Булгаков на Патриарших

Таково краткое содержание довольно большой по объему повести. И, как практически все у Булгакова, ее сюжет, тема опираются на реально происходившие факты, а персонажи и место действия имеют четкую биографическую и литературно-топографическую основу.

В начале 1920-х годов идея омоложения человека путем пересадки различных органов от обезьяны и других животных широко обсуждалась и в нашей стране, и в Европе. Лекции и диспуты, многочисленные статьи в массовой и ведомственной печати, книги; демонстрировался даже научно-популярный фильм под названием: «Омоложение. Победа человека над природой. По опытам австрийского физиолога, профессора Э. Штейнаха, продемонстрированным на животных и людях»[65 - Реклама призывала: «Кино-театр „Колосс“. Только одну неделю у нас монопольно демонстрируются мировые фильмы! Омоложение по научно разработанным данным и опытам профессора Э. Штейнаха в 6-ти частях» (Жизнь искусства. 1923, № 47. С. 34).]. Про это все безусловно знал автор повести, и полотнище с надписью: «Возможно ли омоложение?» вряд ли было его большим преувеличением[4 - Впоследствии к первой отечественной публикации повести М. Чудакова (Знамя, 1987, № 6. С. 136) указывает ряд других, современных Булгакову источников этой темы: сборник статей «Омоложение» под редакцией профессора Н. К. Кольцова (1924), статьи А. М. Василевского, профессора Щипачева, И. Полтавского. В Институте экспериментальной биологии, директором которого являлся Н. Кольцов, проводились работы по пересадке половых желез у животных и людей, операции омоложения старой собаки и людей (Вопросы литературы, 1989, № 4. С. 171). К этому можно добавить, видимо, одну из первых публикаций подобного рода, которую мог прочитать писатель в знакомой ему «Рабочей газете» (за 4 октября 1922 года, с. 2). В статье А. Дворецкого «Борьба со старостью и омоложение организма» рассказывалось об операциях Э. Штейнаха на людях: «В течение ряда лет 70-летний старик страдал головокружением, одышкой, сердечными припадками, общей легкой утомляемостью, восемь лет половое влечение совершенно отсутствовало. Проходит несколько месяцев после операции (она состоит в перевязке и перерезке семяпровода в брюшной полости при самом выходе из семенника), и в старческом состоянии наступает резкое улучшение. Старик снова посвежел и стал подвижен, одышка почти прекратилась, он мог ходить пешком часами, обмороки исчезли. Появился сильнейший аппетит, настроение стало жизнерадостным, возобновились нормальные половые сношения. Старик находился в состоянии длительного омоложения». Все это, возможно, нашло отражение при описании в повести приема профессором любвеобильного старичка с зелеными волосами.Эта же газета через год продолжала тему, где уже фигурирует прямой прототип Ф. Ф. Преображенского и его ассистента доктора Борменталя. Рассказывая о последователях Штейнаха и Воронова в России, автор статьи «Омоложение» пишет: «Ревностными работниками по омоложению являются у нас профессор Воскресенский и доктор Успенский. Они производят свои работы и над людьми: ими за полтора года омоложено 10 рабочих, 5 врачей, 2 священника, более 15 человек советских служащих». (Рабочая газета, 1923, 29 декабря. С. 6). Была и соответствующая реклама, и не только в Москве: «Омоложение лица и фигуры. Уничтожение морщин, ожирения и т. п. Новый метод, прием с 12 до 5 вечера». (Программы Петроградских театров / Приложение к «Жизни искусства», 1924, № 5. С. 7).].

Биографическим прототипом Филиппа Филипповича большинство исследователей считают дядю писателя по матери Николая Михайловича Покровского (1878–1942). Он и его брат, Михаил Михайлович, были врачами. Их адреса значатся в дореволюционных и начала 20-х годов московских адресно-справочных книгах: «Покровский Н. М. – женские болезни – Обухов переулок, 1, квартира 12» и «Покровский М. М. – венерические болезни – Пречистенка, 24, квартира 12». А по существу их адрес был один, – в угловом доме постройки 1904 года домовладельца-архитектора С. М. Калугина (в повести – Калабухина) в бельэтаже второго подъезда.

Замена фамилии Покровского на Преображенского весьма прозрачна, и, кроме того, в соседнем, Мертвом переулке (он упомянут в повести), жил уже подлинный В. И. Преображенский и тоже врач-венеролог (дом 7, квартира 1).

Следует отметить, что дядю Булгаков уже выводил в своих произведениях. В «Москве 20-х годов» читаем, как боролись с уплотнением знакомые рассказчика: «Николай Иванович отыгрался на двух племянницах. Написал в провинцию, и прибыли две племянницы. Одна из них ввинтилась в какой-то вуз, доказав по всем швам пролетарское происхождение, а другая поступила в студию. Умен ли Николай Иванович, повесивший себе на шею двух племянниц в столь трудное время? Не умен-с, а гениален. Шесть комнат остались у Николая Ивановича. Приходили и с портфелями и без портфелей и ушли ни с чем. Квартира битком набита племянницами. В каждой комнате стояла кровать, а в гостиной – две»[66 - Москва, 1981, № 9. С. 184–185.].

Николай Иванович – это реальный Николай Михайлович, живший вдвоем с братом, а также экономкой-горничной и кухаркой в шести комнатах 12-й квартиры (в повести она заменена пятью). Племянницы его – это дочери сестры Александры и брата Митрофана – приехали в 1920 году. Одна из больших комнат квартиры при этом была перегорожена, и стало семь комнат, расположение которых нашло точное отражение в описании квартиры Филиппа Филипповича. Все сохранилось практически в неприкосновенности до наших дней, и сегодня в этой квартире можно найти кабинет и спальню профессора, столовую, смотровую, комнату Дарьи и Зины. Даже мелкие детали интерьера, связанного со скандальным эпизодом Шарикова в ванной (погоня за котом, порча замка и крана), остались целы.

Племянницы Александра Андреевна и Оксана Митрофановна дожили до наших дней. Последняя и в конце 70-х годов жила в этой квартире нынешнего Чистого переулка. Невестка Александры Андреевны – Мария Степановна Ткаченко-Бархатова жила там до недавнего времени. Из их рассказа и по фотографиям тех лет воссоздается облик самого Николая Михайловича. Представительный, внушительный и уверенный вид, громкий голос, пушистые усы и остроконечная бородка, – словом, очень похож на него герой повести, которого автор сравнивает с французскими королями и рыцарями.

И все-таки профессор Преображенский, как и все у Булгакова, не буквальная копия своего реального прототипа. Фигура эта собирательная. Никогда, конечно, ни Николай Михайлович, ни его брат не проводили таких фантастических операций и не занимались практикой по омоложению, хотя этот вопрос, видимо, не раз обсуждался в их гостеприимном доме, и возможно, в присутствии Булгакова. В образ «колдуна с Пречистенки» могли войти черты и других врачей, соседей и, разумеется, самих братьев Покровских.

Профессору Преображенскому было во лет, в то же время (1925) Н. М. Покровскому было 47 лет и выглядел он, естественно, моложе.

А описание сделанной Шарику операции, конечно, вобрало в себя опыт дяди и племянника и поражает несведущего в хирургии читателя[67 - Булгаков М. Избранные произведения в 2 т. Т. 1. Киев: Днипро, 1989. С. 491–493.].

Квартира 12 дома 1 по Чистому переулку пережила критический момент. Ведь дом предполагалось занять учреждением, и жильцы переселялись из него в новые квартиры. Тогда дом хотели подвергнуть капитальной реконструкции со снятием старых перекрытий и перепланировкой. А это значит, что квартира профессора Преображенского перестала бы существовать. Но время прошумело, дом остался и сейчас же там, как нам кажется, еще одно место для музея литературных героев этой повести. Так что спешите, поклонники булгаковского таланта, пройтись по Пречистенке вместе с теми энтузиастами-экскурсоводами, которые знают прошлое, овеянное жизнью Михаила Булгакова.

Не только квартиру своего дяди описал Булгаков топографически точно. Сама Пречистенка на страницах книги показана очень колоритно. И если сегодня проследить путь Шарика от метельной подворотни на Пречистенке до двери в бельэтажной квартире, куда привел его «собачий благодетель», можно найти практически все приметы повести.

С жалобного обиженного воя больной собаки, как мы уже знаем, начинается первая глава.

Повар «столовой нормального питания» обварил ему бок кипятком, и в морозной метели никто не может помочь: ни другая собака (он – «холостой бродячий пес»), ни «машинисточка девятого разряда», спешившая в кружевном бельишке и в «любовниковских чулках» со службы из казенного здания. Однако счастливая случайность спасет пса от верной гибели: из кооперативного магазина напротив через улицу выходит человек, и в руках у него сверток с купленной «краковской» колбасой. Собака учуивает ее через метель, выползает на запах, получает от «господина в шубе» (профессор Преображенский) кусок «краковской» и следует за ним по Пречистенке в Обухов переулок.

Откуда и каким путем? Направление движения явно от центра, от Пречистенских ворот: по пути их следования находится и Мертвый переулок, где пес поцеловал профессора в ботик и напугал какую-то даму, и здание пожарной части (оно существует до сих пор: Пречистенка, 22, угол с Чистым переулком, напротив дома 1), где пожарники играли на валторне[68 - Издавна на Пречистенке в доме 22 помещалось пожарное депо. Возведенный еще в конце XVIII века зодчим М. Казаковым для родственников полководца генерала А. П. Ермолова, дом был в 1830-х годах куплен казной и перестроен в Пречистенскую пожарную часть. Ныне здесь в значительно расширенном здании на правой стороне Чистого переулка городское Управление пожарной охраны.].

Эти реальные ориентиры позволяют с достаточной точностью определить место завязки повести. Здание с воротами, под которыми лежал больной Шарик, легко узнаем в уже упомянутом нами бывшем доме ЦЕКУБУ (Центральный комитет улучшения быта ученых – ныне Дом ученых – Пречистенка, 16). Старинный экзотической архитектуры особняк фабрикантов Коншиных (построен в екатерининское время, но современный вид приобрел в 1910 году, архитектор А. О. Гунст) до сих пор сохранил фигурные ворота с сидящими на них львами[69 - Эти львы, думается, лишнее свидетельство тому, что именно здесь лежал бедный Шарик. В следующих главах повести так сказано об уже поправившемся псе: «Шарик лежал на плите (на кухне. – Б. М.), как лев на воротах».], и путь Шарика прослеживается с точностью до метра. Магазин, где купил краковскую профессор, как и в повести, находился до недавнего времени напротив ворот Дома ученых, под названием «Продукты». Теперь его уже нет на Пречистенке, 9 (угол со Всеволожским переулком).

Вернемся на страницы повести: ученый и его новый друг пес Шарик подошли к подъезду в Обуховском переулке, где их (к немалому удивлению пса) уважительно встречает швейцар Федор, который еще не раз появится в профессорской квартире. А в вестибюле парадного сохранилось до сих пор много деталей интерьера, некоторые из которых воссоздают описанную Булгаковым обстановку. На первом этаже лестницы слева можно увидеть узкие ступеньки в подвал, в швейцарскую, рядом с ней легко представить себе калошную стойку, ту самую, из которой исчезли калоши после революции. При входе на верхний этаж нам нужно будет также сделать два поворота по лестнице, на нас повеет (при зимнем путешествии) теплом от радиатора батарей (пусть и новой, современной конструкции). Но вазонов с цветами, как и Преображенский, мы не увидим: остались лишь придверные выступы-основания.

Дверь в квартиру 12, как и в повести, стеклянная, с сохранившимися хрустально-гранеными фасетками толстого зеркального стекла. Кажется, позвонишь, дверь «вспыхнет неожиданным и радостным светом», откроется, и перед нами появится горничная Зина…

В самой семикомнатной квартире, как уже отмечалось, сохранилось все так же, как было и в бытность братьев Покровских, и в бытность профессора Преображенского. При известной степени воображения можно «увидеть» слева громадное зеркало, в котором в свете «опалового тюльпана» – люстры изумленно отразился вошедший Шарик, а справа вешалку; с которой пьяные собутыльники будущего Полиграфа Шарикова украли малахитовую пепельницу, палку-трость и бобровую шапку профессора. Сразу за вешалкой – дверь комнату Зины, впереди – в приемную, где пациентов Филиппа Филипповича встречал его ассистент, доктор Иван Арнольдович Борменталь[70 - Ни людская память, ни архивы не сохранили имени человека, который мог бы быть прообразом И. А. Борменталя. С похожей фамилией был в действительности специалист по женским болезням и акушерству доктор А. Г. Боргест, живший в Трехпрудном переулке, а также врач А. Блюменталь, который, по данным М. Чудаковой, был в 20-е годы ассистентом Н. М. Покровского.], «тяпнутый» за ногу Шариком во время первого знакомства…

Пройдя приемную, окажемся в кабинете профессора. Конечно, сейчас это уже покинутая жильцами комната. В квартире сохранились лишь медицинские столики, когда-то используемые для инструментов братьями Покровскими. Из кабинета (дверь налево) попадаем в узкий коридорчик, из которого четыре двери (двери старинные, филенчатые, сложной ручной столярной работы, с медными ручками) ведут в спальню, столовую, смотровую и операционную.

