание совершалось по православному обряду. Государь назначил молодым пенсию «из личных средств», а главное – предоставил им для проживания принадлежащий Ему «комендантский дом» на окраине Ниццы – крыша над головой, это главное. Оставалось только выполнять старинные заповеди о размножении, чем молодые супруги и занялись не мешкая. Исправный художник и милая Юзечка подарили Ницце четырех сыновей, все как один были российского подданства, наши, русские, хотя конечно, и с сильной примесью нерусской крови.

В 1855 году отец-государь Николай Павлович (а кое-кому и вправду отец, хотя бы и «натуральный») вернул Господу бессмертную душу, а еще год спустя изрядно уже хворая вдова его, императрица Александра Федоровна, поддавшись на Юзины уговоры и ее восторженные рассказы о целебном райском климате Ниццы, приплыла на сардинском корабле в ближайший к Ницце морской порт, все в ту же Виллафранку, откуда ее, после очень торжественной встречи повезли усталую на отдых в предназначенный ей для жительства дом главы иудейской общины скромного курортного города Ниццы господина Авигдора (вполне был вместительный дом, и многие русские в нем живали, а ради государыни, полный экуменического рвения господин Авигдор велел оборудовать в доме православную часовню).

Легко понять, какое это было замечательное событие не только для скромной семьи художника Фрисеро, но и для всей Ниццы, в которой кое-какие бароны, лорды, князья и маркизы уже и раньше бывали, но таких величеств как Ее Величество русская императрица, не бывало еще никогда, так что если увидите на вывесках отелей Лазурного Берега имя Александра, не сомневайтесь, это в честь нее, той самой прусской принцессы, которую впервые в Русской поэзии и назвали так сладостно – «гений чистой красоты» (восторженный Жуковский, увидев ее впервые в Берлине, так и назвал, а уж Пушкин только попользовал чужую находку в бессмертном стихе про чужую жену). Конечно, воспетая Жуковским былая краса ко времени визита уже увяла, императрица болела, лечилась, приезжала вторично, ее навещали члены царской фамилии, корветы и крейсера входили в гостеприимную Виллафранку, захудалая Ницца высоко держала марку, дай ей Бог и дальше…

Ну, а что же семья Фрисеро? Тут начались трудности. Императрица Александра ушла вослед царственному мужу, пришли новые люди и как-то некому было теперь в Петербурге позаботиться о прелестной Юзечке, о многих детках ее и муже-художнике, кисть которого не успевала теперь заработать на пропитанье.

В общем, нелегкая выдалась жизнь романтической Юзечке. Умирая, ее муж – художник только и оставил что кучу долгов да непроданных работ…А все же выросли как-то его потомки, получили образование, вышли в люди, имели русское подданство. Один из них дослужился даже до поста русского морского атташе в Лондоне и там женился на англичанке. Один из полуанглийских сыновей русского дипломата Фрисеро сумел получить хорошее техническое образование в Париже, женился, как и отец, на милой англичанке по имени Шарлотта и увез ее в Петербург. Позднее ему предложили хорошую работу в Бельгии, и он поселился в престижном пригороде Брюсселя, в Юкле. Как вы, наверное, догадались, это и был инженер Эмманюэль Фрисеро, который принял в свою семью оставшихся круглыми сиротами детей Владимира и Любови Сталь фон Гольштейн.

Просторный дом в Юкле, беседка, лужайка, теннисный корт, большая компания сверстников, любящие папа с мамой… Прошло еще несколько лет и в доме прибавилось сверстников. Теперь комнату с Колей делил Петя Врангель, сын знаменитого генерала, стоявшего во главе Добровольческой армии, потом всего Юга России, а также всей русской армии, бившейся против другой русской армии, той, в которой были Троцкий, Тухачевский, Махно, Чапаев…

