Башмаки на флагах

А вот Брунхильда хотела, и поэтому продолжала кричать Элеоноре Августе, словно это она ставила под сомнение её притязания на поместье:

– Ваш брат откуда знает о брачной состоятельности своего отца? Ниоткуда, он просто не хочет отдавать то, что мне причитается! И это всё затеяла сестрица ваша старшая, вздорная старуха Вильгельмина! Старая сумасшедшая ведьма! Отравительница!

А Волков уже махал рукой монахине, чтобы та уводила госпожу в свои покои. Монахиня взяла жену под руку, да та заартачилась, не пошла:

– Не смейте так говорить о моей семье! – воскликнула Элеонора Августа. – Коли не верят вам, так может ещё и правильно делают!

– Не вам, распутной, судить! – кричала ей в ответ графиня. – Обо мне никто ничего сказать не может, а о ваших похождениях, при живом-то муже, всем известно!

Элеонора Августа сразу зарыдала и тут уже монахине удалось увести её наверх, а она шла и приговаривала:

– Ах за что мне это? Чем я Господа прогневила?

Эти вопросы очень удивили кавалера. При всей этой неприятной ситуации он едва не рассмеялся, такими удивительными и забавными ему в этот раз казались все эти женщины и их крики.

– Уж больно вы злы, – вдруг вступилась за Элеонору Августу госпожа Ланге, она как раз принесла графин с вином и бокалы. Сама принесла, чтобы прислуга не слушала, господские раздоры. – Негоже так на беременную кричать, тем более что она ни в чём не виновата.

– А вам-то кто дал право говорить? – удивлялась Брунхильда. – Уже всякой приблудной бабёнке, которую господин к себе под перину пустил, и тявкать на меня дозволяется?

Брунхильда сидела в конце стола, а Бригитт как раз наливала ей из графина вино и… дёрнула рукой, и несколько капель красного вина так и полетели на недавно купленное, очень красивое платье графини.

Ни Волков, ни тем более Брунхильда ни секунды не сомневались, что госпожа Ланге это сделала специально.

– Ах ты… – только и вымолвила Брунхильда, вскакивая с места и разглядывая пятна на новом платье. – Ах ты, подлость рыжая, ах ты, дочь шлюхи…

Она стала проворно выходить из-за стола. Графиня была чуть выше, значительно сильнее Бригитт и собиралась этим, кажется, воспользоваться, она чуть не рукава узкие на платье засучивала уже.

– Ах ты, шалава рыжая… Пригрелась тут… Прижилась! Девка трактирная…

А Бригитт, кажется, совсем не боялась её. Она раскраснелась от оскорбления и никуда не уходила, не убегала.

– Хватит! Молчать всем! – заорал кавалер и своим рыцарским кулаком ударил по столу. – Хватит! Не угомонитесь, так велю держать вас в амбаре в холодном. Пока не успокоитесь. Устал я уже от ваших склок!

– Господин мой, но разве вы не слышали… – начала госпожа Ланге.

– Я велел молчать! – он снова ударил по столу кулаком. – Молчать!

Госпожа Ланге обиженно поджала губы. Госпожа графиня тоже стояла молча, не отваживались его ослушаться. Вот только надолго ли их послушания хватит?

Он закрыл глаза и стал тереть их рукой, словно прогоняя наваждение.

«Быстрее бы уже на войну. Хоть на какую-нибудь. Там уж спокойнее будет».

Не дожидаясь обеда, хотя и хотел уже есть, он уехал из дома. Опять дули юго-восточные теплые ветра. Середина февраля, скоро уже весна. На дорогах корка льда, залитая водой, шаг в сторону – глина оттаявшая. Он с одним Увальнем поехал сначала на пристань, где узнал от мужиков с пришвартованной баржи, что весь уголь уже перевезли и последние телеги с углём только что ушли в город. Значит, успели всё перевезти до распутицы. А вот тёс и доски господин Гевельдас начнёт возить со следующей недели. Так что доскам придётся лежать под навесом, пока дороги не просохнут. Ну хоть уголь успели перевезти. Надо было узнать у племянника, как в городе идут дела с его продажей.

Он заехал к сестре, но дворовый мужик сказал ему, что господин капитан Рене безотлучно сидит в лагере за рекой, а его жена, госпожа Рене, забрала младшую дочь и уехала в Мален навестить свою старшую замужнюю дочь. Никого он не мог застать дома, все его офицеры были либо в лагере, либо занимались делами. А так как день уже клонился к закату, самому ему в лагерь ехать не хотелось. Ну не ночевать же там. Пришлось поехать домой. К своим прекрасным женщинам.