Здесь проходили многие события в профессорской квартире. Застольные и кабинетные беседы ученого, его ассистента и выращенного им человека с собачьим сердцем. Знаменитые операции. Усмирение пьяного Полиграфа и борьба со сделанным им маленьким наводнением. Стены эти, может, и помнят визиты Швондера и других «жилтоварищей», изумление милиции и обморок следователя при виде полу-Шарикова – полу-Шарика…

Но самым любимым местом пса и выращенного из него хулигана Полиграфа была, конечно же, кухня, царство кухарки Дарьи Петровны[71 - Прототипом Дарьи Петровны и Зины, помогавшим, как упомянуто в повести, иногда ученым мужам в работе, могла быть жившая в квартире Н. М. Покровского акушерка и экономка Мария Силовна, ставшая в 1930-х годах его женой.]. И это понятно. Великолепное описание «колдовства» кухарки при приготовлении пищи заставляет констатировать, что автор хорошо знал и этот, казалось бы, далекий от него предмет. На кухне, конечно, не осталось ни следа от старой печи и полатей, где любил прохлаждаться Шариков, но дверь черного хода по-прежнему служит исправно и заставляет вспомнить и такой эпизод повести, когда местные обыватели и корреспонденты, прослышав про таинственные опыты профессора с омоложением, лезли к нему в квартиру и этим способом.

«Калабуховский дом», созданный фантазией Булгакова хоть и на реальной основе, заселен и другими персонажами, так или иначе соприкасающимися с Преображенским. В третью квартиру бывшего «буржуя» Шаблина вселили четырех «жилтоварищей»: Швондера, Вяземскую, Пеструхина и Жаровкина. Где-то рядом «живут и жили» бывший сахарозаводчик Полозов и некая мадам Полосухер, чью кошку убил Шариков.

В воспоминаниях-снах Шарика присутствует «необъятный, залитый солнцем московский двор, вольные псы-побродяги», и позднее, когда по уличным вывескам «учился» грамоте, были такие места. В одном из подобных мест, которых в 20-е годы было достаточно и в районе Преображенской заставы[72 - Хочется предположить, что и фамилия ученого определена автором отчасти в связи с этим топографическим названием: Преображенский преобразует живые существа для научного эксперимента. Впрочем, были и реальные врачи с такой фамилией. Кроме уже упоминавшегося венеролога В. И. Преображенского из Мертвого переулка давал объявления о своей работе другой: «Д-р Преображенский. Специально мочеполовые. Тверская. Леонтьевский пер., д. 22. Прием от 5 до 8». Видимо, назначение времени было характерно для частных врачей. И это отразилось в повести: объявление, которое для Шарикова написал Борменталь, гласило: «Игра на музыкальных инструментах от 5 часов дня до 7 часов утра воспрещается»; 5 часов – начало приема. (Цит. по: Вопросы литературы, 1989, № 4. С. 171).] (на пути к рынку, в начале Большой Черкизовской улицы), был убит Клим. В повести эта пивная называлась «Стоп-сигнал», и это название не вымышленное.

Строки повести, описывающие первые шаги молодого Шарика по городу в поисках пропитания, переносят нас в Москву начала 20-х годов, сохранившую в нэпманских магазинах многое из дореволюционной торговли. В частности, трест «Главрыба» («Абырвалг») находился на Рождественском бульваре, 12; ресторан «Бар» в Неглинном проезде, 2; вместо электротехнических магазинов братьев Голубизнер на Мясницкой сегодня магазины «Электротовары».

Бывал Шарик и в Сокольниках, и в других местах Москвы, которые были достаточно исхожены автором повести.

Нет, не мог ужиться такой гнусный субъект, как Шариков, имя которого теперь стало нарицательным, в одной квартире с профессором Преображенским, не был он и по-настоящему человеком. «…Он говорил? Это еще не значит быть человеком», – уверенно заявляет ученый, «предъявляя» властям возвращающегося снова в собачий облик Шарикова.

Поэтому с удовольствием воспринимает читатель прежнюю дооперационную идиллическую сцену: Шарик лежит на ковре в кабинете профессора. Горячий поклонник, как и сам автор, Большого театра и особенно его оперы «Аида», Филипп Филиппович Преображенский напевает вполголоса знаменитую арию верховного жреца Рамфиса: «К берегам священным Нила…»

Этими словами кончается булгаковская фантастико-сатирическая повесть, а нас ждет следующая глава…

Глава третья

Где была «Зойкина квартира»?

Первая московская комедия Михаила Булгакова – «Зойкина квартира» – была завершена в конце 1925 года. Сам автор определил ее жанр как трагический фарс, называли ее и трагической буффонадой, и трагикомедией, и сатирической мелодрамой, и комитрагедией. Несколько раз переработанный первый ее вариант в трех действиях и семи картинах был принят к постановке Московским театром имени Евг. Вахтангова. Премьера состоялась 28 октября 1926 года вскоре после «Дней Турбиных» во МХАТе. Пьеса шла с большим успехом до весны 1929 года. Были ее постановки и в других городах страны.

Нет нужды пересказывать содержание этой пьесы, тем более что ее «окончательный текст», третий вариант 1935 года был опубликован в альманахе «Современная драматургия» и перепечатывался позже, а комментарий В. В. Гудковой ясно показывает, чем отличались эти оба варианта. О том, как родился замысел «Зойкиной квартиры», косвенно свидетельствует «Театральный роман»… «Из-под полу по вечерам доносился вальс, один и тот же… мне казалось, что внизу притон курильщиков опиума, и даже складывалось нечто, что я развязно мысленно называл – „третьим действием“. Именно – сизый дым, женщина с асимметричным лицом, какой-то фрачник, отравленный дымом, и подкрадывающийся к нему с финским отточенным ножом человек с лимонным лицом и раскосыми глазами. Удар ножом, поток крови…» – так рассказывает Максудов об убийстве Гуся Херувимом в третьем действии пьесы[73 - Современная драматургия, 1982, № 2. С. 192–194. Кроме публикации пьесы в этом альманахе (С. 171–192) укажем еще две: Булгаков М. Пьесы. М.: Советский писатель, 1988. С. 333–378; Булгаков М. Пьесы 1920-х годов. Л.: Искусство, 1989. С. 161–248.].

Есть и еще одно свидетельство, Л. Е. Белозерской (с 1924 по 1932 год – жена драматурга). «Однажды… появились двое, – пишет она в своей книге „О, мед воспоминаний“, – оба оказались из Вахтанговского театра. Помоложе – актер Василий Васильевич Куза, постарше – режиссер Алексей Дмитриевич Попов. Они предложили Михаилу Афанасьевичу написать комедию для театра. Позже, просматривая как-то отдел происшествий в вечерней „Красной газете“ (тогда существовал таковой), Булгаков натолкнулся на заметку о том, как милиция раскрыла карточный притон, действующий под видом пошивочной мастерской в квартире некой Зои Буяльской. Так возникла отправная идея комедии „Зойкина квартира“. Все остальное – интрига, типы, ситуация – чистая фантазия автора»[74 - Белозерская Л. О мед воспоминаний. Анн Арбор (США), Ардис, 1979. С. 29.]. Этот рассказ подтверждает Павел Антокольский, заведующий тогда литературной частью Театра имени Евг. Вахтангова. А в телефильме «Михаил Булгаков» (1977) так воспроизводятся слова драматурга: «Вы думаете, что я написал „Зойкину квартиру“. Это Куза обмакнул меня в чернильницу и мною написал „Зойкину квартиру“!..»

Тема пьесы не была новой ни в литературе, ни в театре того времени. Еще в первой половине 20-х годов появилось немало произведений разных жанров, в которых сатирически изображался мир новых буржуа – нэпманов, стремящихся в сложной исторической обстановке отвоевать себе место под солнцем. Отзывался на злобу дня и тогда гудковский журналист. Его рассказы, очерки и фельетоны не проходили мимо нэпманской мелкобуржуазной, а подчас и контрреволюционной психологии и обывательского образа жизни. Рассказы и фельетоны, такие, как «Чаша жизни», «Четыре портрета», «Белобрысова книжка», «Обмен веществ», «№ 13 – Дом Эльпит-Рабкоммуна», «Спиритический сеанс», «Похождения Чичикова», «Триллионер» (из «Столицы в блокноте»), уличные зарисовки очерков «Сорок сороков», «Москва краснокаменная», «Золотистый город», «Под стеклянным небом» и другие подготовили многие темы и мотивы «Зойкиной квартиры».

