Плохая война

– Ну подай, – отвечала Агнес так, словно Зельда её уговаривала этот пряник взять.

Кухарка налила в красивую миску молока, которое совсем недавно принёс молочник, взяла молока с самого верха, самого жирного. И достала четверть пряника, что делал пряничник Ланна. Кусок был величиной с ладонь взрослого мужчины. Раньше госпожа нипочём бы такой не съела, но с тех пор, как она всё время меняла облик, стала девушка есть едва ли не вдвое больше прежнего.

Горбунья поставила миску перед госпожой и положила твёрдый пряник краем в молоко, чтобы размокал:

– Ещё что-нибудь пожелаете?

– Отчего колокола бьют, знаешь? – спросила Агнес.

– Нет, госпожа, ни молочник, ни булочник тоже не знали, – отвечала кухарка.

Наконец Агнес опустила ногу с подлокотника и схватила пряник из миски. Стала его есть, пряник ещё в молоке не размок как следует, так она его грызла белыми своими зубами.

Зельде нравился аппетит госпожи в последнее время. Не зря она старалась и готовила. Госпожа ела всё, ела много, ела с удовольствием. И иногда, хорошо поев, девушка говорила ей:

– Ох, накормила, накормила. Как буду варить зелье, что мужчин привлекает, отолью тебе немного.

Зельда отвечала ей:

– Да я и так вам, госпожа, готовить рада.

А сама краснела и очень надеялась, что госпожа своих слов не забудет. Очень горбунье нравилось это зелье.

Пришла Ута, раскраснелась, глаза вытаращены, видно, что весть её взволновала. Стоит у стола, ждёт, когда госпожа на неё внимание обратит. Видно, что вестью ей поделиться не терпится.

– Ну, – говорит Агнес, отрываясь от пряника и облизывая губы от молока. – Что за звон?

– Госпожа, не поверите, колокола звонят в честь вашего дядюшки.

– Что? – Агнес поначалу даже не поняла, о чём речь идёт. – Какого ещё дядюшки?

– Иероним Фолькоф, Рыцарь Божий, в далёких землях побил горных еретиков, о чём всем добрым людям, что чтят Святую Матерь Церковь, знать надобно, сейчас во всех храмах читают за здравие ему.

Агнес бросила твёрдый ещё пряник в миску и спросила с удивлением:

– Что? Что ты там несёшь, корова ты говорящая?

– Да мне остиарий нашей церкви сам сказал, – продолжала Ута на удивление уверенно, – Иероним Фолькоф, Рыцарь Божий, бил еретиков горных, в честь него и звонят.

– Одеваться мне подавай, – сразу сказала девушка, вставая из-за стола. – Одежду для старого обличия.

Теперь ей нужно было вернуть свой настоящий вид. Она подумала, что могут быть к ней гости.

Вернуть свой вид – это было совсем легко, нужно просто себя не «держать», и ты из темноволосой высокой красавицы, переполненной красотой и жизнью, возвращаешься в свой обычный вид мелкорослой, худосочной девицы с обычным лицом, тощими бёдрами и лобком с редкими серыми волосиками.

Она взбежала вверх, к зеркалу. Пока бежала, превратилась в себя настоящую. Стала у зеркала, губы скривила. Ну уж нет. Это невыносимо. После полногрудой и крутобёдрой «Агнес» настоящая Агнес мышью серой кажется.

И тогда стала себя править, чтобы похоже было на настоящую Агнес, но и так, чтобы поярче быть. Постояла немного, повертелась перед зеркалом, всё в меру, что и лик её остался, и красоты прибавилось. Вроде и она, а вроде и милее вышла. И губы полнее, нос красивее, рост выше, не удержалась, волос, бёдер и груди прибавила. Ладно, пойдёт, остальное помадами и румянами пририсует.

Пока одевалась, поняла, что для вида этого платье её маловато и грудь наружу лезет, а ещё коротковато стало. Ох, на все её виды платьев не напасёшься. Снова подошла к зеркалу. Ну ничего, зато хороша. Хорошо, что грудь такую сделала, она сразу в глаза бросается. Пока делала себя да одевалась – устала, есть захотела.

Как только вниз спустилась, как только сказала Зельде колбасы жареной себе подать, так пришёл кучер Игнатий и сказал, что у ворот стоит банкир, хозяин дома, спрашивает, примет ли она его.

– Молодой или старый? – спросила она.

– Молодой, госпожа, – ответил Игнатий.

Это хорошо, что молодой. Это Энрике Ренальди, роскошный и утончённый, всегда прекрасно одетый и обходительный старший сын главы банковского дома Ренальди и Кальяри. Молодым его можно было считать отчасти, ему уж было за тридцать пять лет, но на фоне седого шестидесятилетнего старика Кальяри он был молод.

Кальяри она не любила за то, что тот никогда не разговаривал с ней про кавалера, не называл его «ваш дядюшка». Видно, знал старый мерзавец, что Агнес рыцарю никакая не племянница. А вот обходительный и утончённый Ренальди всегда упоминал рыцаря не иначе, как её дядю. И поэтому она была рада ему, а не противному старикану.

– Зови, – сказала Агнес, вставая и идя к двери.

Её никто этому не учил, но она знала, что важных гостей нужно встречать на пороге дома, а не сидя за столом.

– Ах, как вы похорошели, юная госпожа, – банкир снял берет и кланялся ей.

От него пахло духами, а пышным кружевам, что торчали из ворота расшитого колета, позавидовали бы все модницы Ланна. Явно кружева были не местные, как и приталенная шуба, обшитая синим атласом.

– Рада вас видеть, господин Ренальди, в добром здравии, как ваша жена, как дети, не хворают ли? – Агнес протянула ему руку.

– Слава Богу, слава Богу, – говорил банкир, беря её руку своею рукой, что была затянута в дорогую перчатку из тончайшей чёрной замши. Он целовал её руку. – Все мои домочадцы здоровы. Надеюсь, и вы во здравии.

– Я тоже здорова, – отвечала Агнес. – Прошу вас к столу. Велите подать вам завтрак?

– Нет-нет, – отвечал банкир, присаживаясь, – только глоток вина.

Зельда кинулась исполнять его волю, не дожидаясь приказа госпожи. Ута стояла в дверях, прячась за косяком и стараясь услышать господский разговор.

Агнес уселась на своё место, и вся была во внимании.

– Рад был слышать, что дядюшка ваш опять прославился, опять по всем честным землям славят победу его, – начал Ренальди.

– Дядюшка мой в стремлениях своих непреклонен и неутомим, и в вере своей твёрд, посему Господь ведёт его, – с гордостью за «свою» фамилию говорила Агнес.

– Истинно так, истинно так, – кивал банкир, снимая перчатку и беря принесённое ему вино. – Мы знаем о силе веры вашего дядюшки, люди со слабой верой из тех проклятых мест, откуда он возвращался с победами, вовсе не возвращаются.

Девушка согласно кивала.

– Мы, дом Кальяри и Ренальди, – продолжал банкир, – хотим выразить свою благодарность рыцарю за подвиги его и за славу, что он несёт оружием своим Матери Церкви, и в благодарность за это сделать для фамилии его посильный приз.

Агнес любила призы и очень хотела знать, что за приз для «её» фамилии учредили банкиры. Но на лице её и намёка на любопытство не было. Только вежливая улыбка.

– Мы решили не взымать плату за аренду дома за следующий месяц, – сказал Ренальди.

«Всего-то? Пять талеров? – подумала Агнес. – Впрочем, и то хорошо, денег-то у меня совсем немного осталось, но могли бы и на пару месяцев освободить от уплаты».

Но лицо её не выразило ни единого чувства, всё так же было спокойно. И она сказала ему: