Сон Брахмы

– Помнишь лермонтовского «Героя нашего времени»? – вопросом на вопрос ответила она. – Каждое время порождает своих героев. Можешь считать, что Пелевин – герой нашего времени. Все деградирует перед концом ночи Брахмы. Оставь его, – ты ненавидишь не его, а свои пороки, которые он олицетворяет.

Я не стал спорить. Конечно, она была права. Я и сам давно пришел к выводу, что настоящая ненависть может быть только к самому себе. Просто ненависть персонифицируется во внешнем мире. Так психика борется с саморазрушением.

– Давай поговорим о тебе, – продолжала она, – о тебе и о последовательности событий, которые привели нас к этой беседе. Еще в юности я начала давать тебе уроки. Я водила тебя на фильмы об ученых, делала так, чтобы ты учился работать руками, сначала дома, потом во всяких кружках. Помнишь Валентина Александровича, который учил тебя электронике на станции Юных техников? Это тоже член твоего карраса.

– А зачем тебе электроника? – перебил я этот экскурс в историю. – Что тебе от этого? Вы же берете от нас только эмоции. А какая эмоция может быть от схем или радиодеталей?

– Ты невнимательно слушал Славу, – заметила она. – Он же рассказал тебе о разных типах потребностей. Мне нравится все новое, и я, как пастырь, знала, что наступит время вычислительных машин, которые перевернут мир. Мне хотелось, чтобы ты был готов к этому. Это называется «потребность в вооруженности». Ты должен был быть вооружен к этому времени. Кроме того, восторг который ты чувствовал, вооружаясь, питал меня. Мне это очень нравилось – это та пища, которую я люблю, – сказала она и мне показалось, что она облизнулась.

Я не верил своим глазам и ушам. Идея пастырства предстала передо мной не в таком отталкивающем свете, как раньше. В самом деле, что плохого, что я отдавал ей часть своих эмоций в обмен за руководство и помощь. Я вспомнил свою мать – обычного бухгалтера, которая, глядя по телевизору научно-популярные передачи, стискивала руки, прижимала их к лицу и говорила: «Как я хотела стать научным работником!» Или даже просто работать в лаборатории. Пусть даже простым лаборантом! Как жаль, что моя жизнь была так скучна…» С неожиданной для себя симпатией я посмотрел на Славу. Она продолжала:

– Я видела в тебе тягу к социальной активности, причем с экстремистским уклоном. Тут я ничего не могла сделать напрямую. Пришлось потворствовать тебе, но так, чтобы контролировать ситуацию. Я привела тебя в Москву в 93-м году, чтобы ты понял, что политическая борьба – это игра в роли пешки, которая воображает, что она играет.

– Ты играешь ту роль, на которую способен, – возразил я.

– Это верно – роль ладьи или пешки ты получаешь от рождения, – согласилась она. – Но одно дело, когда ты играешь и совсем другое, когда играют тобой. Вспомни хотя бы события 2-3 октября 1993 года.

Я думал об этом всю ночь, когда возвращался из Москвы после недели столкновений с омоном, штурма Останкино и расстрела Белого дома. Как и все участники этих событий, которые в последующем назвали Октябрьским восстанием, я был настолько вовлечен в них, что совершенно не видел того, что просто участвую в массовке спектакля под названием государственный переворот в России. Пелена спала с моих глаз только утром 5 октября, когда показался перрон вокзала моего города, и я увидел встревоженные лица встречающих. Внезапно я почувствовал себя одним из них. Разница была в том, что я знал сюжет предыдущего акта драмы, а они еще не знали. Я почувствовал их напряженное ожидание близких, которые возможно никогда не вернутся… «Это напряжение, эта вовлеченность в события и есть та пелена, которая заслоняет суть происходящих явлений», – подумал я. Передо мной открылась вся цепь событий: инерция советского сознания общества мешает грабежу общенародного состояния СССР; мировой кукловод не может ждать, так как Западный мир находится в глубочайшем финансовом кризисе и вот-вот свалится в яму похуже Великой депрессии двадцатых годов; пятая колона в России готова на все услуги, но мешает советское законодательство, нужно обострение ситуации; Ельцин получает команду разогнать Верховный Совет и исполняет ее указом номер 1400. Кажется дело в шляпе – «хазбулатовы» и «руцкие» должны поджать хвост и поднять лапки. Проблема состоит в том, что бескровная победа не бывает прочной. Нужна кровь, которая скрепит ее. Поэтому загодя готовятся участники будущей кровавой протестной массовки. Они накачиваются «справедливым гневом» через газеты типа «День», «Правда» и прочие. Они готовы по сигналу своих врагов выступить на сцену; сигнал поступает, и сотни тысяч подготовленных актеров садятся в поезда, самолеты и берут курс на Москву. Конечно, я был один из них. Характерный эпизод: когда мы ехали в захваченном военном грузовике в Останкино, один из нас оживленно рассказывал о том, что он потратил на билет из Якутска 100000 рублей и возвращаться с пустыми руками не намерен. Я спросил у него – что он имеет в виду? «Как что? – удивился якутянин – охуельциных сбросить и Империю восстановить». Наш диалог прервали возгласы, обращенные к парню, сидевшему рядом с кабиной водителя. Парень пытался ножом вырезать окошко в брезенте тента военного грузовика, который вез нас. «Ты что народное добро портишь?» – кричали мои возмущенные попутчики. Позже я видел сгоревшие остатки этого ЗИЛ-130 перед входом в административное здание останкинского телецентра. Несомненно, подавляющее большинство из них были искренними сторонниками уходящей эры социализма с его идеалами справедливости и жертвенности. Позже получило распространение мнение, что они дали арьергардный бой беспринципной пятой колонне мирового империализма, и тем самым спасли честь миллионов граждан СССР, преданных горбачевской партийной верхушкой. Это правда, как правда и то, что они стали лишь пешками в умелых руках кукловодов использовавших их для реализации своих планов. Да, в Москву приехала пассинарная часть бывшего Советского Союза. Приехала, чтобы согласно сценарию трагедии, быть убитой или раздавленной психологически. После того, как бо́льшая часть действующих лиц собрались на подмостках, начался второе действие спектакля – нас стали бить. Ежедневно, по многу раз в день, омон по приказу бросался с яростью бешенных собак и избивал протестующих, невзирая на пол и возраст. Избиения никогда не продолжались долго. Почти никого не задерживали, а если и задерживали, то просто избивали в автозаках и привозили обратно. Уже тогда пытливый наблюдатель мог бы обратить внимание на демонстративность этого разжигания ненависти и понять, что нас готовят к следующему, уже кровавому, действию драмы. После кульминации подготовительного этапа, во время баррикадных боев на Смоленской площади 2 октября, кукловод дает команду разрешить разгоряченной толпе разблокировать Верховный Совет с дальнейшим неизбежным походом на Останкино. В Останкино проливается первая кровь; Ельцин должен позвонить Бушу и звонит ему с просьбой расстрелять Верховный совет из танков. Буш должен сказать и говорит Ельцину, что без существенных уступок конгресс не одобрит этот расстрел. Ельцин не был бы Ельциным если бы поскупился насчет уступок – отдать США все запасы оружейного урана Советского Союза? Пожалуйста! Подписать соглашение о передаче в иностранную юрисдикцию важнейших месторождений полезных ископаемых? Пожалуйста! Верховный Совет расстрелян. Около тысячи погибших вполне достаточно, чтобы запугать, непривычное еще к массовым расстрелам, население, легитимизировать госпереворот и принять рабскую конституцию; Занавес закрывается. Антракт.

Поток воспоминаний прервал голос Славы:

– В целом ты усвоил урок, – одобрительно сказала она и добавила, – хотя часто бываешь такой тупой, что просто руки опускаются. Тут я сама виновата, – подумав, сказала она. – Я переусердствовала, понуждая тебя читать Сервантеса.

– А что Сервантес?.. – перебил я стараясь отогнать тягостные воспоминания.

Вместо ответа Слава проницательно взглянула на меня. Я видел, что события той ночи не тайна для нее и чувствовал желание как-то объясниться.

– Оставь это, – с досадой сказала она. – Я вижу, что этот урок остался незаконченным, а это значит то, что ты неминуемо вынужден будешь его повторить, только затем, чтобы в который раз убедиться, что ты не герой.

Мне нечего было возразить и я промолчал. То, что я не способен на настоящее бесстрашие, мне было известно и без нее, но ее бесцеремонность была все равно неприятна. «Черт бы тебя подрал с твоими уроками», – думал я. Между тем, она продолжала как ни в чем не бывало: «Через Грэм-Гриновских Уотерморлда из «Нашего человека в Гаване» я ввела в твою жизнь русскую Мили, чтобы ты понял, что чужая жизнь – не твой путь. Это путь цигун – выплавление нового человека путем отравления прежнего. Помнишь золотую пилюлю, которую мастера цигун давали ученику? Эта пилюля убивала в нем все старое. Если он выживал – это был уже совсем другой человек. Вот и я дала тебе эту пилюлю. Я даже тебя в Гавану отправила, чтобы ты на месте, убедился, что это не твой путь».

Здесь снова нотабене: урок, который имела в виду Слава, я помнил очень живо и уже как-то обсуждал его с ее мужской ипостасью. «Брось, Старик, – говорил он, комментируя мое угнетенное состояние, – никакая человеческая привязанность, кроме связи родителей с детьми, не имеет ни искренности, ни силы. Не следует думать, что ты являешься исключением. В основе всех психических явлений лежит активность точки восприятия. Сама же точка восприятия появляется при оплодотворении яйцеклетки из точек восприятия отца и будущей матери в средине первого триместра беременности. При этом материнская и отцовская точки восприятия начинают отражать не только свои тела, но и тело формирующегося плода, а затем тело родившегося ребенка. Отсюда следует забота о сохранении этого тела и участие в его потребностях. В принятых в обществе терминах это называется «любовью к детям». На самом деле это естественный результат того, что интенсивность связи точки сборки со своим телом или телом рожденного ею ребенка, гораздо сильнее, чем описание мира, получаемое от органов чувств. Поэтому единственные настоящие чувства среди двойников – это чувства привязанности родителей к детям. Все остальное – это имитация чувств, пусть даже и неосознаваемая. Точка восприятия одного тела вступает в контакт с точкой восприятия другого и через вторую сигнальную систему пытается ею управлять так, чтобы достичь максимума положительных эмоций внутри тела, с которым связана. Разумеется, то, какие потребности удовлетворяются, зависит от приоритетов, которые предопределены самой точкой восприятия. Если в обеих точках восприятия преобладают витальные потребности, это создает устойчивую связь, потому что тела, контролируемые ими, просто могут удовлетворять взаимные потребности. Все остальные сочетания приоритетов потребностей порождают труднопримиримые конфликты и в целом ведут к тому, что связь между такими двойниками недолговечна.

– Особенно конфликтная ситуация складывается, – прокомментировала Слава мои воспоминания, – если в структуре обеих точек восприятия доминируют ролевые потребности. Для этого мы и ввели ее в твою жизнь. Но, она не оправдала наших надежд. Да, она действовала безупречно и должна была полностью разрушить твою веру в отношения с женщиной, как нечто смыслообразующее. Но она справилась с задачей всего процентов на 90. И знаешь почему?

– Смыслообразующее? Что ты имеешь в виду? – перебил я Славу.

Слава внимательно взглянула на меня, еле заметно усмехнулась и продолжила.

– Суггестия, что в человеческих отношениях есть, что-то высшее и самодостаточное, по сути, есть основное предназначение мировой культуры. Подверженные этой суггестии обречены на поиски идеала этих отношений, независимо от того, способны ли они к ним, или нет. Большую часть жизни ты провел в таком бесплодном поиске. Тебе нужен был хороший учитель, который на деле показал бы тебе, что это не так. Я привела его к тебе вовремя. Если бы он пришел в юности, ты сформировался бы как циник и построил бы свою жизнь на карьерных началах – бессовестной и бездушной конкуренции с другими людьми и наш нынешний разговор был бы попросту невозможен.

– Кстати, манипуляция через шаблоны, – вернулась она к прежней теме, – это повседневная реальность наших дней. Только шаблоны эти примитивные. Посмотри вокруг – современные двойники берут шаблоны поведения из голливудских фильмов и постепенно становятся животными. Целые ассоциации пастырей организуют эту индустрию. Животные очень непосредственно реагируют на окружающее. Эмоции при этом просто бьют фонтаном. Порочная практика, она погубит мир, – с осуждением сказала она и рассмеялась.

– Что тут смешного? – не выдержал я. – Вы совсем нас за людей не считаете! Проклятое племя!

– Ну, ну, – примирительно сказала она, – взгляни вокруг. В тебе еще бродит закваска двойника. Но ведь ты уже не совсем двойник! Не правда ли? Успокойся! Я засмеялась, потому что сама начинаю рассуждать с точки зрения двойника. Ну как можно погубить мир, который давным-давно погиб? Ну не смешно ли?

Я взглянул вокруг – мы стояли на шумной улице. Двигаясь вслед за моим телом, которое бесцельно бродило по улицам, мы сместились с исходной точки и теперь двигались по шумной улице.

– Ну, так на чем мы остановились? – деловито продолжила она, – на Сервантесе. Помнишь золотую пилюлю цигун? Тот, кто примет ее, никогда не будет прежним. Мигелю я тоже дала такую пилюлю. Правда это была пилюля в прямом смысле. Однажды, когда он, однорукий инвалид скитался в полном отчаянии и даже нанялся мытарем в налоговом ведомстве Севильи, я свела его с другим бродягой – авнтюристом, который вернулся из Нового света с жестянкой маринованных в меду галлюциногенных грибов рода Psilocibe Mexicana. Он угостил Мигеля и навсегда изменил его. Изменил так, что из автора посредственных пьес он стал автором бессмертного «Дон-Кихота». Помнишь принцессу Микомикону из второй части «Дон-Кихота»? Он зашифровал этот эпизод с пилюлей в ее имени: микос – по-гречески гриб, Микон – сказочный остров, полный чудес, на котором он побывал во время грибного полета. Такой же маневр я проделала и с Пелевиным.

– Что, ты тоже угостила его пилюлей из грибов? Что, он тоже ездил в Мексику?

– Зачем в Мексику? В Ленинградской области полно таких грибов, только из другого рода Semiplacenta. Надо только было пригласить его в буддийский лагерь под Выборгом. Он там еще собаку покусал, – она засмеялась.

– Собаку? – удивился я.

– А что тут удивительного? Он до этого Кастанеду переводил. Помнишь, там эпизод с собакой, которую обмочил Карлито? Ну вот, Витя, поел грибов – видит, дворовая собака на него смотрит неодобрительно. Он думает – Ах ты, такая-сякая! Обмочить тебя за это или нет? Для него это тогда больной вопрос был – как бы не попасться на плагиате кастанедовских книг. Пришлось ее покусать.

– Где-то у него было про грибной полет, – попытался вспомнить я.

– А, ну да, он косвенно описал это в «Чапаеве и Пустота». Помнишь, как сцену, в которой персонаж по фамилии Володин, преподает основы буддизма двум уголовникам? Был у них в лагере, один буддист, учил их «священному пути». Пелевин, что запомнил, что выдумал, – но в общем, передал, что понял – получилась версия буддизма для уголовников. А перед этим, в «Генерации П», тоже использовал эти впечатления, только под видом грибов Simiplacenta описал свой творческий взлет на примере копирайтера Татарского, который объелся сушеных мухоморов Генри Уоссона, – улыбнулась она.

– А Булгаков? Что тоже ел мухоморы?

– Ну нет, он не стал бы есть мухоморы ни под каким видом. До Уоссона это мог бы сделать только самоубийца, – ответила она. Пришлось его на какое-то время сделать морфинистом. Трудно мне пришлось, – сокрушенно заметила она. – Сложное это вещество – наподобие белены – сильно разрушает физическое тело, да и отучить от его приема сложно.

– Тебе было сложно! – с негодованием воскликнул я, вспоминая, чего мне стоил ее маневр с учителем безупречного эгоизма в виде «русской Мили». – А ему было каково?

Женщина посмотрела на меня с иронией. – А каково было тем животным, на которых ты проводил опыты?

«Что же, она права, не мне ее судить», – с раскаянием подумал я, вспоминая тысячи лабораторных крыс, мышей и собак, которые стали жертвой моих экспериментов в прошлом.

– К тому же, все они должны быть мне благодарны, за это выплавление. Ну, посуди сам, кто бы помнил сейчас автора «Галатеи», «Роковых яиц» или «Колдуна Игната и людей». Я подарила им бессмертие, – с гордостью сказала она и растаяла.

«Да, а вот я ничего не подарил своим жертвам, – с грустью и раскаянием подумал я. – Хотя бы кормил их как следует…»