Книга слов. Неизданные стихи и странности

Другая замерла по стойке смирно,
Как юный часовой пред генералом,
И так стоит недвижно на ушах.
Эльжбета же идёт готовить чай.

Перенесёмся мысленно на кухню,
Которая была колонным залом,
А ранее вмещала монастырь.
Под сводами – в предвечной темноте,
Так высоко, что глаз почти не внемлет,
Знамёна, гербы, древки и щиты,
Следы побед, пожаров и сражений;
Окаменевшей гарпии крыла…
Эльжбета входит и – поражена
Готическою сумрачной красою —
Набрасывает кухонный ландшафт
В блокноте, что у ней всегда в руке:
Но, вдруг забыв искусство навсегда,
Вся опрометью к чайнику несётся.
А чайник, своенравный люцифер,
Малиновою злобою налился,
Шипит, стрекочет, давится, хрипит
И плещет огнедышащею лавой;
Едва Эльжбета ближе подойдёт —
Он ей кричит сквозь хохот сатанинский:
«Прощайся с миром, жалкий род людской,
Пришёл конец твоей бесславной жизни,
Отныне я – начальник над землёй!»

За сим следит старинный друг Эльжбеты,
Он притаился средь оконных рам.
Сей друг ей – не случайный джентльмен.
Он носит фрак на голом стройном теле,
И волосы заплетены в косу;
А сам он по профессии индеец,
С таинственной фамилией Ваксмахер.

Как говорил однажды Нострадамус,
Придёт конец горению конфорки
И всем другим бесовским западням;
Стоит индеец, как тотемный столб,
Недрогнувшей рукой снимает чайник
И рыцарски Эльжбете подаёт.

Меж тем собаки съели колбасу
И, острым чувством голода томимы,
Готовы перейти на интерьер;
Тут вносят чай Эльжбета и Ваксмахер.
Какое ликованье началось,
Какие там произносились тосты;
А поутру поехали к цыганам…
Но это – лишь вступление к поэме
Про чудо-жизнь в квартире номер шесть.

Второй стих

Вчера в квартире крали серебро
И вынесли практически полтонны;
Но тут выходит старый доктор Гук
И кашляет презрительно вдогонку.
Послушайте, он говорит ворам,
Но те упорно слышать не желают
И, покраснев, толпятся у стены;
А более застенчивые – плачут.
Послушайте, опять кричит им Гук;
Но воры упадают на колени
И в сторону его ползут ботинок,
Рассчитывая их облобызать.
И с криком омерзенья старый доктор
Взбирается по стенке к потолку,
Выплёвывая грязную извёстку.
И в этот поразительный момент
Эльжбета Моховая на подносе
Несёт по коридору кос-халву
И под ноги нисколько не глядит;
Ну как тут не запнуться о воров?
Бабах – прямо падает средь них,
Как будто мало ей переполоха.
А кос-халва, как птица коростыль,
Летит с размаха вдоль по коридору,
Рискуя потерять съедобный вид.
И вовсе бы пропал деликатес,
Когда б не сударь Пётр Трощенков,
Ударник из одной известной группы:
Он молодецки ловит кос-халву
Рукой, привычной к палочке ударной;
Другой же, как домкратом, без труда
Эльжбету прямо с пола поднимает
И рыцарски ссыпает кос-халву
Ей в декольте парижского халата.
Потом велит ворам вернуть металл
И доктора снимает с потолка.
На сём прервём течение стиха;
Перо не в силах описать веселья,
В которое повергнута квартира.
Спасённый Гук отплясывает вальс,
А Пётр открывает тайны ритма
Застенчиво внимающей Эльжбете;
И даже воры, тихо поскулив
И беззаветно вывернув карманы,