Колодезная пыль
– Тон-н! – прозвучал за спиною гонг.
– Я занят! – раздражённо бросил Ключик. Никак не мог добраться до нужного слоя.
– Тон-н!
– Чтоб тебя задавило! – рыкнул артмастер, но – делать нечего, снял палец с карусельной панели выбора слоя и повернулся к службам. Пиктограмма в виде телефонной трубки налилась изумрудным светом. Входящий вызов.
– Тон-н! – в третий раз ударил гонг.
Выходить не хотелось, Ключик тронул пиктограмму. Болтать в мастерской – пошлое дело, но меньшее зло.
– Сейчас-сейчас! Он подойдёт, я знаю, – мурлыкнула из пустоты Ленка Викторовна. Впечатление было такое, что говорила отвернувшись. После паузы стеклянными бусинами рассыпался в темноте её смех. Кто-то третий рассмешил её, отпустив в адрес Валентина Юрьевича шутку.
– Да, он такой, – смеясь, подтвердила она.
– Какой? – спросил у пустоты Ключик.
– Дремучий, – пояснила жена. – Валяа-а, я тут смотрю квартиру, и знаешь, что думаю? Как мы жили в этой твоей затхлой норе? Ведь там нету воздуха, одна пыль! Отвратительное старое дерево повсюду, кирпич, дранка, штукатурка… Перхоть! Фу! Песок в щелях, как грязь под ногтями у покойника. Твой дом – труп. Как хорошо, что наконец-то его зароют! Слу-ушай, Валь! Тут небо! Ты слышишь? В спальне на полстены – небо! Валя-а! Чего молчишь? Как бы мне хотелось тебя встряхнуть! Ты весь вывалялся в пыли, Валь…
– Это моя пыль, – угрюмо сообщил Валентин Юрьевич, слушая смех жены. – Ты пьяна?
– Я? Просто здесь воздух и небо. Немного шампанского за знакомство. Спры… снули пред-ва-рительный договор.
– Ты, значит, уже подписала, – сказал Валентин Юрьевич и сам удивился, до чего неприятно получилось.
– Конечно, подписала. А что? Упускать такой вариант?! Ну нет, зря что ли я, как ломовая лошадь… И Евгения надо бы отпустить к его невесте, правда, Женечка? Валь, только не говори, что ты против.
– Мне всё равно. Пусть катится к невесте, чёртов твой Женечка. А ты…
– Как ты можешь?! Незнакомого челове… Что-о? Ты и меня тоже? Ва-аль!
– Идите вы все к чёрту! – заорал в темноту Ключик, не в силах более сдерживать клокочущую ярость. Если б мог, швырнул бы туда чем-нибудь тяжёлым, но судорожно сжатые светящиеся пальцы схватили пустоту. Это нисколько не успокоило артмастера, наоборот, подлило в огонь масла.
– Пошли! К чёрту! Все! – плевался словами Ключик. Никак не мог угодить пальцем в рубиновую пиктограмму, поэтому шарахнул наотмашь. Кулак проскочил сквозь, пиктограмма налилась кровью. Отбой. Но артмастер всё ещё отплёвывал вместе с желчью остатки утренних дрязг:
– Всех вас в шестую квартиру к Вельзевулу в сортир! Слоны голубые с невестами, Маргариты с грибами, все! Построились парами и пошли к свиньям, с видом на реку топиться! В котлован с бактобетонным дерьмом по уши! И чтоб вас там задавило битым кирпичом пополам с перхотью! Кха! Кха!
Поперхал охрипшим горлом, немного остыл. Хотел прижать к вискам руки, но, как и всегда, вовремя остановился. Небытие, тела нет. Пульс в висках и кашель – всё это за пределами пустоты, как Ленка. «И хорошо», – не без досады подумал артмастер. Повернулся к рабочей зоне, перетащил поближе панель слоев, крутнул её, наудачу ткнул в карусель, и – надо же! – с первого тыка угодил в последний слой интерьера. Осталось подняться на уровень выше и…
– Тон-н! – грянул за спиною гонг.