Московская театральная линия сатирической мелодрамы началась в 1924 году постановкой пьесы Бориса Ромашова «Воздушный пирог», затем была продолжена в 1925 году – «Мандатом» Н. Эрдмана, а в 1926 году вышли на суд зрителей пьесы А. Файко «Евграф – искатель приключений» и того же Б. Ромашова «Конец Криворыльска». Все пьесы были поставлены до «Зойкиной квартиры», но Булгаков, будучи знакомым со столичным театральным миром, знал их до выхода.

В этих пьесах можно найти своих Хлестаковых, Чичиковых, Расплюевых, современных жуликов и нэпманов, стремящихся любым путем собрать состояние, жить в разгульной роскоши или убежать за границу. Критика тех лет отмечала сходство Бориса Семеновича Гуся, одного из героев «Зойкиной квартиры», с финансовым авантюристом Семеном Раком из «Воздушного пирога», а Аметистова – с Севастьяновым из «Конца Криворыльска». Сегодняшние исследователи сравнивают Аметистова и с диккенсовским Джинглем, и с Остапом Бендером. Думается, что эти параллели можно продолжить, вспоминая героев – плутов из произведений классической литературы: это – Панург Ф. Рабле, это герои комедий Шекспира, Мольера, Лопе де Вега, Кальдерона, Бомарше: Фигаро, Труффальдино… Фигура эта аналогична и персонажам других произведений Булгакова. Кое в чем он схож с Шервинским из «Дней Турбиных»: такой же краснобай и лжец. В «Блаженстве» и «Иване Васильевиче» он трансформировался в Юрия и Жоржа Милославских, а в «Мастере и Маргарите» даже в кота Бегемота из дьявольской свиты Воланда.

А Зоя Денисовна Пельц? Были у нее прототипы, кроме Зои Буяльской? И сама Буяльская, кто она такая? Ряд исследователей пытались, просматривая «Вечернюю Красную газету» и вечерние выпуски «Красной газеты», выходившие в Ленинграде, отыскать в номерах за 1924–1925 годы заметку, о которой упоминает Л. Е. Белозерская. Увы, обо многих страшных событиях рассказывалось в этой газете в отделе происшествий и уголовной хроники, о теневой стороне жизни в северной столице. Были там похожие случаи, разоблачения, суды, но точно Зою Буяльскую найти не удалось. Зато привлек внимание громкий процесс, освещаемый печатью целую неделю. В начале октября 1924 года читатели вечернего выпуска «Красной газеты» могли прочитать репортаж о суде над группой лиц во главе с Аделью Адольфовной Тростянской, организовавшей притон и дом свиданий под видом пошивочной мастерской и массажно-маникюрного кабинета. Дело было поставлено широко. 27-летняя бывшая баронесса Тростянская для привлечения новых посетителей салона публиковала в газете объявления о массаже и уроках французского языка для взрослых. Хозяйка салона, ее компаньонки (Кукушкина, Селяминова-Урванцева, Брувер, Генчке) и компаньоны (Гурвич и именовавшийся в процессе как «главный развратник» Борис Борисович Сечинский) получили по заслугам[75 - Красная газета. Вечерний выпуск, 1924, 1 октября. С. 3. В этой же газете приблизительно в то же время много писалось о других подобных злачных местах. Так, были известны аналогичные притоны артистки Александры Миляевой (баронессы фон Кюгель), Дорофеи Лафлер. 29 июля этого же года в газете писалось о «притоне разврата» некой Королевой (по улице Войтика, 25). Она сняла большую квартиру, поселила четырех женщин и пригласила заведовать делами своего знакомого Смирнова, который следил за порядком и обыгрывал подвыпивших гостей: чем не Аметистов с его «шмендефером» – железкой. А 19 августа газета поведала о притоне супругов Лещилкиных на улице Толмачева, 11. Они занимались сводничеством, а для отвода глаз висела вывеска «Портниха Эмма». Серия подобных примеров попала на страницы булгаковской пьесы.].

Значит, дела уголовных элементов Булгаков перенес в свою явно московскую пьесу (на титульных листах так и написано: «Действие происходит в городе Москве в 20-х годах XX столетия») с берегов Невы? Отчасти возможно, что новые газетные поиски приведут к нахождению именно Зои Буяльской, но сейчас ясно, что это могло быть взято драматургом из московских событий «Вечерней Москвы», так как московская «Вечерка» перепечатывала происшествия и из «Вечерней Красной газеты».

Пока же московские поиски привели к следующим результатам. Была в Москве содержательница притона по имени Зоя, ее поймали с поличным, разоблачили, судили. По иронии судьбы к ней домой во время ее ареста зашли за контрабандным вином (она занималась и подпольной торговлей) известные поэты-имажинисты Сергей Есенин и Анатолий Мариенгоф и были арестованы и посажены в тюрьму вместе с другими «зойкиными» гостями. Этот случай вылился в мемуарной книге А. Мариенгофа «Роман без вранья» в трагикомический эпизод, связанный с С. Есениным весной 1921 года: «На Никитском бульваре в красном каменном доме на седьмом этаже у Зои Петровны Шатовой найдешь не только что николаевскую белую головку, „Перцовку“ и „Зубровку“ Петра Смирнова, но и старое бургундское и черный английский ром. Легко взбегаем на нескончаемую лестницу. Звоним условленные три звонка. Открывается дверь. Смотрю: Есенин пятится… В коридоре сидят с винтовками красноармейцы. Агенты проводят обыск»[76 - Мариенгоф А. Роман без вранья. Л.: Прибой, 1927. С. 105.].

История с Зоей Шатовой попала в московскую печать. В это время Булгаков находился во Владикавказе, но, возможно, он читал центральные газеты или позже, листая их подшивки в Румянцевском музее, мог наткнуться на эту заметку? Предположим, что так, но на этом Зойкина история не кончается. Много позже, через несколько дней после снятия с репертуара пьесы, в «Огоньке» появилась большая с фотографиями статья следователя ВЧК Самсонова под названием «Роман без вранья» + «Зойкина квартира». И хотя весь критический запал ее был обрушен на роман А. Мариенгофа (имя же Булгакова не упоминалось, и не было даже намека на существование пьесы под таким названием, прошедшей тогда по многим театрам страны), интересен с исторической точки зрения этот рассказ как бы прототипа булгаковского «товарища Пеструхина».

«Зойкина квартира, – пишет Самсонов, – существовала в действительности. У Никитских ворот, в большом красного кирпича доме на седьмом этаже посещали квартиру небезызвестной по тому времени содержательницы популярного среди преступного мира, литературной богемы, спекулянтов, растратчиков, контрреволюционеров специального салона для интимных встреч Зои Шатовой. Квартиру Зои Петровны Шатовой мог посетить не всякий. Она не для всех была открыта и доступна. Свои попадали в Зойкину квартиру (так, без кавычек, у Самсонова. – Б. М.) конспиративно, по рекомендации, паролям, условным звонкам. Для пьяных оргий, недвусмысленных и преступных встреч Зойкина квартира у Никитских ворот была удобна: на самом верхнем этаже большого дома, на отдельной лестничной площадке, тремя стенами выходила во двор, так что шум был не слышен соседям. Враждебные советской власти элементы собирались сюда как в свою штабквартиру, в свое информационное бюро»[77 - Огонек, 1929, № 10. С. 5.].

Что и говорить, красочное и топографически точное описание. Следуя ему, придем на нынешний Никитский бульвар к дому 15. Эта краснокирпичная громада и сейчас велика даже по нынешним московским масштабам. Подъезд первый, этаж, правда, шестой с половиной, и единственная на последней лестничной площадке квартира 18. Сейчас эта старая московская коммунальная квартира с шестью комнатами едва ли помнит о своем печальном прошлом. Стены ее действительно выходят выступом во двор, как и все под ней расположенные квартиры подъезда этого старого доходного дома, построенного в 1911 году главным инженером Московского университета А. С. Гребенщиковым.

Но все-таки «адрес» Зойкиной (Зои Пельц) квартиры у Булгакова другой, и в другом, хоть и недалеком от Никитского бульвара районе Москвы. Поиску его поможет внимательное прочтение первой редакции пьесы и свидетельство еще одного мемуариста, видного ученого В. А. Левшина, в 20-е годы студийца Камерного театра и соседа драматурга по первому его московскому жилищу на Большой Садовой, в доме 10. Он усматривает прототип главной героини пьесы в жене жившего здесь и имевшего свою мастерскую театрального художника Г. Б. Якулова Наталье Юльевне Шифф, женщине странной, броской внешности. «Есть в ней что-то от героинь тулуз-лотрековских портретов, – вспоминает Левшин, – великолепные золотистые волосы, редкой красоты фигура и горбоносое, асимметричное, в общем далеко не миловидное лицо. Некрасивая красавица… О ней говорили по-разному. Некоторые восхищались ее элегантностью и широтой. Других шокировала свобода нравов, которая царила в ее доме: студия Якулова пользовалась скандальной известностью. Здесь, если верить слухам, собирались не только люди богемы, но и личности сомнительные, темные дельцы, каких немало расплодилось в эпоху нэпа. И доля правды в этих обывательских пересудах, очевидно, была»[78 - Воспоминания о Михаиле Булгакове. М.: Советский писатель, 1988. С. 171.].

В пользу этого прототипа говорит не только сходство иноязычных фамилий (Шифф-Пельц) и асимметричность лица (из истории постановки известно, что Булгаков настаивал на том, чтобы у Зойки было асимметричное лицо; и исполнительница роли знаменитая Ц. Л. Мансурова играла ее с разными бровями: левая выше правой), но и то, что Зойкина квартира скорее всего помещена автором именно в доме 10 по Большой Садовой улице. Черты ее есть и в якуловской квартире-мастерской, и в левшинской квартире 34 пятого этажа правого крыла дома, где писатель жил в 1924 году вместе с самим Левшиным.

Действительно, в ремарках пьесы постоянно упоминается двор громадного дома, играющий, как страшная музыкальная табакерка, пылающий майский закат в окнах (этот закат отражается в окнах знаменитой квартиры номер 50, расположенной через двор зеркально по отношению к 34-й квартире; позже в пьесе сказано, что эти напротив лежащие окна зажигаются одно за другим), гудение трамвая. Наконец, прямо говорится, что эта квартира на Садовой, и там слышна отдаленная музыка из «Аквариума» (имеется в виду летний сад, расположенный вблизи этого дома на Большой Садовой, 16, где давались концерты на открытой эстраде), и что она расположена на пятом этаже и шестикомнатная, что соответствует прекрасно сохранившейся до наших дней 34-й квартире.

Об этом знаменитом доме на Большой Садовой улице, во двор и шестое парадное которого (где наверху «нехорошая квартира 50») теперь приходят и приезжают москвичи и гости столицы со всего мира, мы уже знаем из первой главы. Вновь мы вернемся к его топографии при рассказе о романе «Мастер и Маргарита».

Конечно, образ Зойки Пельц достаточно собирателен и в какой-то степени, к сожалению, был типичен для того времени. Так же собирательны фигуры бывшего графа Обольянинова, нэпмана Гуся, гостей Зои, работниц и заказчиц ее пошивочной мастерской, хотя в каждый персонаж драматург вложил свою индивидуальную «изюминку», свое собственное отношение. Более того, ряд образов у него переходит каждый раз в несколько измененном виде из произведения в произведение.

Взять хотя бы преддомкома Аллилую-Портупею, наиболее ненавистный Булгакову тип хозяина «квартирного вопроса». Черты его можно узнать и в «барашковой шапке» рассказа «Воспоминание», и в Егоре Нилушкине из «Дома Эльпит», и в «красном как флаг» (от самогона) председателе правления из «Самогонного озера», и в Бунше Корецком из «Блаженства» и «Ивана Васильевича», и конечно же в незабвенном Никаноре Ивановиче Босом, пострадавшем в романе «Мастер и Маргарита».

Бойкая «племянница Манюшка» взята прямо из жизни. Девушка-прислуга с таким именем была у знакомых драматурга супругов Коморских, живших неподалеку, в Малом Козихинском переулке, 12. Жена адвоката В. Е. Коморского Зинаида Николаевна была симпатична Булгакову, о ней и о ее Манюшке рассказано в очерке «Москва 20-х годов», а сама квартира Коморских попала в «Театральный роман». Вообще, наличие в доме прислуги, домработницы символизировало для писателя образ обеспеченной благополучной семьи, добропорядочного дома. Были домработницы и в семье самого Булгакова в последнее десятилетие его московской жизни. Реальные лица: Анюта в «Белой гвардии», Ксюшка в «Спиритическом сеансе» (она же горничная в «Записках на манжетах»). А Бетси в «Багровом острове» и Наташа в «Мастере и Маргарите» продолжают эту галерею.