Конечно, там его встретила Бригитт. Как всегда опрятная и в добром расположении духа. Она сразу подала ему воды помыться и стала накрывать на стол, приговаривая:

– Кажется, к ужину никого не будет. Госпожа фон Эшбахт и госпожа фон Мален просили подавать ужин в покои. Может, лишь мать Амелия придёт.

Так и получилось, за ужином они были за столом втроём. И разговор вышел весьма приятный. А когда ужин закончился, сверху спустился паж графини и поклоном сказал:

– Если господину будет угодно поцеловать племянника перед сном, как раз самое тому время. Вскоре кормилица его заберёт к себе.

Первый раз Брунхильда звала его к «племяннику». Конечно, был в этом какой-то подвох, но, как ни странно, кавалеру захотелось увидеть «племянника». Захотелось взять его на руки и даже покачать.

– Скажите графине, что перед сном я зайду к ней, – ответил он пажу достаточно холодно.

С определённого времени пажа он не любил.

Когда со стола стали убирать, он допил вино и пошёл наверх, там по-хозяйски, не стучась, отворил дверь в покои графини. И обомлел.

Брунхильда был лишь в нижней рубашке. И рубашка та была настолько тонка и прозрачна, что не оставляла места никакой фантазии. Молодая женщина сидела у зеркала практически голой. Ни румяна не смыла, ни причёску не распустила. И спину, и зад, и тёмные соски сквозь рубаху видно. И это при том, что на её же кровати развалился мальчишка паж и смотрит на кавалера. Кавалеру сильно захотелось даль оплеуху сопляку. А может и графине. Но он только с каменным лицом указал пажу на дверь. Тот тут же вскочил и покинул покои, прикрыв за собой дверь. А графиня, как ни в чём ни бывало, встала и, ничуть не стесняясь того, что всё тело её можно рассмотреть даже при тусклой свече, подошла к колыбели и взяла оттуда младенца:

– Племянник ваш на удивление спокоен. Монахиня говорит, что сие редкость для крупных мальчиков.

Волков взял у неё младенца и тут же всё его раздражение и недовольство точно растаяли. И следа от них не осталось. Он прижал к себе младенца и сел на кровать графини разглядывая довольное лицо малыша. Графиня села рядом, заботливо поправляя пелёнки ребёнку, и невзначай почти голой ногою касаясь ноги кавалера.

Тут как раз в дверь постучали. И из-за двери донеслось.

– Госпожа, это я Гертруда.

– Да, – ответила графиня, – входи. – И пояснила Волкову: – Это кормилица.

Пришла опрятная баба из местных крепостных:

– Можно забрать ребёночка?

– Да, – Брунхильда довольно бесцеремонно отобрала младенца у кавалера, встала и, поцеловав ребёнка, передала его бабе. – Будет шуметь излишне, так меня позови.

И выпроводила кормилицу, заперев за ней дверь. И тут же подошла к сидевшему на кровати кавалеру и сказала:

– Уже давно о том думаю, – она подошла, наклонилась к нему и поцеловала в губы. Сама была горячая, страстная. Навалилась на него, повалив на кровать. И, не отрывая своих губ от его, рукою опытной женщины стала искать то, что ей было нужно. На секунду оторвалась. – Ну, что мила я вам ещё, господин мой, не скучали вы по мне?

Он ничего ей не ответил, церемониться с ней он и не думал: скинул её с себя, так что у неё вся причёска рассыпалась, перевернул графиню на спину, задрал ей невесомый подол, да раздвинул ей ноги так широко, как только она могла вынести.

Нет, он её не забывал.

Уже после стал он надевать свои панталоны. А она лежала на спине, всё ещё не прикрывшись ни периной, ни даже прозрачной своей рубахой, и говорила:

– Что, к рыжей своей шалаве идёте?

Он промолчал.

– К чему вам? Оставайтесь тут спать. Она и одна переночует. Или у вас и на неё ещё прыти хватит?

И тут Волкову подумалось, что графиня в подлости своей и не скучала по нему вовсе. А заманила его сюда и отдалась ему только лишь, чтобы насолить Бригитт. И чтобы совсем ей нос утереть, хочет оставить его у себя в спальне до утра.