Победа вопреки Сталину. Фронтовик против сталинистов

Деревенский немецкий госпиталь был переполнен ранеными, которых привозили вечером и ночью из-под Толстикова. На другой день немцы подбирали своих убитых и закапывали за деревней на своем новом кладбище. Всех наших раненых добивали, когда собирали своих. С убитых наших воинов немцы снимали теплую одежду: шапки, полушубки, валенки, рукавицы. Снег накрыл белым саваном тела погибших до апреля 1942 года.

Весной немцы заставили жителей Толстикова и Муравьева закопать трупы. Могилами им служили воронки от авиабомб и снарядов. Я ходил с отцом (он погиб только осенью 1942 года) на это поле и видел жуткую картину результатов того боя. Еще не совсем разложившиеся трупы воинов лежали в разных позах и в большинстве своем совершенно голые; многие без обеих ног. У большинства вместо винтовок рядом лежали колья от изгороди. В силу возраста, я многого тогда не понимал, что видел. Оказывается, что их лишили ног и сняли с них нижнее белье наши же соотечественники-мародеры из нашей и ближайших деревень. Они приходили на это поле, отрывали из-под снега трупы, снимали с них белье, а у тех, у кого немцы не сняли валенки, потому что они примерзли к ногам, отрубали топором ноги вместе с валенками, приносили домой, отпаривали в банях, ноги выбрасывали, а валенки носили или вместе с постиранным снятым с трупов бельем меняли на соль, картошку, хлеб в дальних деревнях.

Я долго сомневался в правоте своих выводов по этому поводу. Взрослые, не видевшие всего этого, говорили мне, что это всего лишь фантазии 10-летнего ребенка. И вот я приехал в гости к своей старшей сестре Марии, живущей в Московской области. Ей 87 лет, она бодрая и память – дай бог каждому в этом возрасте. Она жила в деревне всю оккупацию вместе с сыном и двумя своими маленькими дочками. Позже две девочки умерли от голода. В разговоре со мной на тему войны, оккупации и о событиях тех дней в нашей местности назвала мои «фантазии» чистейшей правдой. «Колья около солдат лежали потому, что в момент атаки они были пьяны, – сказала она, – позабыли, где их винтовки, а в атаку надо идти». Сказала и почему солдаты лежали голые. «Однажды, – говорит она мне, – с приятельницей решили и мы сходить на подобный «промысел». Вышли за деревню и говорим друг другу: «Слушай, куда мы идем, кого раздевать-то будем?»

И повернули обратно. До сих пор она не может себе этого простить. Утирая горькие старческие слезы вдовы, говорит: «Ведь и мой Петенька вот так же где-то лежал погибший, и я не представляю, чтобы его кто-то раздел догола». Она до сих пор так и не знает о судьбе своего мужа Петра Равнова, пропавшего якобы без вести.

Уважаемые Игорь Зиновьевич и Николай Иванович, наверное, прочитав вашу книгу, вам пишут многие, и особенно те, кто как-то причастен к тем событиям. Эту книгу нельзя прочитать и забыть. Она должна быть пропитана слезами, несмотря на то что прошло с тех пор много времени.

С уважением к вам, работающий пенсионер, 67-летний слесарь Ильичевского морского торгового порта – Волков Николай Григорьевич.

До свидания».

Послесловие

Два мира – две системы. В американской армии, равно как и в британской, офицеры обязаны были заботиться о сбережении жизни подчиненных, иначе их неминуемо сместили бы с постов и отдали бы под суд.

В Красной Армии самым страшным преступлением было невыполнение заведомо невыполнимого, порой преступного, приказа вышестоящего начальника. Ослушнику грозит немедленный расстрел или, что почти то же самое, отправка в штрафбат – свой начальник был страшнее противника. Именно поэтому, по оценке Меллентина, советские «командиры младшего и нередко среднего звена страдали нерасторопностью и неспособностью принимать самостоятельные решения. Из-за суровых дисциплинарных взысканий они боялись брать на себя ответственность. Шаблон в подготовке командиров мелких подразделений приводил к тому, что они приучались не выходить за рамки уставов и наставлений, лишались инициативы и самостоятельности, что является очень важным для хорошего командира. Стадный инстинкт у солдат настолько велик, что отдельный боец всегда стремится слиться с «толпой». В этом инстинкте можно видеть корни как паники, так и величайшего героизма и самопожертвования».

Скованность оперативного и стратегического мышления командного состава Красной Армии с лихвой компенсировалась бессмысленными, убийственными лобовыми атаками. Красиво это сформулировал маршал Баграмян: «Приходилось полагаться на главное – несгибаемую силу духа наших людей, на то, что для них не существует невыполнимых задач». Поэтому, дескать, и ставились войскам с удивительной настойчивостью явно нереальные задачи.

В западных армиях солдаты и командиры отказались бы выполнять приказ идти в наступление на минные поля и наверняка добились бы судебного разбирательства и смещения командира. Советские бойцы, напротив, хорошо знали, что жаловаться на начальство – гиблое дело. Что значит рядовой боец в армии, где маршалы бьют по морде генералов, генералы – полковников, а командиров дивизий расстреливают без суда перед строем. «Добряк» Конев предпочитал вразумлять подчиненных палкой. Вспоминает генерал-полковник Г.Ф.Байдуков, командовавший авиадивизией в составе Калининского фронта: «...вызвали на Военный совет фронта. Прибыли. Из избы выходит Матвей Захаров, начальник штаба, будущий Маршал Советского Союза, вытирает кровь из носа: «Ударил, сволочь!»

Глава четвертая

Любимое животное товарища Сталина – Козлик! Личные фронтовые зарисовки

«Жил-был у бабушки серенький козлик,

Вот так, вот так – серенький козлик,

Бабушка козлика очень любила.

Вот так, вот так – очень любила.

Напали на козлика серые волки,

Вот так, вот так – серые волки,

Оставили бабушке – рожки да ножки —

Вот так, вот так:

Серенький козлик».

    Детская песенка

Появление пьесы «Фронт»

В своих воспоминаниях маршал И.С. Конев рассказывает случившуюся с ним любопытную историю [22 - Конев И. С. Записки командующего фронтом. М.: Голос, 200 стр., 117 – из книги К.Симонова «Глазами моего поколения».]. «Однажды летом сорок второго года, – пишет маршал, – вдруг Сталин звонит ко мне на фронт и спрашивает:

– Можете ли Вы приехать?

– Могу.

– Приезжайте.

Я был тогда на Калининском фронте. Взял самолет, прилетел в Москву. Являюсь к Сталину. У него Жуков и, не могу вспомнить, кто-то еще из нашего брата. Сталин с места в карьер спрашивает меня:

– Пьесу Корнейчука «Фронт» в «Правде» читали?

– Читал, товарищ Сталин.

– Какое Ваше мнение?

– Очень плохое, товарищ Сталин.

Чувствую, что не попадаю в тон настроения, но уже начал говорить – говорю дальше. Говорю, что неправильно, вредно так высмеивать командующего фронтом. Если плохой командующий – в вашей власти его снять, но, когда командующего фронта шельмуют, высмеивают в произведении, напечатанном в «Правде», это уже имеет не частное значение, речь идет не о каком-то одном, это бросает тень на всех. Сталин сердито меня прервал:

– Ничего Вы не понимаете. Это политический вопрос, политическая необходимость. В этой пьесе идет борьба с отжившим, устарелым, с теми, кто тянет нас назад. Это хорошая пьеса, в ней правильно поставлен вопрос.

Я сказал, что, по-моему, в пьесе много неправды. В частности, когда Огнев, назначенный вместо командующего фронтом, сам вручает ему предписание о снятии и о своем назначении, то это, с точки зрения любого военного, не лезет ни в какие ворота, так не делается. Тут у меня сорвалась фраза, что я не защищаю Горлова, я скорей из людей, которых подразумевают под Огневым, но в пьесе мне все это не нравится. Тут Сталин окончательно взъелся на меня:

– Ну да, Вы Огнев! Вы не Огнев, Вы зазнались. Вы уже тоже зазнались. Вы зарвались, зазнались. Вы военные, вы все понимаете, вы все знаете, а мы, гражданские, не понимаем. Мы лучше вас это понимаем, что надо и что не надо.

Он еще несколько раз возвращался к тому, что я зазнался, и пушил меня, горячо настаивая на правильности и полезности пьесы Корнейчука. Потом обратился к Жукову:

– А Вы какого мнения о пьесе Корнейчука?

Жукову повезло больше, чем мне: оказалось, что он еще не читал этой пьесы, так что весь удар в данном случае пришелся по мне.

Однако – и это характерно для Сталина – потом он дал указание: всем членам военных советов фронтов опросить командующих и всех высших генералов, какого они мнения о пьесе Корнейчука. И это было сделано. В частности, Булганин разговаривал с командующим артиллерией Западного фронта генералом Камерой. Тот ему резанул со всей прямотой: «Я бы не знаю что сделал с этим писателем, который написал эту пьесу. Это бездарная пьеса, я бы с ним разделался за такую пьесу». Ну, это, разумеется, пошло в донесение.

В следующий мой приезд в Москву Сталин спрашивает меня, кто такой Камера. Пришлось долго убеждать его, что это хороший, сильный командующий артиллерией фронта, с большими заслугами в прошлом, и таким образом отстаивать Камеру. Это удалось сделать, но, повернись все немного по-другому, отзыв о пьесе Корнейчука мог бы ему дорого обойтись».

В приведенной истории три персонажа: Верховный Главнокомандующий, драматург Александр Корнейчук и командующий Калининским фронтом – И.С. Конев. Прежде чем оценивать поступки наших героев, вероятно, целесообразно рассказать о событиях, связанных с появлением самой пьесы, о ее содержании и реакции на нее различных кругов общества.

Пьеса «Фронт» появилась на общественном горизонте страны в один из самых критических периодов войны. 28 июня 1942 года двухмиллионная германская армия приступила к новой летней кампании. Два противостоящих ей советских фронта, не выдержав мощного натиска, рухнули. Время для наступления немецкое командование выбрало удачно: накануне советские войска понесли два крупных поражения – в Крыму и под Харьковом.

Верховный вновь, как и в 41-м, просчитался в определении выбора противником стратегического направления наступления. Сталин был твердо уверен, что Гитлер предпримет наступление на Центральном фронте и попытается овладеть Москвой. Поэтому Ставка по его указанию сосредоточила на этом участке фронта основные резервы Красной Армии.

Находясь в это время подо Ржевом, мы, солдаты, остро переживали падение Крыма, немыслимо жестокий штурм Севастополя, харьковскую катастрофу и стремительный бросок фашистских танковых армий через донские степи к Сталинграду. Подумать только – всего за двадцать дней немецкие войска продвинулись на 600 километров, дошли до Волги, оказались на подступах к Сталинграду.

Верно, многие подробности тех драматических событий до нас доходили с опозданием, отрывочно, или вообще мы о них не знали. Что-то подсказывал «солдатский телеграф». Все равно на сердце было тревожно. Понимали без всяких подсказок – над страной нависла большая угроза.

Чтобы выбраться из отчаянного положения, в котором оказалась Красная Армия, Сталин в 42-м и в начале 43-го года осуществил три крупных политических и организационных акта. Издал приказ № 227 «Ни шагу назад!» (28-го июля 1942 года). Ликвидировал в Красной Армии институт комиссаров, который просуществовал в ней с отдельными перерывами с 1918 по 1942 год, т.е. почти двадцать четыре года. На всех армейских уровнях ввел единоначалие и установил единые звания (9 октября 1942 года). И, наконец, ввел офицерские звания и погоны.

На фоне происходящего, за чем пристально следили люди в России и на Западе, в Москве случилось событие – вроде бы ничем не примечательное, обычный литературный факт. Но оно вызвало огромный общественный резонанс в стране, в армии и за рубежом. На страницах «Правды» – газеты Центрального Комитета партии – с 24 по 27 августа 1942 года в четырех номерах неожиданно для всех была напечатана в полном виде пьеса Александра Корнейчука «Фронт».