Евангелие – атеисту

–Горжусь, есть чем гордиться.

Махнув рукой, замполит продолжил работу:

–Шмуль Юрий Моисеевич

Юра неловко встал. Был он ужасно нескладным. Отвечал тихим голосом, чётко выговаривая каждый слог.

–Национальность…русский?! Быть такого не может! Что скажите, Шмуль?!

–Так в свидетельстве с рождения было написано, так и в паспорте значится.

Шмуль – ладно, но Моисеевич?!

–Оставь, запалит, всё бывает… – Вмешался командир., – Ты сам Аврамов…А парнишка хороший, робкий только, ничего, окрепнет, возмужает… Смотри, два курса московского физтеха! Чтобы поступить и продержаться, нужны способности и трудолюбие! А он ведь не бросил институт, а его призвали. У меня он через полтора года будет первоклассным специалистом!, лучшим оператором СОН, помощником приборного радиотехнического завода будет.

Закончив со Шмулем, замполит закурил и начал читать мою анкету. Тягучим вяловатым взглядом посмотрел мне в глаза, давая мне понять, что удивлён, что я не отвожу взгляд.

–Так, призван на год позже. Почему? Понятно, учился, но не доучился… Родился в Архангельске? Не москвич?

При первом же вопросе я распрямился как пружина, вытянулся по стойке, радуясь, что смотрюсь по строевому, подтянуто и опрятно. На последний вопрос ответил чётко:

–Не москвич по рождению, но призван из Москвы. Родился в Архангельске. С семьёй жил в Перми, Вологде, Самаре, Ростоке-на-Дону, а в эвакуации – в Фергане и Шадринске.

– Не Пермь и Самара, матрос, а?

–Города Молотов и Куйбышев, товарищ капитан-лейтенант!

–Теперь правильно…так… Одесское высшее мореходное училище, курсант, электромеханический факультет… Отчислен по собственному желанию? Ответьте искренне, самоволки были? Сколько?

–Зафиксированных две, товарищ капитан-лейтенант!

Он удивлённо поднял брови., но я продолжал:

–Длительность каждой по 45 суток…

–Сколько?! – Подпрыгнул замполит, а командир радостно улыбался и крутил лысой головой, щуря глаза.

–Две самоволки по 45 дней, за которые и был списан в числе группы, нарушивших дисциплину во время плавпрактики на судне Поти. Мы в горы ушли и пешком добирались. Хотели дойти через Кавказ и Крым до Одессы и превзойти подвиг Бендера и его сподвижника Воробьянинова. Не превзошли. В Керчи были отловлены и с позором были доставлены в экипаж родной мореходки. Но нас простили почему-то. Наказан был, без лишней строгости, только руководитель практики, который без ведома капитана выставил нас с вещичками на причал, превысив свои полномочия. Относительно второго случая – решил бросить мореходку, подал соответствующий рапорт. Командование медлило, тянуло… С учётом того, что пагонами мы не были отягощены – присягу с посвящением в мичманы дают пятикурсники, а лейтенантские пагоны запаса полагались лишь на шестом году, не счёл я преступным провести время ожидания не в опостылевшем экипаже, а в частных домиках в окрестностях Одессы, можно сказать, области с подругой и собутыльниками. Но пил я немного.

Мог бы я всего этого и не говорить, но мне весело, отчаянно. Не хотелось победы меньшей, чем у Бормана. Но не получилось. Смял меня замполит, неплохой психолог…

–Начинаю понимать – сказал он, вчитываясь в анкету. – Так, отец начальник ГУУЗиК Минморфлота…член…так-с…завпарткабинетом ГЭС-I… Скажите, матрос, что сей ГУУЗиК означает?

–Главное управление учебных заведений и кадров.

–А что есть ГЭС –I?

–Электростанция в Москве, которая в Кремль ток даёт!

–Да-а, с ы н о к…– Добреньким скрипом втоптал меня в доски казарменного пола под ногами замполит, но снова, в который раз, встрял спаситель-командир:

–Электромеханический факультет, три семестра, плав практика, слесарь-сборщик моторов на автозаводе! Пиши, замполит :оператор ПУАЗО в ПРТВ. Прекрасный будет приборист, а там погляжу.

Замполит заспорил:

–Анархиста неприкрытого берём, командир, да ещё куда! На станцию орудийной наводки, под сердце батареи!

–Ну, что ты! Какой же он анархист? Комсорг учебного отряда, а какой перед присягой концертик из ничего соорудил?! Маяковского импровизировал – слёзы из глаз текли. Помнишь? Мы же с тобой рядом стояли, видели, что слёзы в его глазах стояли настоящие! А сценка «Против хулигана»? Какие чудеса гибкости показал – каучук! Мостики, фляки, сальто, хождение на руках вокруг сцены? А пародия на строевую песню? Сам ведь всё сочинил! Мы же все ухохатывались… Берём?

–Бери, командир, да не замарайся… Чую – г….цом попахивает!

–Читал я в анкете его автобиографию, собственноручно написанную. Восхитился – каждое слово к месту и искренне, без оправданий. Поразил меня его почерк, словно я сам писал…Но мне такой текстик не сплести бы… Беру – и точка!

Командир встал, распахнул дверь в казарму, гаркнул:

–Батарея! Готовность номер один! – И мгновенно затопали сотни ног. Всё задвигалось, побежало на выход, на сопку, к боевым постам и расчётам! Обращаясь к каплею, капитан сказал:

–Товарищ капитан-лейтенант! Замените меня наверху! Час боевой учебной стрельбы. Я подбегу через четверть часа. – И побежал замполит, отмахнув ладонью «честь», как положено, выполнять приказ начальника.

Мы четверо топтались перед командиром, и были уже все влюблены в него, не жалели об учебке и не желали других мест службы… Ну, а замполита, думалось, стерпим как-нибудь, притрёмся! Было у меня предчувствие, что не долго этот замполит тут будет, и прав оказался. Больше мы не «беседовали» с ним. Уехал с женой и дочкой в отпуск и не вернёлся больше. Перевели в плавсостав флота. На его место приехал из Серероморска капитан Любенко, разжалованный аж из подполковников. Имел он прежде кресло в Политуправлении СФ. Был он гитарист, балалаечник, певун народных песен – душа нараспашку! Бывало, мы с ним выпивали с его холодном финском домике над ручьём… Ночи проводили в разговорах… Я пил совсем мало, а он по чёрному, плакал и клял несправедливость судьбы…

– О нём не надо, Борух! Меня интересует песня, что ты сочинил. Изобрази.

Я поднялся на ноги, одёрнул брюки, принял «строевой» вид.

–Концерт придумал и поставил не я, Господин, а Борька Дрезинер, но он не хотел авторства своего открывать, предпочитал быть за моей спиной. На концерте он только песню спел Ив Монтана, хорошо спел, красиво. В сценке с хулиганом я играл со Сливковым. Он изображал пьяного амбала, пытался сбить меня, а я акробатическими прыжками и прогибами уклонялся, все смеялись… После этого он стал старшину изображать, тоже всем смешно показалось. А ко мне присоединился Дрезинер. Был он двухметровый тощий парнишка. Сперва он был избран комсоргом, а я его замом, а через неделю, я занял его место. .. На сцену поднимались и другие ребята, способные попеть и покривляться, становились «кавалерийским строем» По команде: «Запевай!» – топтались на месте, высоко задирая колени, что вызывало смех, и пели. Текст я сочинил на известный мотивчик пионерской песни «До чего же хорошо кругом!», и здесь я рявкал, изображая старшину: «Кругом!», а потом пел дальше жалобным «козлетоном»: «Мы над Озерком идём, и дорога растакая, наши ноги заплетает, но ногами мы идём, до чего же хорошо…» И опять рявкал: «Кругом!»

Я с удовольствием отметил, что Иисус смеётся и подумал, что он «видит» всю нашу группу «артистов» через меня. Я закончил петь и сел по-узбекски. Смех прекратился и мягко прозвучало:

–Доешь, Борух, всё что осталось и допей.

Я поспешил выполнить сказанное: жевал, грыз, пил, глотал…и торопливо досказывал, чувствуя, что время разговора проходит, что будет «смена декораций»…

–Изумительный человек был наш комбат! Напрасно мы трепетали при его появлении, тогда, в учебке, наблюдая, как подчинённые его волоком извлекают из залива из плотов лесовозов сырые брёвна, распиливают их на чурки, колют на полешки, складывают вокруг казармы и вдоль дороги в километровые поленницы…

Мы и сами успели ещё повкалывать до кровяных мозолей на ладонях, не понимая до поры смысла этой работы… Уже пошёл снежок – первый раз – 23 августа- когда мы стали укладывать звонкие, ветром просушенные, дровишки в каменные сараи, оставленные ещё немцами с войны… Лишь полярной зимой оценили мы заботу командира и его предусмотрительность! Сколько раз, бывая на чужих батареях, в частях, видел я зачуханных матросов и солдат, в темноте и пурге выковыривавших брёвна из снега и льда… Ад кромешный! В казармах сырость и холод, дым ест глаза, жратва недоваренная, полусырая! А у нас на батарее – рай! На лошадке в саночках подъедешь к сараю, звенящих полешков набросаешь, отвезёшь в казарму, на камбуз, к офицерским домикам, к бане – везде тепло, сухо и весело. А полярная ночь уж не так страшна!

Здесь прервал меня Иисус, стал сам говорить, а руки его проделывали неожиданное. Он взял пустой кувшин и щелчком расколол его на черепки. В такие же черепки превратил пиалы, блюда, подносы. Образовалась груда коричневых обломков. Он ладонями с двух сторон сдавил эту кучу – и всё обратилось в пыль, и пыль эта посыпалась на землю не отяготив травинки! И сказал:

Здесь Он прервал меня;

“Командир ваш, Александр сын Михаила, добрый был человек, хоть и воин. Убивать не хотел, даже на войне старался не убивать. Сам изранен был, контужен дважды. В строю был до конца войны. Горы трупов видел, грязь, кровь, блевотину, кал. Душу свою в чести сберег, хоть и носил маску атеиста. С детства трудился неутомимо и самообразованием добился знаний разносторонних, но не выпячивался по железному вашему правилу… Да, русские… осколки и выродки славян…Ведь и имя-то "россы", "русичи" иноземцы для вас придумали. А нынешние россияне и двух своих колен не знают, бедные… Потому за чужие и свои грехи бестолково маетесь.

Глава 6. Поляна

Здесь я в удивлении раскрыл рот и выпучил глаза. Господин мой, сидя, выпрямился, переложил крестик свой в правую руку, а другую кверху ладонью вытянул передо мной у самого лица. На ладонь, прямо из воздуха был положен круглый будыжничек-кремень с блестящими вкраплениями кварца, размером с крупное яблоко. Пальцы Его стремительно защёлкнулись в кулак, послышался сухой треск, тихое шипение, и между пальцами потекли серые струйки мельчайшей пыли. Он раскрыл ладонь и остатки пыли высыпал на тарелку, а потом дунул на ладонь и как-то по детски радостно рассмеялся.

Оробев, я спросил, слегка заикаясь: