Рывок в неведомое

По дороге Голиков приветливо здоровался со встречными и останавливался побеседовать. Старушка с узелком охотно сообщила, что идет проведать больную дочку. Затем Голиков остановил вежливо сани с мешками овса. В них сидел молодой парень, который показался Аркадию Петровичу подозрительным: по возрасту ему бы следовало служить в армии. Парень эту настороженность уловил и со злым лицом откинул полость. Аркадий Петрович увидел свежеоструганную деревяшку вместо ноги. Третьим собеседником был сухонький старичок с топором за поясом, который вывозил из чащи на санях дрова.

И вот все трое, беседуя с Голиковым, на вопрос о Соловьеве, будто сговорившись, ответили, что давно о нем не слыхали.

Комбат им не поверил. Здесь, в Ачинско-Минусинском районе, подымаясь рано поутру, люди прежде всего спешили узнать у соседей, где что за ночь произошло. По этим сведениям они судили, может ли Соловьев появиться в ближайшее время в их селе, свободен ли проезд в соседнее. И то обстоятельство, что все, кого Голиков встретил, сказали, что ничего о бандитах не знают, служило верным признаком, что Соловьев на самом деле близко.

Голиков вспомнил Тимошино: «Иван Николаевич все видит, все слышит, и пуля его не берет». Похоже, так считал не один только Тимоша.

Беседа с жителями Ново-Покровского ничего не дала, и Голиков вернулся в Божьеозерное с пустыми руками. После разноса, который он учинил накануне Мотыгину, было стыдно глядеть людям в глаза.

…Проснулся Голиков на рассвете от негромкого говора.

– Не можно, он совсем недавно лампу потушил, – убеждал молодой голос, который принадлежал часовому.

– Как же не можно, – отвечал другой, старческий, – они же нам разорение сделали!

Аркадий Петрович вскочил с койки, натянул галифе и босиком выбежал на морозное крыльцо. Перед домом стояли два мужика: один постарше, с седеющей бородою, а другой – с бритым лицом. Они были одеты в шубы, меховые шапки и валяные сапоги. Шуба на бородатом была аккуратно зачинена, стежки суровой нитки прочерчивали угол левой полы, словно кто-то полу отрывал. «Возможно, медведь», – машинально подумал Голиков. При появлении командира оба мужика опустились на колени.

– Встаньте! Что вы! – смутился Голиков.

– Батюшка, помоги! – попросил бородатый. – Совсем извелись.

– Сначала встаньте. В чем дело?

Мужики поднялись.

– Новопокровские мы, – начал бородатый. – Как только ты позавчерась ушел со своими солдатами, так сразу налетел Егорка Родионов. И ну грабить, ну шарить по кладовым да по конюшням. И лошадей забрали, и хлебушек, а потом еще веселье устроили…

– Недавно только убрались, – добавил бритый.

– Что же вы не пришли сказать, пока они пьянствовали?! – досадуя, спросил Голиков.

– А боязно было, батюшка, – простодушно объяснил бородатый. – Если Иван или Егорка узнают, что мы у тебя были, – гореть нашим избам.

– Пойдемте ко мне, – сказал Голиков. Он провел их в кабинет, задернул штору. – Сколько человек было с Родионовым?

– Да десятков до трех, – сказал тот, что помоложе.

– Откуда Родионов? Как он выглядит?

– Иван-то наш, из Форпоста, – сказал бородатый.—

А Родионова впервой видим. А как он выглядит?.. Постарше тебя будет. Аккуратный, военный кожушок, как у офицера. Беседует строго. На ручке дорогой перстенек.

Рассказ мужиков подтверждал сообщение, что Иван Соловьев по соображениям тактики разделил свой «горно-партизанский отряд» на отряды поменьше, доверив один никому не известному Егорке Родионову.

Позвав дежурного, Аркадий Петрович распорядился неприметно, с черного хода, вывести гостей из штаба, а затем продиктовал по телефону шифровку. Спустя тридцать минут поступил ответ, что на помощь Голикову направляется отряд Измайлова в шестнадцать штыков.

Шестнадцать штыков могли, конечно, пригодиться, но Голиков подсчитал, что Измайлов появится часа через два с половиной, не раньше. А Родионов, хотя и с награбленным, может уйти достаточно далеко. Оставив в Божьеозерном трех человек, Голиков наказал им задержать отряд Измайлова и помчался перехватывать Родионова.

…Отряд уже достиг окраины Ново-Покровского, когда впереди, метрах в ста, из калитки дома выбежал мальчишка лет двенадцати. Он был в рубашке и в холщовых штанах, заправленных в валенки. За ним, тяжело дыша, семенил хакас лет сорока, в пиджаке и опорках на босу ногу. По обеим сторонам дороги высились сугробы. И бежать можно было только по протоптанному снегу. Чтобы мужик его не поймал, мальчишка петлял из стороны в сторону. Внезапно мальчишка поскользнулся и упал. Мужик подлетел и, не дав ему подняться, принялся тузить.

– Не сметь! – крикнул Голиков, резко останавливая коня.

Вместе с командиром как вкопанный остановился весь отряд. Мужик испуганно распрямился.

– Кто вы такой? – строго спросил Голиков. – За что бьете ребенка?

Вид хакаса был нелеп. Редкая бородка. Жиденькие усы. Глаза смотрели растерянно, а рот заискивающе улыбался, обнажая желтые, прокуренные, но крупные и крепкие зубы.

– Насяльник, насяльник, – повторял хакас и кланялся.

– Отец не понимает по-русски, – чисто, почти без акцента, произнес мальчишка.

– А ты где учился русскому? – удивленно спросил Голиков.

– Ходил в школу.

– Чем твой отец занимается?

– Делает седла.

– Вы здесь живете?

– Да.

– Скажи отцу, чтобы не смел тебя бить. Это ему не при царе.

Мальчишка перевел. Хакас кивал и кланялся. Выглядел он жалким.

Отряд взял с места и въехал в Ново-Покровское. Дома здесь были поставлены вокруг небольшого, еще замерзшего озера. По у въезда в селение была вытоптана просторная площадь. Посреди нее валялись разноцветные тряпки, грязный снег был усыпан золотистым, чистым зерном. Тут же лежала пристреленная рыжеватая собака. Стекла ближайшего дома были разбиты и заткнуты подушками.

Поняв, что это чоновцы, на площадь начали несмело выходить люди. Было их немного: трое стариков, пять или шесть женщин средних лет – в надвинутых на глаза темных платках они выглядели на один возраст – и несколько дряхлых старух. Одна стояла, согнувшись колесом и так низко опустив голову, что лица ее видно не было. Если бы ее бугристая рука не опиралась на палку, старушка бы упала.

– Граждане, – произнес Голиков, – мы приехали заступиться за вас и вернуть награбленное.

– Всю муку забрали, – пожаловалась женщина в немецкой шинели с обожженной полой. – И всю одёжу. Видите, во что вырядилась…

– А у меня коня последнего… – произнес сиплым голосом один из дедов. – А копать землю я не могу. Помирать с голоду со старухой будем.

И тут заплакала согнутая колесом старушка:

– А я золотые монетки припасла. Чтобы похоронили по-людски. У меня ж никого нет. Одна я. А Родионов велел трясти меня, как мешок, пока я не отдала ему три золотые пятерки.

– Куда же они поскакали? – спросил Голиков.

– Я не видела, – ответила согнутая колесом старушка.

– Граждане, куда поскакали бандиты с вашей мукой, лошадьми и золотыми монетами?