Последний рейс «Фултона»

– Дрянь какая-то получается, – проронил Иван Алексеевич. – Беги-ка, парень, в районный комитет. Расскажи, что за провокацию здесь затевают…

Тихон начал выбираться из толпы, но остановился, услышав голос Резова:

– Не верьте. Иуде! Если в городе и замахнулись на советскую власть, так недолго им винтовками баловать!..

– Кончай комиссарить, Резов. Откомиссарился, – пытался Алумов перекричать токаря.

– Дайте слово большевикам! – раздалось в толпе. Рабочие зашумели, задвигались, будто земля под ногами от землетрясения ходуном заходила.

Только Иван Алексеевич прорвался к крыльцу – Алумов выхватил из кармана манлихер, выстрелил в воздух.

– Прекратить! Мастерские оцеплены! – заорал он.

Толпа как закаменела – с винтовками наперевес, с револьверами во двор вбежали какие-то решительные люди. Угрожая штыками, стали оттеснять рабочих.

Иван Резов ударом в челюсть сбил Алумова с крыльца. Тот бешено завопил откуда-то снизу:

– Вяжи его, вяжи коммунистов!..

Старому рабочему ловко стянули руки за спиной. Поднявшийся на ноги Алумов ударил его рукоятью манлихера. Потом пальцем тыкал в большевиков, в красногвардейцев. И приговаривал, как заведенный:

– Этого вяжи, этого, этого…

Показал и на Тихона:

– Гаденыша тоже заберите, тоже в большевики метит…

На Тихона навалились двое, ударили в живот.

Гремя шпорами на шевровых сапогах, на крыльцо взошел офицер в золотых погонах, в кожаной портупее:

– Митинг кончен! Отговорились! В городе и губернии власть перешла в руки доблестного полковника Северной Добровольческой армии господина Перхурова!

– Опять, значит, господа вернулись, – сплюнул под ноги старик Дронов…

Расстрел

Арестованных втолкнули в товарный вагон, что стоял в железнодорожном тупике возле мастерских, закрыли дверь на засов, оставили часового.

Пахло пылью и гарью, единственное окошко зарешечено. Скрипучий пол усыпан опилками. Сквозь щели пробивались лучи солнца.

Тихон уселся на пол рядом с Резовым.

– Что с нами сделают, дядя Иван?

Токарь не успел ответить, как Степан Коркин зло и мрачно произнес:

– Прикончат – и дело с концом.

– От Алумова жалости не жди, – согласился Иван Алексеевич.

Услышав это, к нему подскочил рабочий из бывших красногвардейцев:

– О чем же вы думали, большевики? Давно надо было Алумова прижучить. А теперь он нас…

– Все зависит от того, что сейчас в городе делается, – сказал Резов.

– Неспроста контрики золотые погоны нацепили, – буркнул Коркин. – Зря бы рисковать не стали.

Прошел час, второй. Рабочие молчали, гадая, что их ждет впереди. Слышалось, как под ногами часового похрустывает гравий.

И вдруг с другой стороны вагона – шепот:

– Дядя Ваня?..

Тихон встал на колени, наклонился к узкой щели между рассохшихся досок.

– Сережка, ты? Чего шастаешь? Часовой увидит – с нами окажешься…

– Не увидит, тут кусты вплотную… Вас расстрелять хотят. Своими ушами слышал…

– Не знаешь, что в городе? – спросил Резов.

– Алумов хвастал – весь город у них в руках. Только врет, вроде бы со Всполья пушки бьют…

– Слышали, товарищи? – обернулся Иван Алексеевич к рабочим. – Если вокзалы у наших – помощь придет…

Шаги часового приблизились – Сережка затих. Потом шепнул в щель:

– Ждите! Ночью попробую дверь открыть… – И бесшумно отполз от вагона.

И опять в тюрьме на колесах тишина, прерываемая только вздохами. Помощь городу придет, но останутся ли они в живых – вот, наверное, о чем думал каждый.

Часовой насвистывал «Семеновну», а в вагоне унылое молчание. Никто всерьез не надеялся на парнишку, один Тихон радовался, говорил Ивану Алексеевичу:

– Молодец Серега! Недаром я его целый год на наши рельсы перетаскивал…

Снова молчали, прислушиваясь, как возле вагона вышагивает часовой. И вдруг рядом крики, выстрелы, топот сапог. Пытался Тихон в щель высмотреть, что там делается, но ничего не увидел. Не Сережка ли попался?

В вагоне душно, нестерпимо хочется пить. И чудится – где-то журчит, булькает вода. Первым не вытерпел Степан Коркин, кулачищем застучал в дверь:

– Караульщик! Принеси ведро воды. Подохнем раньше времени – некого будет к стенке ставить.

Грянул выстрел. Пуля расщепила доску, сорвала со Степана фуражку.

– Чего гоношишься? – зашипел кто-то на механика. – Все пить хотим, да терпим.

– Не терпишь ты, а со страху по тихой умираешь, – озлился Коркин, подобрал с пола простреленную фуражку. – Ну, контрик, совсем новую вещь испортил.