Потерпев поражение, генерал Врангель возглавил эвакуацию белой армии из Крыма и помог спастись многим тысячам мирных русских беженцев, за что награжден был международной организацией Красный Крест. Вместе с армией он зимовал на Галлиполи, а позднее, в новом изгнании, пытаясь сохранить остатки армии и поддержать боевой дух собратьев по оружию, создал Российский Общевоинский Союз (РОВС), который и стал главной мишенью победоносной лубянской операции «Трест». В 1928 году создатель и первый глава РОВС пятидесятилетний генерал Петр Врангель погиб «при загадочных обстоятельствах» в Брюсселе (поначалу он и похоронен был в Юкле), а в 1930 и в1937 году были похищены на улицах Парижа и убиты разведчиками второй и третий руководители РОВС (генералы Кутепов и Миллер), чье убийство больше не считается ни загадочным ни «невыясненным»…

Брюссельский инженер Эмманюэль Фрисеро и его жена Шарлотта, много времени отдававшие работе в Красном Кресте, приняли в свою семью, вдобавок к двум собственным детям и сыну Березникова троих детей генерала Врангеля и сирот супругов Сталь фон Гольштейн. Сообщая о подвигах семьи Фрисеро, французский биограф Сталя осведомленно намекает на «классовую солидарность» инженера-филантропа, ибо сиротки были «классово чуждые» для нынешней французской публицистики. Что ж, может, он и правда испытывал особую жалость к детям из преследуемых аристократических семей. Они ведь были ни в чем не виноваты, бедные дети. К тому же вспоминалось, наверно, брюссельскому инженеру пребывание в петербургском «хорошем обществе». Да и у него самого, если помните, прадедушка был Русский император… Однако и при добрых воспоминаниях благодарность и доброту проявляют немногие. Родной дядя Алексей де Сталь нисколечко сиротами брата не озаботился…

Так или иначе сиротки Людмилы и Владимира де Сталь жили теперь на вилле в престижном предместье Брюсселя. Там у них и лаун-теннис, и файф-оклок по английскому обычаю (хозяйка-то англичанка), и семейные сборища у камина, где потрескивают дрова, и общее чтение (по-французски или по-английски), а чтоб дети не забыли русский – и четверговая школа, и православная литургия, и русское общение, и гости (многие, конечно, «из бывших»)…

И, конечно, бельгийская школа. Коля мгновенно заговорил по-французски. И как быстро начал писать! Но и английское общение интереснейшее. В доме проводят неизменно свой европейский отпуск британские офицеры из Индии, вот уж кто может рассказать об индийских чудесах! Девятилетний Коля к ним пристает с расспросами. А индийцы, какие они индийцы? Такие, как на картинах прадедушки Фрисеро в папином кабинете? Нет, это магребинцы, это все Северная Африка, а в Индии свои дервиши, свои маги, свои джунгли, свои слоны…

Коля непоседа, он исчезает так же мгновенно, как появляется, он проказник, он всеобщий любимец, он папин любимец, а папа, о, папа, это такой человек!

Он и правда был редкий человек, Эмманюэль Фрисеро. Он был человек чести. Человек труда. Человек щедрый и бескорыстный. У него было драгоценное чувство благодарности. Возможно, благодарности ко Всевышнему – за все, что было ему дано. И просто так – ни за что. За минуты понимания своей неоставленности…

Глава 8. Товарищ, товарищ, болят мои раны…

– Что же ты не ешь свое мороженое? – спросил Пьер. – Ты же хотел мороженое…

– Что-то я зябну.

Мы сидели на застекленной терраске на углу авеню Гамбетта и Английского променада. Догорал пунцовый закат, и толпа на променаде стала редеть.

– Как твои осиротевшие русские дети из семьи фон что-то…? – вежливо осведомился мой друг, великий «псико» Пьер.

– Фон Гольштейн… Ты знаешь, пока у них все складывается удачно. Нашлись чудные приемные родители – дом в престижном пригороде Брюсселя, компания сверстников… Они в земном раю… Кстати, сейчас, похоже, усыновление популярнее, чем в ту пору… Даже в России, не говоря уж про Штаты…

– Как же, как же… – энергично кивнул Пьер. – Только вчера слышал московскую новость, что за год восемь тыщ усыновленных детей новые родители вернули обратно в детдома. Представляешь, сколько их было всего! Грандиозно!