Люди земли Русской. Статьи о русской истории

С принесением присяги происходит заминка. Уже войдя в церковь, Хмельницкий обращается к Бутурлину с требованием взаимной присяги от имени Царя в том, чтобы Царь не мог вольностей наших нарушать, а кто был «шляхтич и казак и какие маетности у себя имел, тому быть по-прежнему». Шляхта заботится, прежде всего, о сохранении своих привилегий и крепостнических прав.

– В Московском государстве того, чтобы за великого государя присягать, никогда не бывало и впредь не будет, – твердо отвечает Бутурлин. – Тебе, гетману, и говорить об этом непристойно. Всякий подданный повинен присягнуть своему государю.

Тогда шляхтичи и гетман, не присягнув, ушли из собора, и после долгого совещания прислали к оставшемуся в церкви Бутурлину уполномоченных Тетерю и Сахновича с повторным требованием того же, но снова получили решительный отпор. Делегаты ушли и возвратились с самим Хмельницким, который лишь теперь присягнул с верховною старшиной, после чего Бутурлин вручил ему от имени Государя гетманские регалии, знамя, булаву и ферязь, сопровождая каждый дар наставительным словом о службе Царю и Отечеству.

Польская шляхетская «вольность» столкнулась в упор с всеобщей московской «службой». Два представления об отечестве, нации, государстве и своем месте в нем, своем долге по отношению к нему и к народу-нации…

Московская русская «служба» победила шляхетскую «вольность». Гарантии сословных привилегий не были даны, как не было их в Московском царстве того времени. Но почему смог победить своевольного гетмана и старшину прибывший без воинской силы царский посол Бутурлин? На кого опирался он?

«Народ плакал от радости, когда Благовещенский Московский дьякон Алексей выкликал многолетие Государю», – повествует южнорусский (не московский) летописец. Вот та сила, на которую опирался посол Царя Всея Руси.

Какая же из двух столкнувшихся в южной Руси во второй половине XVII в. социально-исторических сил была прогрессивной и какая реакционной?

История, не только русская, но общеевропейская, может дать нам теперь исчерпывающий ответ на этот вопрос. Семнадцатый век был временем распада феодального порядка и перехода к централизованной государственности для всей Европы. На ее территории уже вызревала тогда, как прогрессивная форма, государственность «просвещенного абсолютизма». Шедшая своим собственным национально-историческим путем Московская Русь к тому времени уже покончила со своим самобытным феодализмом (уделами). Всецело рационалистический западноевропейский «просвещенный абсолютизм» был чужд психологии уже созревшей и осознавшей себя русской нации, которая уже выработала свою самодержавно-монархическую государственность, гармонично сочетавшую широкое местное самоуправление с единством крепкой верховной власти. Эта государственность строилась не на рационализме, но на религиозно-этической базе христианского православного народного миропонимания. Но если «просвещенный абсолютизм» Запада признан теперь прогрессивным по отношению к феодальным формам даже марксистами, то можем ли мы не признать столь же, а на наш взгляд еще более, прогрессивной государственной формой самодержавие Московских царей?

Отсталая «варварская» допетровская Русь шла тогда не в хвосте прогрессивного развития Европы, а намного впереди подавляющего большинства европейских государств.

Но шляхта продолжала борьбу за свои крепостнические привилегии. На следующий день в Переяславле присягали средние и низшие чины (сотники, писаря и делегаты от полков). Они тоже потребовали, но уже не присяги, а лишь расписки Бутурлина в сохранении их привилегий.

– Нестаточное дело, – коротко отрезал тот.

Шляхта присягнула. Тот же ответ от посла получила и неслужилая шляхта (помещики), утверждавшая, что она «меж казаками знатна» и подавшая составленную самими шляхтичами роспись на владение феодальными наследственными должностями – воеводствами, урядами и т. д.

– Непристойное дело, – прикрикнул на них Бутурлин, – сами себе расписали воеводства и уряды, чего и в мысли взять не годится.

Шляхта ударила челом и повинилась.

Наследственности должностей, чего старалась добиться шляхта, в Московском царстве не было. Все должности там были службой, а не привилегиями. С точки зрения Москвы требования помещиков были действительно непристойны.

Теперь посольство двинулось в Киев, в столицу, в древний русский город.

«Наша страна»,

Буэнос-Айрес,

19 июня 1954 г.,

* * *

Пышною и вместе с тем гордою до надменности речью встретил посла перед Золотыми Воротами митрополит Сильвестр Коссов, теперь тоже сенатор Польской республики по Зборовскому договору. Он приветствовал посла от имени святого князя Владимира.

– Целует вас в моем лице благочестивый Владимир!

В этой вступительной фразе его речи ясно слышались гордые ноты польского прелата-магната: он, а не Московский Православный Царь, являлся прямым наследником Равноапостольного князя Владимира!

Москва уже хорошо знала митрополита Коссова. В 1651 г. он присылал Царю просьбу о жаловании и помощи разоренным киевским церквям, но не удостоил поставить своей подписи под этими грамотами или не хотел сделать этого, чтобы не быть скомпрометированным перед республиканским польским сенатом. Безмерно щедрый к Церкви, глубочайший в своем православии Царь Алексей Михайлович тогда, единственный раз в своей жизни, отказал киевской Церкви в пожертвовании. Еще глубже узнает киевского прелата Бутурлин. Митрополит Сильвестр Коссов не допускает к присяге Царю свою митрополичью шляхту и не желает сам лично встречаться с царским послом.

Бутурлин требует его людей на следующий день. Митрополит отказывает. То же повторяется и на третий день, и Бутурлин требует теперь мотивированного ответа от митрополита. Коссов не письменно, но через посланца отговаривается тем, что эта шляхта служит у него по найму, вследствие чего якобы к служебной государственной присяге не обязана. Сам же он принадлежит к юрисдикции константинопольского патриарха и патриарх всея Руси ему не указ.

Бутурлину приходится сурово прикрикнуть. Митрополичья шляхта присягает, но не пройдет и года, как тот же митрополит Коссов откажет прибывшим войскам князя Куракина в земле для постройки укреплений и размещения гарнизона.

– Если боярин хочет, – ответит он, – Киев оберегать, то они бы оберегали от Киева верст за двадцать и более. – Да еще пригрозит царскому воеводе: – Не ждите начала, а ждите конца. Увидите сами, что над вами скоро конец будет.

Тогда прикрикнет сам Царь из Москвы. Митрополит даст нужный русскому войску опорный пункт в Киеве, за что Тишайший и Смиреннейший Алексей Михайлович щедро вознаградит его многими землями и иными дарами.

В этом, очень важном по своему идейно-религиозному значению, столкновении чрезвычайно ярко отражена борьба двух течений: возглавляемого Царем всея Руси народно-национального, как скажем мы теперь, служения религиозным целям, и своевольного эгоизма сословного сепаратизма, как мы тоже назвали бы теперь поведение митрополита Сильвестра Коссова. Побеждает первое, но митрополит Коссов все же до конца своих дней не признает над собой власти патриарха всея Руси и пребывает в юрисдикции подвластного султану Константинопольского патриарха. Глубочайший в своем чисто православном понимании русской истории, профессор С. М. Соловьев, автор непревзойденного и до наших дней исторического свода, так разъясняет этот прискорбный факт: «Сильвестр был шляхтич и поэтому не мог не сочувствовать шляхетскому государству, а главное при польском владычестве он был независим, ибо зависимость от отдаленного и слабого патриарха Византийского была номинальной. В Киеве же его никто не трогал, никто не запирал церквей православных»[6 - С. М. Соловьев, «История России», т. 10, гл. 3, с. 1640. —Прим. автора.].

Но если глава южнорусского православия был проникнут шляхетскими тенденциями, то рядовое народное духовенство чувствовало и мыслило по-иному. Летописец рассказывает о многих патриотических подвигах, совершенных сельскими священниками и простыми монахами, например, о нежинском попе Филимонове, ставшем во главе народного движения и разбившем в бою крупный польский республиканский отряд; о целых монастырях, иноки которых, приняв в их стены спасшихся от шляхты крестьян, погибали там в муках вместе с ними. Сословное расслоение, проникшее в южную Русь из Польши, находило почву даже в церковной среде.

Освободительная война Московского царства

Весной 1654 г. Царь Алексей Михайлович формально объявил войну Польской Республике и сам стал во главе двинутой им на Запад рати. Одновременно магнат Чарнецкий с регулярными польскими войсками без объявления войны вторгнулся в пределы южной Руси, уничтожая все на своем пути. Город Немиров был истреблен им до последнего человека. В Мушировке избито пять тысяч человек. В Демовне – 14 тысяч. Описания этого трагического эпизода крестьянской войны в Приднепровье полны потрясающих подробностей. Мужики сражаются с регулярными войсками косами и дубинами, бьются женщины и дети, а жены ушедших на войну даже образуют свои женские отряды…

Стратегический штаб Москвы намечает главный плацдарм не на юге, а на западе, в Белоруссии. Оперирующими там главными силами руководит сам Царь и при нем его ближайшие политические советники: Морозов, Милославский, Одоевский, Ртищев. На юг к Хмельницкому посланы отдельные вспомогательные отряды Трубецкого, Шереметева и Ромодановского. Полякам удается вовлечь в войну крымцев. Хмельницкий поддерживает стратегический план Москвы, что видно из его писем к Царю. Но явно не хочет усиления Москвы на юге, боится ее. Ведь русский гарнизон пока стоит только в Киеве, под командой В. В. Бутурлина, все же остальные города полностью в руках гетмана. Но в Белоруссию он также посылает 20 тысяч под командой ближайшего к нему полковника Золотаренко, как увидим дальше, ярого сторонника «шляхетской вольности» и врага Московской «службы».

Московская рать одухотворена религиозным порывом. Религиозноэтические цели Освободительной войны полнозвучно высказаны в речах к войскам и народу самого Царя и патриарха Никона. Из ответных речей воевод и криков войска ясно, что они поняты и глубинно восприняты. Столь же точно формулированы освободительные цели войны и в грамотах (прокламациях) Царя, разосланных через тайную агентуру во все главные центры подъяремной Литовской Руси. Высокой, подлинно христианской гуманностью веет от каждой строки этого, написанного лично Алексеем Михайловичем документа. Самодержец призывает в нем к миру и единству, но не к вражде и резне, гарантирует всему русскому и литовскому населению религиозную свободу, равноправие обеих Церквей, местное самоуправление, вплоть до сохранения Магдебургского права, неприкосновенность имущества и льгот (но не групповые сословные привилегии); тем же, кто не пожелает принять русского подданства, он обещает беспрепятственный пропуск в Польшу. Евреям дано право жительства в городах, и тем самым гарантии против резни их, которой они часто подвергались от войск Хмельницкого.

Все эти обещания были соблюдены и результаты сказались в первые же дни войны. Еще на пути к Вязьме 4-го июня Царь получил донесение о сдаче без выстрела пограничного Дорогобужа русскому передовому отряду; 11-го также без боя сдалась Невель; за ним Полоцк, Рославль, Мстиславль, Гомель, Могилев… Бой был только под Оршей с армией крупнейшего литовского магната князя Радзивилла, который был разбит и добит под Борисовым князем Трубецким – взято в плен 12 полковников, артиллерия, обоз и гетманский бунчук.

«Москва воюет по новому образцу», – доносят королю Яну-Казимиру его воеводы, – «занимает земли милостью и жалованьем. Мужики нам очень враждебны, везде на царское имя сдаются и делают нам больше вреда, чем сама Москва». Упорное сопротивление Царю-Освободителю оказывает лишь Смоленск, где в мощной крепости (34 башни) затворилось сильное регулярное польское войско. Царь осаждает его. Бои очень кровопролитны: при неудачном штурме 17 августа потери русских убитыми – 7 тысяч. Но 23 сентября Смоленск все же сдается, взорванный изнутри народным восстанием. Повстанцы разоружают польскую пехоту и открывают ворота Царю. Но его милость господствует и здесь: населению и гарнизону предложен свободный выбор – оставаться или уходить в Польшу. Ушли лишь польские офицеры с небольшим отрядом, положившими знамена к ногам Царя.

«Наша страна»,

Буэнос-Айрес, 3 июля 1954 г.,

№ 233, с. 4.

* * *

Яркая деталь Освободительной войны того времени: высокогуманный организатор славяно-греко-латинской академии в Москве боярин Федор Ртищев на средства, данные тайно Царицей, организует огромный, в 1500 подвод, обоз для помощи беженцам, бездомным и раненым, как своим, так и врагам, брошенным ими при бегстве. Этот обоз действует беспрерывно в течение всей войны, увеличивается личной помощью Царя и на средства частных пожертвований…

Через сколько-то лет возникнет в Женеве Красный Крест, а в Америке – ИРО[7 - IRO (International Refugee Organization) – Международная организация помощи беженцам, действовавшая в 1946–1952 гг. под эгидой ООН. Автор жил в Италии в содержавшихся ИРО лагерях.], и так ли честно и самоотверженно будут работать они?

Но совсем иначе ведется война на левом фланге, где хозяйничает 20-тысячное войско наказного атамана Золотаренко. Оттуда – поток жалоб и просьб о защите от этого войска. Из Быхова и Могилева на бесчинства Золотаренко жалуется как самое население, так и царский воевода Воейков. Казаки Хмельницкого грабят крестьян, самовольно захватывают мельницы и земельные участки, напали даже на обоз с хлебом для войск Царя. Воевода Трубецкой вынужден посылать вооруженные отряды для защиты крестьян от Золотаренко, «запустошившего весь уезд». Бургомистр и синдики Могилева жалуются на «большие обиды от казаков», и Государь посылает для их защиты крупный отряд окольничего Алферьева. Сам Золотаренко не только покровительствует бесчинствам войска, но более чем нахально держит себя с царскими воеводами, перебив, например, людей Воейкова и пригрозив, что «вашему воеводу то же от меня будет».

Паны верны себе

Атаман Золотаренко бесчинствует явно по сговору с Хмельницким, который, собрав стотысячное войско, бездействует, несмотря на приказы Царя. Он умышленно задерживает даже присланное Алексеем Михайловичем жалованье запорожцам. Присланный к нему с вспомогательным войском Андрей Бутурлин доносит Царю о явном саботаже Хмельницкого и опасается, что он бросит Московские отряды, уклонившись от боя с поляками. Это предположение оправдывается: Хмельницкий уводит своих в тыл, в Чигирин, отдавая полякам Волынь, Подолию и Брацлавское воеводство.

В чем же дело? Бежавший из польского плена чернец Иван Петров сообщает Царю о тайных переговорах Хмельницкого и Коссова с королем Яном-Казимиром. Они обещают выбить московских людей из Киева и снова отдаться под королевскую руку. Одновременно Хмельницкий ведет тайные переговоры с венгерским Ракоци, с молдавским и валашским господарями, а также с вторгшимися в Польшу шведами. Теперь он играет уже не на две, а на три руки: на Москву, на очень слабую в этот момент Польскую Республику и одновременно сколачивает для ее же раздела коалицию из шведов, венгров, крымцев и придунайских княжеств. Столь же тонкая, сколь и подлая игра. Его надежды на успех удара в спину Царю крепнут в связи со страшной эпидемией, опустошившей Москву и северные русские области. Тыл Царя более чем слаб. Москва отрезана от армии карантином.

Теперь самое время для шляхты отстаивать свои крепостные привилегии и феодальные «вольности», которым угрожает Московское народное единодержавие. В следующем 1655 г. шляхетские восстания вспыхнут в Орше, Смоленске, Озерищах, Любицах. Их будет поддерживать из Быхова Золотаренко, а из Вильны принявший шведскую ориентацию кн. Радзивилл.

Полковник-шляхтич Поклонский поднимает крупное восстание и нападает на отряд Воейкова, который так пишет об этом Трубецкому: «Полковник Поклонский государю изменил, и со шляхтою гетманов Радзивилла и Гонсевского, с польскими войсками в большой земляной вал впустил. Теперь я в меньшем земляном валу сижу в осаде с государевыми ратными людьми и мещанами».

«Мы в лучшей вольности прежде за ляхами были», пишет сам Поклонский Золотаренке. Он уверен в слабости лишенного тыла Царя и припугивает верных Москве мещан в прокламации к ним: «Скоро услышите, что сделалось с Московскою помощью: Царь сидит в столице, Патриарх убит народом, поветрие людей выгубило, на войну итти некому, а кто покажется, того наши бьют».

Шляхетский заговор перекидывается даже в среду московского дворянства, в те круги, где еще живы тенденции Смуты и Семибоярщины. Начинаются перебежки этих элементов к Хмельницкому, и Царь Алексей Михайлович пишет в Киев В. В. Бутурлину: «В нынешнем году с Москвы и со службы от нас всяких чинов побежали люди, собираются в глухих лесах, а собравшись, хотят ехать к Хмельницкому. Своей братии пишут, будто сулят им Черкассы (гетман), маетности. И вы… перехватив их всех, велите из них человек десять повесить, остальных же, высекши кнутом, пришлите в Москву». Одновременно с этим Царь принимает строжайшие меры для защиты населения освобожденных областей от насилий войска: «деревень не жечь», «который сожжет, тому казнену быть безо всякой пощады». Кара налагается не только на самих преступников, но и на их начальников, допустивших бесчинства своих людей. Им за это «быть во всяком разорении и ссылке», даже поротыми плетьми, т. е. обесчещенными. Этот приказ явно направлен к обузданию Золотаренки и его вольницы.