Живец. Хитрец. Ловец

– В первый раз слышу, чтобы бозоиду высокого давления нужен был человек. Как же вы с ним общались? Только не ври, что умеешь модулировать гравитационную несущую.

– Три кварка для Мюстера Марка, – изрёк Глеб, щёлкнул пальцами и картинно указал на предмет, украшавший собою столик в самом углу.

«Что за чепуха?» – подумал я, всмотрелся… Нет, ну кому могло прийти в голову затащить на пересадочную станцию альфы Малого Пса пишущую машинку?! Знаете, такую, портативную, в чемоданчике с ручкой для переноски. Я не удержался, подошёл глянуть. Не во всяком музее найдёшь такое чудо. Надпись на корпусе – «Tippa». Лист заправлен, на нём буковки. Рядом стопка бумаги. Типа кто-то только что печатал.

– Откуда она здесь? – спрашиваю.

– Забыл кто-то, – Глеб говорит. – Или бросил за ненадобностью.

– И что?

– Да то, что когда Гелиани загнал меня сюда…

– Загнал?

– Ну, было дело. Слегка перенервничал я там, в углу, в коридоре. Перескочил через него, сбежал и здесь заперся. Слышу – он в дверь ломится. Стук! Стук-стук! Сту-ту… Э, думаю, что это он азбукой Морзе откаблучивает? Вслушался. «Пустите, – просил шар. – Поговорить надо». Ну, я взял в руки что потяжелее – эту вот машинку, – и открыл дверь.

– Смелый поступок, – говорю.

– А ты не иронизируй, – буркнул Глеб поверх чашки. – Себя представь на моём месте. Сразу после прыжка, возле портала энтенглера, нападает на тебя шарообразная хрень, загоняет в угол, потом поговорить зовёт. Кто его знает, что значит это «поговорить».

– И что же оно означало?

– А вот слушай. Открыл я дверь, замахнулся на всякий случай машинкой, а она прямо у меня в руках клавишами: «Тра-та-та-та!» Шарообразный гость, пользуясь моим остолбенением, вкатился, запрыгнул на стойку и устроился в песочке рядом с турками.

– С кем?

– С турками, с джезвами, с… Кофе в которых варят. Не перебивай. Машинка у меня в руках тарахтит, шар скрипит песком, я стою, понемногу обалдеваю ситуацией. Потом догадался всё-таки, поставил машинку на стол и глянул, что она там настучала. Прочёл: «здравствуйте извините беспокойство нужна помощь». Что? Ты не понял ещё? Это Нетяж со мной так разговаривал. Увидел у меня в руках машинку и воспользовался. Так ему показалось удобнее, чем азбукой Морзе.

– На каком же языке он с тобой? Или не на языке? На унилингве?

– Представь себе, на английском.

– Откуда он…

– Да погоди же, дай рассказать.

Я счёл за благо не перебивать, Глеб снова стал злиться, и я испугался, как бы он в забытьи не огрел печатной машинкой меня. Вот что он поведал за третьей чашкой чаю.

Его шарообразный собеседник, оказывается, в последний период времени (длительность периода осталась невыясненной) имел резиденцией представительство бозоидов в недрах какой-то газовой планеты захолустной звёздной системы. К исходу своего пребывания в должности главного надзирателя за чистотой волновых функций он обнаружил на планете Тредиа (так она, кажется, у бозоидов называется) молодого политерия. Совершенно случайно. Нетяж Гелиани отправлял естественные потребности надзирателя, очищая от скверны молоденькую функцию, и заметил искусственный характер загрязнения. Очевидно, что юная безыскусная функция не могла самовозбудиться до такой негармоничности, наличествовала явная наведенность. Кроме того, матрица плотности у юницы имела особенности, не совместимые с атмосферой газового гиганта. «Где набралась?» – подумал Гелиани, принялся исследовать окрестности и наткнулся на политерия. Открытие удивило почтенного надзирателя до чрезвычайности, просто-таки до разрыва сплошности. Политерий в системе жёлтого карлика! Каждому сапиенсу, мало-мальски сведущему в ксенобиологии, известно, что зарождение политерия возможно только в системе двойных звёзд, причём одно из светил просто обязано быть голубым гигантом главной последовательности, иначе ничего не получится. «Выдающееся открытие, пахнет премиальным повышением ранга!» – подумал Гелиани и на радостях приник открытой несущей к политерию. Тот оказался молодым да ранним. Несчастный Нетяж Гелиани XXVI-ой Бездетный получил от общения с ним культурный шок. Рассказывая о бесчинных идеях политерия, он так возбудился, что периодически забывал вовремя нажать перевод каретки и дождаться, пока Глеб заправит новый лист. Треск и перезвон стоял в комнате релаксации.

Политерий, настучал Гелиани, проявил чудеса приспособляемости, осваивая свою невзрачную планетишку, начисто лишённую углеводородной атмосферы, холодную, чуть не сплошь покрытую агрессивным жидким растворителем, всю в корке окислов. Соклетники вообще хорошо приспосабливаются к внешним условиям, но этот – особый случай. Несмотря на то, что нервная система у него электронная, энергию исхитрился добывать из разности гравитационных потенциалов, из движения атмосферных потоков, из электромагнитной радиации центрального светила, из реакции окисления углеводородов (варварский способ, но работает же!) и даже из ядерного распада. В жадности этого политерия чувствовалась первобытная мощь: жрал всё, что видела его эффекторная система, – кстати, она заслуживает особого упоминания. Этот монстр в самое короткое время оплёл всю свою ничтожную планетку нервными окончаниями, и везде, куда он дотянулся, появились его электромагнитные органы чувств. Такое любопытство похвально. Вполне естественно для новорожденного политерия – пробовать всё на зуб…

Тут Гелиани осёкся и после непродолжительной паузы отбил, что не вполне понимает смысл выражения «пробовать на зуб», взял-де его из памяти политерия и употребил, пленившись экспрессией.

Такое любопытство похвально, трещал Нетяж, но нет ничего хуже, когда новорожденный, толком не разобравшись с тем, что у него под носом, и не разучившись паскудить окружающую среду, заглядывается вовне. Этот засорянец, возмущался Нетяж, отрастил внепланетные электромагнитные ложноручки, как оптического диапазона, так и более жёсткие, и стал ковырять ими всё подряд, не ограничиваясь собственной звёздной системой. Бозоиду это, разумеется, не понравилось. Ещё бы! Малопериодный бандит лезет к вам в душу своими грязными ложноручками, лапает изнутри, а после ещё и гадит туда немодулированными импульсами.

Нетяж Гелиани ХХVI-ой Бездетный, пылая в равной степени служебным рвением и чувством личной обиды, стал отправлять естественные обязанности в отношении означенного политерия. Инструкция предписывала Нетяжу подключиться к нервной системе соклетника, изучить его рефлексы и попробовать утихомирить способом нежной силы. До нежной силы дело не дошло, потому что как раз, изучая рефлексы, бедняга Нетяж и пережил культурный шок.

Все затаённые мысли, все бессознательные движения души, все модусы существа молодого политерия пронизывала жажда экспансии. Какое уродство – врождённая завоевательность! Политерий этот гадить хотел в радиодиапазоне на чувства любого мыслителя, кроме себя самого, и одного жаждал – дотянуться до всего сущего своими примитивными нервами. О резиденции бозоидов, в частности, думал лишь в том ключе, что неплохо было бы этот углеводородный пузырь окислить (какая дикость!) и потребить без остатка, а ценный изотоп гелия, к коему Гелиани питал более чем нежные чувства…

Глеб решился прервать излияния оскорблённого в лучших чувствах бозоида, чтобы спросить: какого, собственно, чёрта тому понадобилось от человека?! Зачем уважаемый Гелиани подкарауливал углеродца у портала, зачем поймал его в чём мать родила, в халате и шлёпанцах, и загнал в угол?! Для чего понадобилось терзать органы чувств ни в чём не повинного сапиенса негармоничным треском?! Какой-то чёртов политерий в богом забытой звёздной системе не заслуживает того, чтобы ради него свободный землянин – у коего последние двадцать парсеков конопляного зёрнышка во рту не было! – пожертвовал завтраком.

Гелиани извинился в изысканных выражениях, отбил звёздочками в углу чистой страницы изображение сердечка и стал печатать после абзаца объяснение.

Потому-де он искал гуманоида, что возмутительные выходки наглого соклетника затрагивают права углеродцев сходного с ним вида. «Хомо Сапиенс?» – заинтересовался Глеб. Нетяж Гелиани ушёл от прямого ответа, напечатал только, что хомо, конечно, есть хомо, но насчёт сапиенсовости углеродцев, обнаруженных на планете политерия, ничего сказать не может, ибо не является специалистом по кислозависимым формам жизни. Нетяж, дескать, не может даже утверждать, что углеродцы порабощённой политерием планеты Тредиа появились естественным путём, а не взращены соклетником для удовлетворения нужд. Вид жалкий (Нетяж извинился) и подчинённый соклетнику в такой мере, что их совместное существование похоже на симбиоз. Точнее сказать, было бы похожим, если бы сходные с Глебом гуманоиды (Нетяж снова извинился) хоть что-нибудь существенное получали от этого сосуществования. Он использует их в качестве эффекторов и манипуляторов, они обслуживают его дигестальную систему и надстраивают политерия, руководствуясь прямыми его указаниями. Он же взамен ублажает их смехотворные изолированные нервные системы примитивными удовольствиями. Но это ещё полбеды, в конце концов, не всё в недолгой жизни углеродца удовольствие, говорил Нетяж, хуже то, что мерзкий соклетник посягает на свободу их сознания, если только сумеречные мыслишки можно считать сознанием. Он внушает им, что они – венец чьего-то там творения. Создавая соответствующие образы, он подталкивает их к безудержному размножению – само собой разумеется, не без умысла; такому экспансивному субъекту, как он, нужно много рабов. Но самое ужасное – эти придавленные ощущением собственного иллюзорного величия углеродцы полагают себя свободными! «Это ли не ОТВРАТИТЕЛЬНО?!» – вопрошал Гелиани.

Глеб лаконично выразил согласие. Оветил кратко, потому как, что ещё сказать? Конечно, отвратительно, когда бесчеловечный супермыслитель использует живых, пусть и не очень развитых в интеллектуальном отношении собратьев по разуму. Да, это ужасно – держать мыслящее существо в плену иллюзий. Да, хуже не бывает несвободы, чем иллюзорная свобода, потому что в этом случае освободить индивидуума может только внешняя сила и только путём разрушения сладких грёз. «И есть очень хочется, – думал между тем Глеб, – или хотя бы выпить чайку. И посмотреть, что на Земле нового».

Нетяж истолковал лаконичность полученного ответа по-своему, принял за согласие и приглашение к сотрудничеству.

«Тогда вопрос», – отстучал он и поставил двоеточие.

Глеб собирался было ответить, что комментариев не имеет, но Гелиани опередил, с такою скоростью затарахтел клавишами, что машинка от вибрации поехала по столу.

Спрашивал, полагает ли уважаемый гуманоид, что собратья по разуму нуждаются в освобождении? Считает ли он, что в подобном случае допустимо применить к поработителю грубую силу? Должен ли негуманоид прислушаться к мнению гуманоидного эксперта? Считает ли Глеб, что расстояние между негуманоидным и гуманоидным суждениями следует определять в инцидентном метризуемом пространстве избыточной мерности? Применима ли при построении первого приближения нечёткая эпсилон-метрика? Можно ли утверждать, что в случае положительного ответа на предыдущий вопрос мнение одного гуманоида эквивалентно суперпозиции мнений всех возможных гуманоидов?

«Да», – ответил Глеб, поймав машинку у самого края стола. «По всем вопросам?» – переспросил Гелиани. «Да», – ответил Глеб наудачу, потому что голова от треска раскалывалась и хотелось есть. «Спасибо, – дистанционно отстучал Гелиани, выкатываясь из комнаты релаксации. – Я принял во внимание Ваше уважаемое мнение. Надеюсь, Ваши сопланетники оценят действия бозоидов правильно. Прощайте. Вечно Ваш, Нетяж Гелиани XXVI-ой Бездетный, главный надзиратель за чистотой волновых функций, настоящий член Большого Совета Бозоидов».

«То есть как – сопланетники?» – холодея, набрал одним пальцем Глеб. Есть ему почему-то перехотелось, а пить… Выпил бы. В горле пересохло.

Нетяж не ответил.

«Эй, ты! – с силой отбарабанил Глеб. – Кого ты назвал политерием?!»

И на этот вопрос не последовало ответа.

«Слышишь меня?! Ты, сопля в скафандре!» – зверея отбил Глеб.

«Сам такой», – отпечатала машинка и больше на запросы не отзывалась. Изведя на ругань пару листов, Глеб сообразил, что тратит время даром. Не до еды стало ему, не до питья и не до отдыха. Презрев рекомендации врачей о необходимом перерыве между прыжками, он бросился к энтенглеру, экстренно телеперекинулся первым классом на Луну, там связался со службой безопасности, но его не стали слушать, подняли на смех. Никаких признаков инопланетного вмешательства не зарегистрировала служба безопасности, и регистрировать со слов «какого-то психа» не собиралась. Тогда Глеб решился на отчаянный шаг – вернулся на пересадочную станцию альфы Малого Пса, чтобы отправить начальству Нетяжа Гелиани по гравитационным каналам жалобу.

– Понимаешь, – говорил мне Глеб. – Этот зловредный бозоид запросто мог учинить какую-нибудь подлость с энтенглером нашего отсека или с синтезатором. Прилетел бы я тогда сюда в таком виде… Слушай, ты точно помнишь, что на ногах должно быть именно пять пальцев?

Рассмеяться бы в ответ, но Глеб заразил-таки меня страхом. Кого же Гелиани у нас на Земле обозвал политерием? Вроде бы Океана Разума на милой нашей планете не было. Я, во всяком случае, не заметил ничего похожего.

– Ну и? – спросил я. – Получилось связаться с начальством этого типа?

– Если бы, – мгновенно помрачнев, буркнул Глеб. – Их юпитерианская база не отвечает, выдаёт код «абонент ликвидирован». Я посмотрел по журналу, куда смылся Нетяж…

– И?

– Эта станция, пока я прыгал на Землю, закатилась за горизонт событий. Понимаешь ли, Изя…

– Ёся, – поправил я, но Глеб не обратил внимания, мычал:

– Понимаешь… Можно было бы нагнать его, прыгнуть отсюда к Большому Псу…

Он вскочил. Я попытался удержать. Куда там – видно же, не в себе человек. Ещё бы, столько прыжков подряд.