Инквизитор. Башмаки на флагах. Том второй. Агнес

Глава 4

Ужин для офицеров маршал фон Бок дал такой, что капитану Рохе не хватило мяса. Пока он усаживался, пока мостился со своей деревяшкой, так с блюда, что стояло перед ним, все куски жареной свинины разобрали. Волков и Брюнхвальд посмеялись над Рохой, когда тот искал вилкой, что бы ему наколоть среди мясных остатков на подносе. И с другой едой, с вином было почти так же, единственное, чего было в изобилии, так это пива и хлеба. Пива было много, хоть упейся. Оно ж недорогое.

Смеялись. А смех‑то был невесёлый. Волков рассказал своим офицерам о разговоре с

маршалом и генералом. И Брюнхвальд сказал:

– Дайте мне контракт, кавалер, я почитаю и подгоню всё так, что комар носа не подточит. Не к чему им будет прицепиться.

Волков соглашался и кивал. Да, Карл был педантичный и скрупулёзный человек. Настоящий капитан‑лейтенант. Раз он говорил, что всё будет соответствовать контракту, значит, так оно и будет. А вот Роха глядел на всё иначе:

– Дело дрянь, – говорил он с многозначительным видом, – невзлюбили, значит, нас отцы‑командиры. Теперь хлебнём мы юшки.

– Чего ты? – спрашивал его Волков.

– Коли пойдём в атаку, так поставят нас в центр. А коли будем стоять в обороне, так фон Бок поставит нас на самый опасный фланг, а может, и вовсе под пушки, – пояснял Скарафаджо.

– А вы бы куда хотели, капитан? – интересовался у него Брюнхвальд.

– В резерв, – сообщил Роха со смехом.

– Стрелкам в резерве не бывать, – напомнил ему капитан‑лейтенант.

Впрочем, хоть и плох, скуден был ужин у жадного маршала, но зато за пивом они потихоньку перезнакомились со всеми офицерами. Особенно хорошо стало всем, когда сам фон Бок, извинившись, отправился спать. Тут уже стали господа вставать из-за стола, подходить разговаривать. Узнавать, где и с кем служили, под чьими знамёнами бывали. Так до самой ночи и проговорили за пивом.

Утром, ещё до рассвета, кавалер со всеми своими людьми уехал из Нойнсбурга. Готовиться, чтобы к первому мая сюда вернуться и привести с собой всех нанятых людей в полной для похода готовности, и чтобы всё было согласно контракту. И ехал он, ни о чём не жалея, чёрт с ним, с фон Боком и его неудовольствием. И мужиков он не боялся ни секунды, с их загадочным командиром и его железной рукой. Главное, что дело это ему даст большую передышку в деньгах.

Да, золото было главным. Шестьсот золотых монет, что он рассчитывал получить с дела чистыми, перевешивали всё остальное.

И снова в Ланн он не заехал, надо было бы проверить, как живёт Агнес, да некогда ему было. Торопился он домой. Там в его доме всякое могло без него случиться. Всякое. Вот не верил он в благоразумие госпожи Ланге. А уж от Элеоноры Августы или от Брунхильды благоразумием так и вовсе не пахло. Всегда от них лишь вздорностью, ретивостью да капризностью пахло. Поэтому он и торопился. Боялся, что эти дуры в глупых своих раздорах ещё «племянника» ему не сберегут.

Но всё было слава Богу. Когда уезжал он, Бригитт провожала его с лицом недовольным, а тут выбежала на порог радостная, кланялась ему, щебетала что‑то.

У Элеоноры Августы заметно подрос живот, а вот графиня так стала в боках тоньше, платья стала носить по фигуре, и к ней снова стала возвращаться её стать, что сводила с ума мужчин.

Заметно похорошела Брунхильда за десять дней, что его не было. Когда он пришёл увидеть дитя, Брунхильда встала рядом.

– И как съездили? – сразу спросила она тоном, что никак не назовёшь добрым.

– Слава Богу, – отвечал кавалер, бережно беря ребёнка на руки.

– Что, воевать будете?

– А что ж делать, другого ремесла не знаю.

– А поместье для меня и для племянника когда будете добывать?

– Буду, буду, – обещал он, не отрывая глаз от младенца. – Сейчас немного с солдатами разберусь и поеду поговорить с епископом, может, он что посоветует.