– Перезвонила всё-таки! – Ключик бросился к зазеленевшей трубке, снова потеряв искомую границу между интерьером и экстерьером. – Ленка?!
В пустоте прозвучал незнакомый мужской голос:
– Валентин, э-э, извините, не знаю отчества.
– Юрьевич, – подсказал артмастер. Вышло суховато, потому что надеялся услышать жену, а не какого-то тенора.
«Кстати, кто это? Не Женечка ли?» Впрочем, всё разъяснилось быстро.
– Управляющий «Би Би Элефант» вас беспокоит, Старицкий моя фамилия, – представился тенор. – Владимир Александрович. Мне доложили, что вы, находясь незаконно в отселённом доме номер десять по улице Девичьей, оказались по собственной неосторожности в э-э… безвыходном положении. От лица общества с ограниченной ответственностью «Би Би Элефант» я должен поставить вас в известность, что все последствия ваших безответственных действий…
– Минутку, – остановил управляющего Валентин, пытаясь собраться с мыслями: «Ответственность – безответственность… Управляющий. Погонщик слонов. Незаконно? Это ещё почему? Сертификат у Ленки на руках, обмен пока не состоялся, компенсация за квартиру не получена, я тоже в своём праве. Спокойнее. Криком здесь не поможешь».
– Минутку, Владимир… как вас?
– Александрович.
– Так вот, Владимир Александрович, квартира четыре в доме по улице Девичьей принадлежит мне. Положенной по закону компенсации от муниципалитета я не получил, нахожусь в своей квартире на законном основании. Нахожусь, и, заметьте себе, буду находиться, пока не истекут два календарных месяца со дня погашения компенсационного сертификата.
– Два месяца?! – вполголоса пропел тенор.
– Два месяца! – подтвердил Валентин. – И должен поставить вас в известность от собственного лица, что я, Ключко Валентин Юрьевич, намерен немедленно обратиться в муниципалитет с жалобой на действия вашей лавочки. Вы чуть не сорвали мне деловую встречу с гри… Знаете с кем? Лучше вам не знать.
«Да я и сам не знаю, кто он», – мельком подумал Ключик, но продолжил в том же тоне:
– Если по вашей вине я не смогу выполнить срочный заказ – а сроку у меня на выполнение неделя, – знаете, что я тогда сделаю?
«Чёрт меня знает, что я тогда буду делать. Возможно, скажу грибу, что придётся ему подождать ещё неделю».
– Два месяца! – трагически взвыл тенор. – Но бактобетон уже пошёл!
– Два месяца и ни днём меньше! – сурово отчеканил Ключик. – И все эти два месяца мне нужно где-то брать еду, питьё, куда-то выбрасывать мусор…
– Бактобетон пошёл, – бормотал управляющий, – Скоро пройдёт «ноль»… Эвакуация? Послушайте, господин Ключко, я, конечно, приношу вам всяческие извинения от себя лично и от фирмы, но войдите в моё положение. Единственное, что я могу предпринять, – обеспечить эвакуацию. Мы подгоним автовышку, снимем вас. На каком вы этаже?
Эвакуация. Документы, деньги… А книги?
– Минуточку, Владимир, – сказал Валентин и высвободил голову из небытия. Пустота отступила, дом обнял выбитого из колеи хозяина.
Валентин сгрёб со стола древнюю радиотрубку и опрометью кинулся в гостиную, где рядами по стенам книги, книги; где в дёшёвых рамах отцова мазня. Фортепиано. Снова книги. Статуэтка Дона Кихота с книгой в руках, а под ногами Рыцаря Печального Образа, там, куда указывает острие кукольного меча, на книжной полке за стеклом щербатая синяя тарелка. Эвакуация? По семейному преданию в тот день, когда во время налёта бомбой разворотило внутренности дома номер десять по Девичьей, семьи по счастливой случайности дома не было. На второй после налёта день Ключика-старшего, Юрочку, взбалмошные родственники отправили на развалины – разведать, что и как. Война только ещё притронулась к городу, никому из взрослых не пришла в голову простенькая мысль – посылать в разбомбленный дом десятилетнего мальчишку небезопасно. Ключику-старшему по малолетству мысль эта тем более не могла прийти в голову. Крыши у дома не было, но устояли стены. Кое-где встречались и перекрытия, лестница на второй этаж уцелела. По ней и вскарабкался Юрочка к пролому в кухонной стене и, сунувши голову в самое сердце искалеченной квартиры – в кухню, увидел на вершине безобразной кучи из битого кирпича, досок и драни вот эту самую голубую тарелку. Целёхонькую. С риском свернуть шею он спас её и принёс семье. Прочее имущество прихватить в эвакуацию не удалось, после первого нежного прикосновения война взялась за город грубо. Всё, кроме голубой тарелки, пришлось наживать заново.
– Эвакуация? – переспросил у радиотрубки Ключик-младший. – Нет, я не согласен.
– Не согласны? – с готовностью отозвался тенор, будто только того и ждал. – Великолепно. Тогда я отмечу вас как отказника и переправлю жалобу в муниципалитет. Та-ак. Девичья. Десять. Ключко. Валентин. Эвакуация. Отказ. Статус? Потерпевший. Отправлено. Всё, Валентин Юрьевич, ищите ваш запрос в электронном муниципалитете под номером…
Управляющий повеселел, цифры диктовал празднично, однако Валентин Юрьевич Ключко номер не записал – некуда было и нечем. Он машинально распрощался с тенором и, слушая короткие гудки, стал обдумывать, чем грозит отказ от эвакуации и к чему обязывает законопослушного гражданина статус потерпевшего.
Глава третья
Грубая настройка скелета автомобильного кузова была закончена, можно бы взяться за доводку, но Ключик заметил вдруг, что мажет мимо меток привязки «Прерваться надо бы», – решил он и потащил с головы шлем. «Экая тьма за окном, не хуже чем в мастерской. Который час?»
На стенных часах, с анероидом которые, восемь с четвертью, вечер. Семьсот сорок два миллиметра на барометре. Валентин кряхтя вылез из кресла – ноги-руки затекли, в глазах пятна, мутит, – постучал по выпуклому стеклу. «Вот оно что». Остроносая стрелка перескочила на дождь. «Семьсот тридцать, потому и мутит», – подумал артмастер, но тут же понял: не виновата погода, просто очень хочется есть. «И опять пересидел в шлеме. Забылся». Инструкция предписывала после двух часов работы перерыв, но как прерваться, когда держишь в каждой руке по оси, локтями правишь радиусы кривизны, а правой ногой тянешься выключить тупой сплайн-аппроксиматор. Или когда мечешься подобно ошалевшей мухе из одной точки обзора в другую, силясь понять, в какой момент летит к свиньям перспектива и вырастает на спине модели квазимодов горб. «Ночью снова будут мучить кошмары, одно спасение – плотно поесть». Ключик поплёлся на кухню, на ходу соображая, осталось ли в холодильнике съестное или придётся переться на ночь глядя в супермаркет заготовлять фураж. Жены вроде бы нет дома? Ленка!
Задавленная темнотою память ожила. Ленка так и не перезвонила. Квартира с видом. Женечка. Пыль. В супермаркет не выйти. Стальная леди. Арестант. Погонщик слонов. Эвакуация. Потерпевший.
Ключик переменил намерение, не направо по коридору в кухню (всё, что там было, почато вчера и доедено утром), а налево, в гостиную повернул. Из окна выглянуть. На подоконнике телефонная трубка. «Ну да, тут я её и оставил, когда решил: чем тратить время на муниципалитет, лучше возьмусь за работу. Посмотрел в окно, подумал…»
– Да, я подумал о том, как буду за жратвой со второго этажа выбираться. Подумал я так и решил: а ну его к чёрту, потом позвоню в мэрию, пусть там решают, как помочь потерпевшему. А ведь можно было бы…
Валентин вытянул из кармана джинсов связку соседских ключей. «Можно к Вельможным спуститься и через их окно вылезти на улицу, – подумал он, погремел ключами, поморщился. – Ну нет. После того, что на прощание наговорила Василиса? И я ей. Лисе Вельможной. Я тоже хорош. Нет, ноги моей там…»
В памяти ожила склока, зашевелилась, как в мешке дикобраз.
***
Василиса принесла ключ последней, с неделю назад. Не переступая порог, протянула ногтистую пухлую лапку ладонью вверх и, старательно не попадая в глаза, проговорила с ненатуральной живостью:
– Привет, Ключик. Ма сказала, ты заделался ключником?
Помолчала, заметила, что похожий на золотистую рыбку ключ не исчезает с ладони; глянула, отвернулась и снова буркнула в сторону:
– На, возьми.
Каблучок лисьей туфельки нетерпеливо прицокивал по плитчатой нижней веранде. Поскрипывала натянутая на телесах Василисы дорогая тиснёная кожа куртки. Круглое, замакияженное наглухо личико выглядело как обычно, но что-то произошло с голосом. Выцвел.
Валентин поймал рыбку за брелочный хвост и с некоторым опозданием поздоровался:
– Привет, Василиса.
Повисла пауза. Вельможная молча смотрела в сторону; артмастер с профессиональным интересом изучал массивную пустяковину, украшавшую собою мочку лисьего уха.
– Больше ничего не хочешь сказать, кроме привета? – бесцветно поинтересовалась, выждав, сколько хватило терпения, соседка снизу.
Ленка Викторовна уверяла Ключика, что Василиса к нему более чем неравнодушна. Повторив много раз собственное измышление, сама в него поверила и поэтому относилась к девушке с ревнивым высокомерием. Ключик, знавший соседку с того дня, как её торжественно привезли из роддома, жалел девчонку, считая глупышкой и несчастливицей. Властная мать, отец – запойный философ, вечно вокруг истерический ор. Даже чёрный вальяжный кот Вельможных, названный в честь главы семьи Василием, и тот подвергался остракизму ежедневно за распутный нрав, хоть и не был пойман на горячем ни разу. Может ли в таких условиях расцвести бледненькое растеньице? Неудивительно, что ушла из дому лет шестнадцати и с тех пор появлялась на Девичьей редко. Не странно, что регулярно попадала в истории. Вполне естественно, что за помощью обращалась не к матери (та, громогласно скандаля, нередко обзывала дочь потаскухой), а к соседям. Выглядела при этом, несмотря на попсовый прикид, жалко, и Ключик её жалел. «Вправду что ли она ко мне… – покаянно размышлял он, сжимая отобранный у Василисы ключ. – Боится потерять и потому в глаза не смотрит? Не хочу ли я ей что-то сказать?.. Но что?»
– Василиса, всё к лучшему. Ну, бывает, надо с чем-то расстаться. И чем плохо – ты сможешь разъехаться с родителями. Я слышал, что ты… Я хотел бы… – Ключик мучился, подбирая слова, но подворачивалась плоская банальщина вроде счастья в личной жизни.
– Расстаться?! Слышал он! Нет, ну знала я всегда, что ты тот ещё жучок, но это перебор, – с неожиданной злостью выпалила Вельможная и теперь уж глянула прямо в глаза. – Слышал. Растрепали тебе, а ты и решил под шумок сбагрить, думал – съеду, забуду.
– Что сбагрить? – опешил Ключик.
– Шматьё моё и технику. Что, скажешь, не ты тут химичил на раздаче?!
Ольга Александровна, когда съезжала, оставила Валентину ключи от квартиры номер три и попросила отдать кое-какие вещички двум-трём родственникам, которые зайдут на днях. Обещала присылать записки с точными указаниями. Первые десять-пятнадцать человек действительно предъявляли пожелтевшие выдирки из тетради в косую линейку, на которых пляшущим почерком Ольги Александровны накарябано было: «топчан вас зел бол комн», «мойка кух» или «занаве цветаст все», а ниже красовалась разбитая параличом подпись. Хоть гости и не были похожи ни на кого из Вельможных, особенно вьетнамец, унесший все цветастые занавески, Ключик исправно выдал и занавески, и топчан Василия из большой комнаты, и мойку из кухни, и множество других полезных вещей. Через две недели поток записок иссяк, но родственники поступали в том же темпе. И гости пошли какие-то подозрительные, поэтому пришлось Валентину Юрьевичу требовать телефонного подтверждения, каковое подтверждение он получал неизменно. Обязанности кладовщика утомили его. Вещи, казалось, не закончатся никогда, но в один прекрасный день явилась бомжеватого вида компания и забрала всё тряпьё, ворохом валявшееся по углам, а напоследок сняла карнизы и обрезала под потолок люстры. Каждая тряпица при этом послужила объектом отчаянного телефонного торга, в итоге кладовщика ожидал приз: соседка сдержано поблагодарила его в телефонном режиме и сказала, что больше не придёт никто. Вполне понятно – приходить-то незачем, разве что Ольга Александровна ухитрилась бы продать кому-нибудь паркет и бывшие в употреблении обои. Но кое-кто всё же пришёл. Василиса Васильевна Вельможная.
– Ты о вещах? Ну, я отдавал, – помявшись, ответил Валентин.
– Ну-ну, баранки гну, – жёстко молвила Лиса Вельможная. – Деньги где?
– Твоя мама…
– Ты стрелки не переводи. Па говорил, что из всех соседей самый хитрозобый Паша, но оказалось – нет. Мать, говоришь? Короче, вот как сделаем. Я там тебе денег сколько-то была должна, так теперь в расчёте. Если что, остаток слупишь с моих. Можешь квартиру нашу сдать пока суд да дело, свободна же. Всё. Некогда с тобой вошкаться, у меня скоро свадьба. Привет.
– До свидания, – выдавил Валентин, глядя, как Василиса спускается по четырёхстопной лестнице.
– Лучше прощай.
– Поздравля… – начал Ключик, но не договорил. Поздравлять некого, лиса вильнула хвостом, скрылась.
Валентин ободрал с ключа брелок, поискал куда деть, не нашёл и с досады швырнул в угол. «Чтоб я ещё раз! Ноги моей больше в их квартире не будет», – думал он, накручивая на кольцо связки последний соседский ключ. Тоскливо стало ему. Вспомнилось, какою Василиса была, когда впервые пришла просить денег в долг, и какою была, когда заглядывала по-кошачьи в окно кабинета, взобравшись на старую акацию. От акации остался корявый неохватный пень, а Василиса… «Когда успела остервенеть? Не заметил. Почему только она? Все мы».
На облитой осенним солнцем нижней веранде он стоял неделю тому назад и разглядывал связку с ключами всевозможных цветов и фасонов. Пытался вспомнить.
Рассобачились. Когда? Да вот же, когда потянулась бодяга с расселением. А началась она, как и положено, склокой.
***
Середина июля, жара. Солнце ушло, окна кабинета нараспашку, но это помогает мало, дворик раскалён, как жаровня. Утром – ничего, с восточной стороны дом закрыт высоченной стеною многоярусной дорожной развязки. Днём – ничего, с юга зеркальной скалой торчит новострой. Но часов после трёх, в самое пекло, солнце выглядывает из-за стеклянной грани высотки и заливает двор жаром. Нет спасения от него, не помогает зажатый в каменный угол ясень. Восьмой дом прикрыл бы, но он снесён, от строительного забора толку мало. Акация спасла бы, но её спилили давно, в полдневной тени пня может укрыться разве только мышь. И остаётся мучиться в зашторенной комнате от духоты, потому что клиенту всё равно, потел артмастер над заказом или нет. Но часам к пяти можно распахнуть настежь окна, чтобы хоть горячим ветром, но обдуло лицо.
В половине шестого, в середине июля Ключик полулежал в рабочем кресле, расслабленно следя за тем, как плавятся в восходящих потоках облизанные солнцем леденцовые грани небоскрёба. Заказ сдан, можно пожить на выдох.
– Куда это вы, Ядвига Адамовна? – услышал он и подумал: «Резиновая Зина не дремлет. Глаз да глаз».
Зинаида Исааковна Гольц из пятой квартиры редко упускала случай узнать цель соседских перемещений.
– К подруге, Зиночка, золотце, – ответил звучный голос Ядвиги Адамовны Вишневской, редкой красоты и душевности женщины, до старости ухитрившейся не растерять оба качества.
– А не в мэрии ли случайно работает ваша подруга? – пискнула Резиновая Зина тоном, не предвещавшим ничего хорошего.
«Чего она взъелась?» – лениво подумал Валентин. Вставать не хотелось.
– Она давно на пенсии, – ответила Ядвига. Вставать не было нужды, чтобы представить, как она остановилась на лестнице, подняла голову и заломила левую бровь.
– Значит, она подвизается там на общественных началах, – ядовито скрипнула Резиновая Зина.
– С чего это вы взяли, Зинаида Исааковна?
– А с того, Ядвига Адамовна, что сегодня принесли странное письмо. Признайтесь, вы тоже получили. Ведь так?
– А, вот вы о чём! Но, простите великодушно, какое я к этому имею отношение?
– А такое! Кто недавно сказал Павлику Зайцу, чтоб уже искал дом?
«Письмо? Какое-то пришло. Я ещё подумал, опять бумажный спам. В прихожей оставил, не посмотрел даже. Причём здесь Павлик и его дом?» Павел Петрович Заяц, жилец из квартиры номер один, всем успел надоесть уговорами продать разом все квартиры в доме номер десять и переехать в деревню. Всерьёз его болтовню никто уже не воспринимал.
Тащиться в прихожую за письмом у Валентина Юрьевича желания не было. Между тем, пикировка под окном перешла в новую фазу.
– Вы и ваши друзья из мэрии, подлецы-демократы, разграбили страну, – митинговала Резиновая Зина. – А теперь вы хотите выжить нас из дому? Не выйдет!
Несомненно, Зинаида Исааковна открыла дверь полностью, и, уперев левую руку с отставленной горстью в тощий бок, указательным пальцем правой изображала метроном.
– Что разграбили? После ваших друзей коммунистов от страны остались одни развалины, – приятным контральто возражала госпожа Вишневская. – Выселять из дому это ваши методы, Зинаида Исааковна. Нет, ну это же надо! У меня знакомства в мэрии?! Прошу прощения, а ваши связи, на которые вы вечно намекаете?
Вне всяких сомнений, Ядвига Адамовна вернулась на веранду и теперь стояла перед старой комсомолкой в третьей балетной позиции. Внизу грохнула дверь. «Зина вышла из себя во двор», – решил Валентин. И точно – после короткой зловещей паузы прямо под окном вскрикнули: «Мои связи! Она говорит – мои связи!» Слышно было великолепно, точно из первых рядов партера. Видеть необходимости не было, и без того понятно, что Зина спустилась по лестнице, затем, стоя к зрителям спиною, воздела руки к небу подобно королю Лиру и вскричала. Всё было как обычно. В открытое окно кабинета полетели либералы и кровавое энкавэдэ, плутократы и диктаторы, ночные бабочки и банные комсомолки; фурией Троцкий влетел, следом протиснулся Сталин, держа под мышкой товарища Берию, потом почему-то проскакал навстречу Петлюре батька Махно. Впрочем, до настоящего времени стороны не дошли – быстро выдохлись, дал себя знать возраст. За восемьдесят обеим. Вынужденное перемирие. За кашлем и оханьем донеслось до Валентина, как бы из-под земли:
– Вася-а! Вась!
Ольга Александровна звала кого-то: кота или мужа.
– Вася-а! Слышишь меня? Выдь во двор, мне отсюда не слышно!
Оленька Вельможная имела обыкновение в это время суток сидеть у окна своей квартиры – того, что во двор. После рождения дочери расплылась, выходить в мир стало ей тяжко, поэтому утром, подобно сказочной красавице, садилась к северному окошку – к тому, что выходит на улицу, а вечером перебиралась к этому, южному. И витязей посылала на подвиги.
– Вася! Выдь, послушай, про что они. С письмом чего-то. А я тебе говорю выдь! После расскажешь.
Значит, муж, а не кот. Кот, если что и услышит, ни за что не расскажет. Не так воспитан. Джентльмен.
Очевидно, Вася Вельможный, в мальчишестве Дубровский, поддался на уговоры. Ключик услышал как: «Василий Степанович, вот вы как человек высокообразованный скажите, кто виноват?» – слегка задыхаясь, выговорила Резиновая Зина.
– Философ-водопроводчик! – иронически прокомментировала неподражаемая Ядвига.
Василий Степанович Дубровский на самом деле получил хорошее образование, окончил философский факультет университета, но обзаведясь семьёй, сменил фамилию и сделался слесарем-водопроводчиком. Пристрастия к философским умопостроениям не утратил, однако под давлением обстоятельств и жены приобрёл новую склонность – ноблесс оближ! – запил.
– А что тут у вас такое? – хотел спросить Василий Степанович, но получилось у него только: «Ашот тутуас акоэ?» – поскольку конец рабочего дня уже был отмечен должным образом.
– Фу-у! – сказала Ядвига Адамовна. Надо полагать, вопрос угодил в неё вместе с выдохом.
– Ай! Да вы сядьте, Вася, – засуетилась Резиновая Зина, в которую угодил не вопрос, а сам Василий Степанович.
Во дворе завозились, покрикивая изредка: «Фсёяссам!» «Сюда, Вася, на крылечко. Осторожно!» «Ашот тутуас?» «Вот он, ваш пролетарий умственного труда, Зиночка, во всей красе».
– Траит суа квемкве волуптас! – звучно и неожиданно отчётливо изрёк, утвердившись на крыльце Вельзевулова логова, философ-водопроводчик.
– Знаю я ваши страсти, – заметила Ядвига Адамовна Вишневская, непримиримая к чужим порокам.
– Правильно, Василий Степанович, все беды от попов и ханжей, – поддержала соседа Зина. Латыни не зная, подозревала, что всякое латинское высказывание имеет клерикальный или антиклерикальный смысл. – Кстати, о ханжах. Павлика бы вызвать сюда, если он дома. Кажется мне, Ядвига Адамовна, что вы с ним по квартирному вопросу снюхались.
«Вызвать в собрание товарища Зайца и отхлестать, – подумал Ключик. – Зина соскучилась по партактивам».
– Снюхались?! Вы полагаете?! – вскипела госпожа Вишневская. – Что ж, позову, если вы настаиваете. Но вряд ли он дома.
– Нусквам эст куи убикум эст! – заявил Василий и скабрезно хихикнул.
Вишневская не услышала, ушла звать Зайца, а Зинаида Исааковна не поняла, сказала только: «Не выражайтесь, Вася», – потому что при словах «куи убикум» философа подвело произношение. Как и предполагала Ядвига, главы семейства Зайцев, Павла Петровича, не оказалось дома. Вместо него пару минут спустя госпожа Вишневская привела – Сюда, Катенька! Послушаете, что она тут врёт! – Екатерину Антоновну. «Добром не кончится, не случилось бы членовредительства, – забеспокоился Ключик. – С Павликом обошлось бы, он дипломат, но у Екатерины Антоновны южный темперамент. Надо туда спуститься». Катя Заяц, женщина с внешностью и телосложением Афины Паллады Джустиниани, родом была из кавказских греков и степенною казалась только на первый взгляд. Рождение трёх дочерей и сына нисколько не смягчило её нрава; мила и смешлива была лишь в добром расположении духа, в гневе же становилась страшною. Взвесив обстоятельства, Ключик засобирался во двор, но замешкался в прихожей. Письмо упало за вешалку и нашлось не сразу. Валентин разорвал конверт на ходу, вытащил стандартный, сложенный втрое лист, развернул. Пока спускался по лестнице, перед глазами прыгали слова: заявление, муниципалитет, аварийным, Девичья, компенсация, решение, явиться, жилищный, предоставить. «Что?!» – изумился Ключик, поименованный в письме «гр. Ключко В.Ю», но осознать в полной мере случившееся не смог. Только открыл нижнюю дверь, как:
