Кабы не радуга

И уводит сына вверх по наклонному переулку.

"…Доколе облако не взяло Его из вида их…"

…Доколе облако не взяло Его из вида их
и не вернуло. А кто же отдаст, если возьмет?
Он пребывает с нами, но их оставил одних
посреди земли, где течет молоко и мед.

Посреди времен, где с пророком спорит пророк
за верное вечное слово и лучший кусок,
где невинный отрок пускает струю в песок.

Внутри домов, где застит дверной проем
тучный римлянин со щитом и копьем,
где сестра говорит сестре: "Давай поиграем вдвоем!"

На земле, где пока светло, но скоро будет темно.
В душе, где между сердцем и разумом – каменная стена.
"Где, смерть, твое жало?" – Да вот же оно!
"Где, ад, победа твоя?" – А вот и она!

Что ж Ты стоишь и стучишь? Не тревожь мальца.
Он, руку в карман запустив, изучает свежий "Плейбой".
Дай ему прежде убить и похоронить отца,
а потом он, возможно, пойдет за Тобой.

Мама, можно потрогать золотого тельца?

В пионерском лагере горнист протрубил отбой.

"Стоит корыто, другим накрыто – цинковый гроб…"

Стоит корыто, другим накрыто – цинковый гроб.
Благородный афганский народ победит в борьбе.

Анекдот. "Здесь живет Петя, мать его еб?" —
"Я его мать!" – "Блядь, так мне ж не к тебе
надо, мать твою еб!" – "Мама, к тебе пришли!"

Сынок, тебя призовут, сынок, погоди!

Слишком жарко для водки. Гитара бренчит вдали.
Подонки ходят туда. А ты туда не ходи.

Не отпускай свою память гулять во дворе,
где ходят старик в трусах и женщина в бигуди.
Не пей, сынок, больше не пей, не стой на жаре.
А где же еще стоять с наколкою на груди:
орел, распластавши крылья, несет змею.

На столе помидоры, губчатый хлеб ржаной.

Чумазый мальчишка прячет в кулачке за спиной
серебряную монетку – юность мою.

"При скончании века, на его острие…"

При скончании века, на его острие,
совпадающем в данном случае с острием иглы,
скользящей по черной бороздке, кавалер де Грие
поет о своей Манон. Тополь в виде метлы,

прислоненной к небу, сметает прочь остатки ночных
светил и ошметки своей же листвы заодно.
Звуки ложатся в стопку, как в церквах у свечных
ящиков поминальники. Голгофа входит в окно

черною крестовиной, понуждая звучать
арию как молитву. Шипение, треск, щелчки
придают торжественность голосу, накладывая печать
церковности на историю, в которой сердца толчки

не более чем механика. Работа пружины. Завод.
Ящик красного дерева. Ручка, что в наши дни
напомнит о кофемолке. Вот
мы и остались из всей родни на свете одни,

"Юлий Генрихъ Циммерманъ". Поставщик двора
расстрелянного величества. Тяжелый диск на штырьке,
покрытый зеленым сукном. Рулетка и ломбер. Вчера,
лет девяносто тому, солдат выносил на штыке

на свалку русской истории милую тусклую жизнь
наших прабабок и прадедов. Дачную местность. Сирень.
Однообразный мотив, с которым только свяжись —
не отцепится, не разломив голову, что мигрень.

"Сцепленье, расхождение, сплетенье…"

Сцепленье, расхождение, сплетенье
трех нот в грегорианском песнопенье.

Теченье-лопотание потока,
латыни шелестящая осока.

Здесь символ Агнца видит символ Рыбы,
глядясь в быстротекущие изгибы.

Здесь крест сияет меж рогов оленя,