– С солдатами разберётесь? – она вдруг вырвала у него младенца. – Я тут живу с этими двумя гарпиями, да ещё с этой монашкой кисломордой, что поучает меня вечно. Живу хуже, чем при старом муже в Меленсдорф, а он будет ждать да с солдатами разбираться.

– Угомонись ты, сказал же займусь, а пока, может, дом тебе построю, отдельный.

– Дом? – воскликнула Брунхильда. – Да у меня есть дом, с двумя десятками слуг, в моём поместье.

Она стала укладывать младенца в люльку.

– Чего ты бесишься? Сказал же, построю дом.

– Не надо мне дома, мне нужно моё поместье, – отвечала графиня, вся пылая от злости.

И была она так красива в это мгновение, что Волков схватил её за плечи крепко, так, чтобы не вырвалась, и полез было целовать в губы. Да не захотела она, отворачивалась, шипела змеёй:

– Не хочу я вас, подите прочь!

Да куда там, повалил он её на кровать.

– Оставьте меня, не дозволяю я…

Но кавалер уже задирал подол, сгибал ей ноги, брал её с удовольствием, наслаждаясь её красивым телом.

После он лежал на кровати и смотрел, как она, подобрав юбки, шарфом вытирала у себя промеж ног и говорила ему уже без всякой злости:

– Деньги мне нужны. Уеду я.

– Сказал же тебе, дом построю. Хочешь, у реки построю. Там красивые места есть, а поместье добуду, так туда переедешь.

– Нет, – отвечала она, бросая шарф на пол и оправляя платье. – Жить тут я не буду. Иначе грех на душу возьму, шалаву вашу рыжую прибью. Да и вам некогда мне имение добывать, всё войны у вас да войны. Я сама добуду.

– Как? Кто тебе поможет?

Она встала в полный рост, подбоченилась, поглядела на него высокомерно, да ещё ухмыльнулась:

– Да уж найдётся кто.

– Да кто же? – от её глупого поведения он даже раздражаться стал, сел на кровати.

– К герцогу поеду, – всё с той же высокомерной ухмылкой отвечала она.

Красавица снова задрала юбки, стала поправлять чулки. И всё с тем же самоуверенным видом.

– К герцогу? К курфюрсту Ребенрее? – не верил он.

– К нему, – она подтянула чулки и села к зеркалу причёсываться, а то этот солдафон своей грубой лаской всю причёску ей испортил, – а что же думаете, не примет родственницу герцог?

– Думаю, что нет, – отвечал кавалер.

– А помните, вы мне флакончик с зельем давали и говорили, чтобы я на герцоге его при случае испытала?

Да, Волков припоминал тот флакончик, что давал ей, и тот разговор.

– Так я дважды зельем мазалась, как к герцогу ездила. И всякий раз с ним танцевала, он сам меня в пару выбирал. А в последний раз, что он меня видел, так за лобок меня хватал, за зад, в шею меня целовал и говорил, что при его дворе таких красавиц нет больше, – с вызовом и даже с насмешкой рассказывала графиня.

«Врёт, мерзавка!»

– Да где же это было? – не верил кавалер.

– На балу в Маленберге. Он нас туда с мужем приглашал. А как я по нужде пошла, так он меня в коридоре и остановил поговорить. А сам стал подол мне задирать, пока в темноте мы были.

Нет, она не врала, она вспоминала, как это было.

– Я уж хотела ему дать, да побоялась, уже беременна тогда была. А он умолял меня чаще при дворе бывать.

Волков сидел на кровати и молчал. И не знал, что делать. Радоваться или грустить.

– Так дадите мне денег? – продолжала красавица, глядя на него через зеркало. – Дадите – так поеду к герцогу, у меня ещё осталась пара капель зелья ведьмищи, я и про поместье дело решу, и за вас поговорю.

Она говорила это с удивительной уверенностью, словно уже всё решено у неё было с герцогом. Неужто так она в свою власть над ним верила? А Волков всё молчал.

– Хоть талеров сто дайте, до Вильбурга доехать, а там уж я сама.

– Сына тут оставь, – холодно сказал он ей.

– Вот уж нет, – вдруг встрепенулась и стала серьёзной графиня, – сын со мной поедет.

– Мешать будет. Тебе не до него там будет. Балы, охоты да обеды.

