Рывок в неведомое

Неожиданно в глубине леса ровно, заливисто застрочил пулемет. К нему присоединились еще два. «Белые партизаны» приободрились, кинулись все на землю и поползли навстречу пулеметам. А люди Козлова остановились. Придержал коня и сам Козлов, мучительно пытаясь понять, что же происходит теперь. И вывод был один: на этот раз уже Соловьев заманил их в такую же ловушку, какую устроили на дороге ему. Или «император» приготовил пулеметы на случай, если понадобится отойти, а красные начнут преследование.

И Козлов, проклиная весь нынешний день, уже было собрался отдать приказ к новому отступлению, когда пулеметы так же внезапно смолкли. В лесу на короткое время сделалось тихо, будто здесь не было ни одного живого человека. И раздался громкий мальчишеский голос:

– Гражданин Соловьев! Граждане «белые партизаны»! Вы окружены! Предлагаю вам сдаться! На раздумье – одна минута!

Это был голос Голикова.

Начальник боевого района с полусотней бойцов и тремя пулеметами зашел в тыл Соловьева, когда тот готовился к захвату обоза. И сейчас капкан для «императора тайги» окончательно захлопнулся.

Обоз пришел на рудник вечером. Его встречали все жители поселка. Здесь уже знали, что на дороге случился бой.

Впереди колонны ехали Голиков, Никитин и Козлов с подвязанной на платке рукой. Следом двигалась полусотня кавалеристов. Затем шли две подводы с убитыми бойцами. За ними – возы с мукой. А уже за возами брели пленные, быть может, те же самые бандиты, которые сначала забрали на руднике весь хлеб, а потом пытались перехватить вот эти мешки, кое-где вспоротые пулями и наспех крупными стежками зашитые. Один мешок – он лежал наверху – был залит кровью.

Замыкала шествие вторая полусотня кавалеристов.

При въезде в поселок жители образовали коридор. Отцы прижимали к себе детей. Некоторые даже посадили их себе на плечи, чтобы сыновья и дочери навсегда запомнили: вот эти усталые и вроде ко всему безразличные люди рисковали жизнью, чтобы не отдать бандитам муку. А на двух возах, объясняли родители, лежат бойцы, которые приняли смерть, чтобы они, жители поселка, не умерли с голоду.

Голиков ехал с полузакрытыми глазами, покачиваясь в седле и прилагая немалые усилия, чтобы не заснуть и не свалиться с коня на глазах у всех. Пашка сидел на коне гордо и франтовато: все, о чем они с Аркадием договорились, он выполнил в точности. И хотя Цыганок сомневался в успехе, друга не подвел. И оказалось, что Аркашка прав. Соловью нынче досталось. А Козлов был удручен. Он жалел ребят, которые погибли.

А Голиков, проезжая с полузакрытыми глазами сквозь толпу, думал: «Да, хлеб мы спасли и ведем пленных и будем их судить. Да, мы перехватили инициативу у Соловьева, но цену заплатили непомерно высокую. И обиднее всего, что упустили самого Соловьева».

В этом бою Голиков и Соловьев снова оказались невероятно близко друг от друга. Готовя вторую ловушку, Голиков про себя надеялся, что «император» попадет в нее. Но не хватило людей, чтобы создать сплошной заслон. И Соловьев, как после объяснили пленные, с четырьмя своими охранниками уполз в какую-то щель, которую нашел в оцеплении.

Василий Кузнецов

Козлов на рассвете был отправлен в Ужур: предстояло извлечь из руки пулю. Голиков распорядился найти крытый возок и положить в него побольше сена. В сопроводительном письме в штаб Аркадий Петрович кратко обрисовал весь ход проведенной операции и отметил всех отличившихся. В первую очередь Никитина и Козлова.

Сани раненого командира охраняли кавалеристы, которых штаб 6-го Сибсводотряда прислал Голикову на подмогу. Но двигалась колонна черепашьим шагом: полусотня еще конвоировала и пленных.

А Голиков и Никитин вернулись с бойцами в Форпост. Голиков, не заходя домой, сразу отправился на службу. Как только Аркадий Петрович прошел в кабинет и сел за чистый, без единой бумажки стол (документы он хранил в переносном сейфе), вошел адъютант батальона Галиев. Это был рослый спокойный человек двадцати трех лет. В отсутствие начбоерайона Галиев исполнял его обязанности.

Пока Аркадий Петрович пил чай, Галиев уходил от разговора, что нового в Форпосте. Наконец, когда из кабинета унесли медный чайник, хлеб, мед и посуду, Голиков прямо посмотрел в глаза адъютанту.

– Что?!

– В ту ночь, – ответил Галиев, – когда вы уехали из села, был заколот часовой Лаптев.

– Он жив?

– Нет.

– Убийцу поймали?

– Нет.

– Хоронили?

– Ждали вас.

– Тогда завтра. Пусть люди отдохнут. Что еще?

– Больше никаких происшествий.

– Извините. Мне хочется побыть одному.

Голиков хорошо знал Жору Лаптева. Он был родом из-под Рязани. Отец его служил лесником. Лаптев был уравновешен, улыбчив, сметлив, легко ориентировался в тайге, свободно читал следы и отлично стрелял. Он настолько выделялся среди бойцов врожденным тактом, разумностью своих суждений и действий, что Голиков твердо решил: при первой же возможности пошлет его учиться.

Когда готовилась операция по спасению обоза и Голиков распределял обязанности между бойцами, в отношении Лаптева у него возникли тревожные предчувствия. И хотя Лаптев с его способностью ориентироваться в лесу был незаменим в тайге, Аркадий Петрович распорядился, чтобы Лаптева оставили охранять штаб. Голиков хотел уберечь пария от случайной пули и, сам того не желая, подставил под нож. В народе не зря же говорят: «От судьбы на коне не уйти».

Гибель Лаптева отдалась глубокой болью еще и потому, что, убивая часового, Соловьев сводил счеты с ним, Голиковым. «Император тайги» давал понять: мол, тебе, комбат, лучше бы не отлучаться из Форпоста. Это был ультиматум, перечеркнувший результаты последнего боя.

Не вынимая платка, Голиков вытер ладонью глаза. Предаваться печали долго не было возможности. Он нанес поражение банде в лесу и на дороге. Но люди Соловьева и Астанаева по-прежнему находились везде. Были они и тут, в Форпосте. По многим признакам Аркадий Петрович знал, что кто-то круглые сутки следит за происходящим в станице и сообщает в тайгу. Уже давно было замечено, что над крышами время от времени взлетают и уносятся ввысь почтовые голуби. Кто завозил голубей в Форпост, пока установить не удалось. Их не держали на голубятне, а где-то прятали.

Принимая любое решение, Голиков вынужден был помнить об этих всевидящих, круглые сутки бодрствующих глазах. Приходилось думать, как обмануть наблюдателей, чтобы в банде раньше времени не узнали о планах чоновского отряда.

В гибели Лаптева настораживали два момента: то, что наблюдатель перешел к решительным действиям (хотя мог быть прислан убийца-профессионал), и то, что Лаптев дал себя убить.

Голиков не был робок. Еще в детстве мать и отец учили его искать в любой ситуации активные и смелые решения. Это пригодилось в мальчишеские годы и особенно тут, на войне. Но Голиков боялся ножей, как могучие слоны боятся мышат, потому что ножи преследовали его всю жизнь.

Летом девятнадцатого, когда их, киевских курсантов, бросили в прорыв под Киевом и полурота остановилась на ночлег в Кожуховке, ночью ножом был заколот часовой. И полурота чуть не погибла.

Став в тот же день полуротным вместо убитого командира, Голиков дал себе слово, что будет каждую ночь проверять караулы и напоминать часовым, что быть легкомысленным на посту смертельно опасно. С той поры, за два с половиной года, не произошло никаких несчастий по вине или благодушию часовых в ротах, батальонах и полках, которыми он командовал. Попадая на передовую, Голиков неукоснительно каждую ночь дважды обходил посты и сурово наказывал бойцов за любую небрежность в несении караульной службы. И вот, стоило уехать из Форпоста, словно в издевку, ножом был заколот Лаптев.

Подавленный этими мыслями, а еще больше тем, что от него в тайге ушел Соловьев, Голиков, злой и усталый, ввалился к себе на квартиру. К нему прямо с порога кинулась Аграфена.

– Наконец-то! – с упреком произнесла она, словно Голиков загулял на посиделках. – Анфиса прибегала два раза. Ты ей очень нужен.

Аркадий Петрович снял портупею, швырнул в угол прихожей шашку.

– Завтра. Сегодня никуда не пойду. Устал.

– Не может она ждать до завтра, – возразила Аграфена и перешла на шепот: – Человек у нее какой-то. Второй день тебя дожидается… Давай наскоро ополоснись, и зайдем на полчасика. Там и пообедаем. Анфиса покормит.

– Плесни мне водички, – обреченно попросил Голиков.

– Я и баню истопила, тебя дожидаючись. Придешь из гостей – помоешься. И потом, Гаврюшка приходил.

– Гаврюшка?.. Он чего хотел?

– Плакал. Отец его, Митька, ходил к Астанаю выкупать ихнюю мамку. Астанай не отдал.

Голиков стянул с ноги грязный, заляпанный глиной сапог, потом другой. Хотел поставить возле вешалки и вдруг с силой шваркнул об пол.

– Аркаш, ты чего? Или я чем тебя обидела?

– При чем здесь ты? Шагу не могу ступить, чтобы не наткнуться на Соловья!..

Через четверть часа в новой шинели и в новых сапогах, держа под руку принаряженную Аграфену, Голиков прошествовал к дому Анфисы. Аграфена несла аккуратную корзиночку с пирожками, завязанную чистой белой тряпочкой. И еще через полчаса вся деревня знала: «Голик-то с Грушкой гуляют нынче у Анфиски».