– Сын со мной поедет, – твёрдо повторила Брунхильда, так твёрдо, что понял он: спорить с ней бесполезно.

– Зачем он тебе? – спросил он с последней надеждой.

– Затем, что нет у меня на этом свете больше никого, кроме сына моего, поэтому будет он всегда при мне, – со злостью отвечала графиня, глядя рыцарю прямо в глаза.

Волков встал с постели и пошёл к двери, кинув напоследок:

– Будут тебе деньги! Катись, куда хочешь, дура.

Когда он спустился, то в зале его, конечно, встретила госпожа Ланге. И вид её опять был холоден. Как до отъезда.

– Отчего вы так кислы, Бригитт? – Волков тоже был в дурном расположении.

– Вы опять были у графини? – спросила Бригитт так, словно это её мало заботило.

– Был – и готов сообщить вам радостную новость.

– Какую же?

– Графиня нас покидает.

– Правда? – Бригитт старалась делать вид, что не радуется, но это у неё не очень выходило.

– Правда.

– И куда же она уезжает? – интересовалась рыжая красавица.

– Ко двору герцога.

Бригитт тут даже засмеялась.

– Отчего вы смеётесь? – удивлялся кавалер.

– Думаю, что ей там будет в самый раз, среди беглых жён, вдов и прочих потаскух, что приживаются при дворе нашего сеньора. Да, там самое ей и место.

Довольно улыбаясь и шурша юбками, госпожа Ланге пошла на кухню, оставив кавалера одного.

Глава 5

Пришёл Сыч и сказал, что кузнец прислал весточку, говорит, что конюх из замка Балль желает встретиться.

– Давай его сюда. Пусть приезжает.

– Вы тоже с ним хотите поговорить или мне самому всё выяснить? – спросил Сыч.

Хоть и было у него дел невпроворот, ведь каждый день в лагерь приходили новые солдаты, каждый день к нему из‑за реки приезжали купцы говорить о векселях и расписках, но вопрос о деле кавалера Рёдля и барона фон Деница не давал ему покоя:

– Да, сам хочу послушать. Но к ним не поеду.

– Скажу тогда, чтобы конюх сюда к нам ехал.

Волков согласился.

В этот же день графиня Брунхильда фон Мален собралась отъезжать. Забрала при этом у Волкова дворового мужика в конюхи и дворовую бабу в кормилицы. Ещё сто талеров. Была она сначала зла, а потом и прослезилась, прощаясь, – так Волкова стала целовать и обнимать крепко. Наверное, назло госпоже Ланге, которая была тут же. Он опять пытался отговорить её брать с собой сына, но графиня, упрямством редкая, слушать ничего не желала. От этого кавалер стал на неё злиться, и последнее прощание вышло у них холодным.

Но как карета скрылась из виду, он подумал и решил, что всё графиня делает правильно. И что к герцогу правды искать поехала, и что сына взяла с собой. Несчастная вдова с ребёнком, что родственниками притесняема, могла ведь герцога уговорить дело разрешить нужным для себя способом. Конечно, могла, коли она так хороша собой, да ещё и пару капель приворотного зелья при себе имеет. А могла и за «братца» слово замолвить, чем чёрт не шутит.

В общем, всё складывалось ему на пользу. И дом строить для графини нет уже нужды, и в его доме, под его крышей, бури улеглись. Госпожа Ланге, тоже глядя вслед выезжающей со двора карете, заметила язвительно:

– И слава Богу, авось при её распутстве при дворе герцога она точно приживётся. Там таких любят.

– Она не распутнее прочих, – холодно заметил кавалер, которого отчего‑то раздражали подобные слова про графиню.

– Разумеется, мой господин, извините мою женскую глупость, графиня для всех нас образец целомудрия, – сказала Бригитт голосом, в котором не было и намёка на раскаяние, сделала ему книксен и пошла в дом.

«Дрянь. Злая, упрямая, дерзкая дрянь».

Конюх барона фон Деница был человек дородный, крупный и, видно, не бедный. Звали его Вунхель. В Эшбахт приехал он на крепком возке, чтобы поговорить с купцом‑коннозаводчиком Ламме о конях. И был немало удивлён, когда увидал Сыча и Ежа в трактире. Ни тот, ни другой вовсе не были похожи на коннозаводчиков. А похожи были и вовсе на людей опасных, может, даже и на разбойников. Конюх немного успокоился, когда пришёл Волков. Они уселись за лучший в кабаке столик, пиво им приносил трактирщик лично.

– Значит, ты конюхом состоишь при замке? Вунхелем тебя кличут?

– Именно, господин, – с уважением говорил Вунхель, отхлёбывая пиво. – Состою конюхом при бароне фон Денице, зовут меня Вунхелем.

– А скажи мне, конюх Вунхель, что там у вас с бароном?

– А что с бароном? – явно не понял вопроса конюх.

– Болеет, выздоровел?

– Господа хорошие, а что же мы, про коней говорить не будем? Я сюда полдня ехал, чтобы про коняшек поговорить, у меня есть кобылки добрые, может, у вас есть жеребцы, может, вы скрестить желаете? А уж как жеребят делить, так договоримся, – заговорил Вунхель как‑то отстранённо, глядя в кружку с пивом.

– Слышь, дядя, – Сыч положил свою крепкую руку на руку Вунхеля, – про коняшек мы потом поговорим с тобою. А сейчас отвечай, пока тебя по добру спрашивают. Говори, что с бароном вашим?

– А что с ним? Ничего с ним, – отвечал конюх всё ещё неохотно. Видно, на эту тему ему говорить совсем не хотелось.

– Болен барон? Здоров? Может, помер? – предлагал варианты кавалер.

– Чего ему помирать‑то? – удивлялся конюх. – Молод да здоров, крепок как бык.

– Он же ранен был на войне, когда Рёдль погиб, – напомнил кавалер.

– О! – Вунхель махнул рукой. – Так то когда было, уже давно выздоровел наш барон, да и не болел он, пришёл после той войны…

Тут он замолчал, понял, что болтает лишнее. Стал коситься на Сыча.

– Ну, дядя, уж начал, так заканчивай, – Сыч пихнул его в рёбра локтем.

– Люди добрые, а зачем оно вам? – начал киснуть конюх.

– Надо значит, – оборвал его Сыч, – раз спрашиваем, значит надо.

– Ну, вам‑то оно может и надо, а мне‑то оно к чему, все такие неприятные разговоры? Господа ой как не любят, когда слуги про них с другими господами говорят.

Фриц Ламме молча достал талер, подкинул его со звоном ногтем большого пальца. Талер упал на стол, завертелся, а Сыч прихлопнул его рукой:

– Ну, говори, был ли ранен барон, когда пришёл с войны?

– Может и был, мне о том не известно, знаю, что коня своего отличного он угробил, пешком пришёл.

– Не мог он не болеть, – упрямо сказал кавалер. – Как он с болтом в башке сам ходил? И не помогал ему никто?

– Добрый господин, да про то мне не известно, – Вунхель даже руки сложил, как в молитве. – Говорю же, знаю, что без коня он был, и всё. Вернулся без коня.

– Доктор в замке был?

– Когда?

– Да всё последнее время, – уже начинал злиться кавалер. – Последний месяц в замке доктор какой‑нибудь жил?

– Коли приехал бы доктор на коне, на муле или на мерине, да пусть даже на осле, я бы про то знал, – заговорил конюх. – Всяк свою скотину он у меня в конюшне ставил бы, но никаких коней новых за последний месяц в замке не появлялось. Разве что доктор пешком пришёл или привёз его кто.

– А барон, значит, не хвор? – уточнил Сыч.

– Да вот как вы, к примеру, такой же хворый. Два дня назад с господами рыцарями на охоту ездили, кабанов привезли. Каждый день куда‑нибудь ездит, дома‑то не сидит.

– А дядя барона, господин Верлингер, что в замке делает?

– Живёт да хозяйничает. Недавно приехал и вроде как управляющим при бароне остался.

Волков уже не знал, что и спросить. Всё, всё было не так, как он думал раньше. Всё было странным. Или конюх врал?

– А ты барона видел в последний раз близко?

– Да как вас, господин. Прибежал Клаус – мальчишка, что при бароне посыльный. Велел шустрых коней седлать к охоте и любимого коня господина, на котором он на охоту ездит. Я со своими помощниками оседлал, кого сказано было, псари собак во двор вывели, барон сразу с господами рыцарями и вышел. Сел да поехал. Вечером приехали, кабанов привезли. Я у господина коня забрал. Он сказал, что конь припадать стал на левую заднюю. Я посмотрел, так и есть: подкова треснула.

– На лице у него должна рана свежая быть, – произнёс Волков.

– Я его лица сильно не разглядывал, господин.

– Разглядывал, не разглядывал, там рана такая, что её издали должно быть видно, не могла она так быстро зажить, – уже злился кавалер. – На лице, ему в лицо болт попал, так быстро такие раны не зарастают. И вообще до конца не зарастают, шрам на всю жизнь остаться должен.

– Уж простите господин, не видал я никакой раны у господина, уж извините, не приглядывался, – отвечал конюх.

Волков сидел, молча ерошил на темени волосы пятернёй, думал, думал и всё равно ничего не понимал. Потом молча встал и пошёл из кабака прочь.

Доехал до дома, где жили молодые господа, там встретил Максимилиана и спросил у него сразу:

– Вы видели, как был ранен барон?

– Нет, кавалер, я же при отце был на холме с пехотой, а вот Гренер как раз был при атаке рыцарей, сам вторым рядом ехал, хвастался о том. Позвать его, он как раз только что вернулся?

Нет, звать он его не стал, сам пошёл в дом, в котором жил его выезд. Давно он тут не был. Дом стал настоящим логовом молодых мужчин. Прямо у порога в беспорядке брошены сёдла. Уздечки путаные висят на гвоздях. Сёдла дорогие – видно, это сёдла молодых Фейлингов. Тут же кирасы у стены стоят. На лавке шлемы, подшлемники в беспорядке валяются. Потники. Стёганки. Оружие брошенное. Ни в чём порядка нет. За длинным столом беззубая девка сидит с одним из послуживцев Фейлингов, из общей миски с ним похлёбку ест. Сидит на лавке, подобрав подол, поджав ноги под себя, так что подвязки чулок на коленях видны. Сразу видно, шалаву из кабака притащили. Ещё одна девка, из местных, расхристанная, с непокрытой головой и голыми руками, полы метет.

Тут же в конце стола сидит брат Ипполит за книгой. Вскочил, кланялся. И ничего, девки распутные с задранными подолами его не смущают. Монах, праведный человек, называется.

Все вслед за монахом стали вставать и кланяться ему. Кланялась и девка.

– А ты здесь откуда? – грозно спросил у неё Волков.

– Пустили меня, – пискнула девка, пугаясь.

– Отец Семион пускает гулящих пожить, – пояснил Максимилиан, – господа не против. Так вроде и веселее.

– А плату отец Семион какую с них берет за постой? – поинтересовался кавалер.

– То мне не ведомо, – заявил знаменосец.

Волков видел, что он явно врёт. Все знали, что отец Семион человек распутный, известно, какую плату он брал с гулящих девок.

– У вас, что, и местные девки тут живут? – всё так же строго спрашивал Волков.

Та девка, что мела пол, окаменела, застыла с испуганным лицом. Она точно была местной.

– Всякое бывает, – нейтрально отвечал Максимилиан.

– Хотите, чтобы мужики за вилы взялись?

А юноша и отвечал ему весьма вразумительно:

– Кавалер, так силком их сюда никто не тащит. Сами приходят. У крыльца по вечеру собираются.

– Прямо так и сами?

– Да, любую за десять крейцеров на всю ночь взять можно.

Волков подумал, посчитал, что ловкая да пригожая девка за три недели денег тут зарабатывает больше, чем её крепостной отец за три месяца, и решил, что сие возможно, что, может, и сами девки сюда ходят.

– Ладно, Гренер где? – спросил кавалер, садясь на край длинной лавки у стола.

– Спит, сейчас позову, – отвечал Максимилиан.

Карл Гренер был в исподнем и заспан.

– Что это вы спите днём? – спросил у него Волков.

– Утром только приехал из Малена, там помогал отцу по приказу вашему нанимать кавалеристов, – отвечал Гренер.

– Желающие есть?

– Весьма много. Как узнают, что вы даёте пятнадцать талеров в месяц, так многие хотят идти, и знатные тоже. И рыцари. И с послуживцами некоторые приходили.

– Хороший народ идёт?

– Очень, и кони хороши, и доспех хорош. Но отец не всех берёт, как вы и наказывали, сильно знатным отказывает, а всем другим говорит, что будет требовать повиновения. И наказывать за ослушание вплоть до виселицы. Говорит, что вы суровы и знатных будете вешать так же, как и незнатных. Но всё равно многие просятся.

Тут Волков понял, что дал маху. Кажется, он предложил лишних денег. Это в былые времена, когда войны полыхали вокруг во множестве, за пятнадцать талеров не всякий кавалерист бы нанялся.

А сейчас, во времена затишья, пятнадцать серебряных монет были, видно, деньгами большими.

– Ладно, я о другом вас хотел спросить. Вы видели, как ранили барона?

– Фон Деница? У холмов? – уточнил молодой Гренер.

– Да, там.

– Нет, кавалер. Именно этого я не видел. Я был почти за ним, во второй линии, когда мы пошли на арбалетчиков. А потом, как мы их разогнали, так я по кустам за одним из них гонялся, забить его хотел, а как вернулся, мне уже сказали, что барона ранили.

– Вы болван, Гренер, – сказал Волков строго. – Глупее вещей я и не слышал, чтобы кавалерист за арбалетчиком по кустам гонялся.

– Излишне увлёкся атакой, кавалер. Забыл вернуться, не слышал приказа.

– Сила кавалерии в строю и едином ударе, в преследовании бегущего врага. А гоняться по кустам за арбалетчиками для кавалериста – верная смерть. Ваше счастье, что он там был один, без товарища. Приказы нужно слушать.

Молодой человек молча поклонился. А Волков подумал, что обязательно нужно нанять для похода хороших трубачей; кавалеристы барабанщиков не слышат, да и не слушают никогда. Барабаны – это для пехоты.

– Значит, вы не видели, как был ранен барон? – повторил он задумчиво.

Гренер помотал головой, а вот послуживец братьев Фейлингов, что ел похлёбку с беззубой девкой, вдруг сказал:

– Кавалер, то я видел.

– Говорите, – заинтересовался кавалер, поворачиваясь к нему.

Кавалерист быстро поклонился и начал:

– Мы как разогнали арбалетчиков, так половина из них убежала к кустам, а другая половина побежала к своей пехотной колонне, и стали они оттуда кидать болты по нам. А барон закричал, чтобы мы снова строились под его правую руку в три ряда. Хотел наехать горцам на фланг колонны, а господина Гренера‑старшего не было. Вот он и командовал. И чтобы его лучше было слышно, открыл забрало.

– Вы видели, как в него попал болт?

– Я… Нет, не видел, как попал… Я был во втором ряду, через два крупа от него, видел, как он схватился за лицо и стал клониться к луке. Два кавалера сразу встали по бокам от него, схватили под руки и стали вывозить его с поля, вот тут я и увидал, что у него вся левая перчатка в крови, а из‑под левого глаза торчит конец болта.

Волков поморщился, представив на себе, как арбалетный болт с большой палец толщиной с хрустом и скрежетом входит в скулу, в череп. И уходит в глубину твоей головы почти что до затылка, до выхода из шеи. Ему, конечно, неоднократно доставалось от братьев‑арбалетчиков, но чтобы вот так вот… Нет.

«Да хранит меня Господь, уж лучше в лоб».

– Значит, барон точно был ранен? – ещё раз переспросил он кавалериста.

– Точнее не бывает, кавалер, – отвечал кавалерист.

Волков молча встал и пошёл к дверям. И там, вспомнив, оборотился:

– Гренер, скачите‑ка к отцу.

– К отцу? – спросил молодой Гренер удивлённо.

– Да, и скажите, что пятидесяти кавалеристов мне хватит, чтобы больше не нанимал.

– Пятидесяти хватит? А когда скакать, сейчас?

Он подумал, что деньги нужно экономить. Уж больно дорого обходились ему эти кавалеристы. Их и пятидесяти будет довольно.

– Немедля, – ответил Волков и вышел из дома, где жили господа из его выезда и блудные девицы вместе с попами и монахами.

Глава 6

Весна в этих местах приходила сразу. Вот только, кажется, ещё вчера ночью вода замерзала в лужах, а тут за два дня и тёплый ветер с юго‑востока последний лёд растопил, и снега больше нет, даже в оврагах не лежит. В первую ночь туман появился, а в следующую так и вовсе ливень прошёл. Всё, зиме конец. Дороги раскисли так, что только верхом ездить можно. Шубы скоро можно будет прятать в сундуки.