День Хромосомы «Хэ»

Маленькое предисловие.

Данная повесть является не более, чем черной и мрачной сатирой на нашу современную действительность. А все персонажи не являются реальными лицами, они лишь часть фантазии автора и не более. Любые совпадения, которые Вы сможете здесь увидеть – лишь совпадения, а любые логические цепочки, возникшие в Вашем сознании, – лишь Ваши догадки и интерпретация текста повести. Автор никого не хотел оскорбить или задеть какие-либо чувства. Это обыкновенный черный сарказм и мрачная сатира. Спасибо Вам и удачного увлекательного прочтения!

1.

– И вот, что получается? На словах, как говорится, ты – Лев Толстой…

– А на деле?

– А на деле даже не Есенин.

– Даже не Есенин…

– Да, даже не Есенин…

Относительно того, как синхронно оба сказали: «Даже не Есенин», – они отпили пива из прозрачных стаканов с логотипами известных марок. Эта фраза зациклилась подобно электрическому току в цепи и вызвала некоторое подобие короткого замыкания. Его можно и назвать диссонансом, но не было необходимых противоречий для того, чтобы это был именно он. Просто замыкание на уровне восприятия мира где-то глубоко под костями черепа. Казалось, что эта фраза периодически выходила за пределы описанных границ, преодолевая все возможные барьеры, выходила куда-то к сонной артерии и пульсировала ей в такт: «Даже не Есенин, даже не Есенин, даже не Есенин».

Обыкновенная барная стойка, каких тысячи в наших городах, хотя может только в миллиониках. Два дешевых холодных пива, отрыжка, от которой щекочет где-то в области кончика носа, и от которой возникает кратковременное неприятное ощущение изжоги чуть глубже, чем кадык, но чуть выше ключиц. Возможно, эти сухарики давно бы были покрыты либо плесенью, либо мукором, либо спорами других маленьких грибков, вызывающих, например, кандидоз или что-то вроде того, но слой ароматической приправы был настолько толст, что, вероятно, все живое на их поверхности просто дохло, не задерживаясь там. Большим и указательным пальцем друзья захватывали каждый по очереди кусочек за кусочком и помещали в рот это чудо химической и хлебопекарной промышленностей. Слышался приглушенный хруст в висках, а с зубов слезала эмаль, пиво промывало ротовую полость, и цикл повторялся снова.

– Если это называют взрослой жизнью, то я хочу назад, обратно.

– М-м? – протянул Чувак.

– Что? М-м?

– В смысле: что ты имеешь в виду?

– В смысле: что постоянно то денег нет, а время есть, то деньги есть, а времени нет. Причем, все сводится всегда к одному общему блядскому знаменателю: времени и денег одинаково нет, – ответил Пук.

– Ну, и что ты ей в итоге подаришь? Или пока что к какому-то общему решению ты не пришел?

– Чувак, как это связано с моими размышлениями?

– Никак. Просто, ты же об этом паришься?

– Ну, да. Об этом, – ответил Пук, – не знаю, что подарю. Денег нет. Не знаю где их найти. Работа есть, а денег нет. Да еще с этими новыми праздниками. Ой, все заебало, – Пук умыл лицо невидимой водой и с громким стуком опустил локти на стойку..

– Ой, посмотри, какая милая барменша, милая азиаточка, – Чувак навел стаканом на барменшу, стоявшую на другом конце барной стойки.

– Вам еще подлить, – спросила барменша, увидев направленный в ее сторону стакан с пивом Чувака.

– Нет, спасибо, я, пожалуй, ограничусь одним стаканом, – Пук достал из кармана мятую сторублевую купюру и выложил ее на барную стойку, – чаевых у меня для вас нет, поэтому держите этот прекрасный воздушный поцелуй, – Пук поднес к губам ладонь, чмокнул пальцы, и резко оторвал руку от рта, глядя в черные глаза барменши.

– Эм, спасибо, но не стоило, – она взяла помятую купюру и выбила чек, – а вы будете что-то еще, – спросила она Чувака.

– Нет, я, вероятно, тоже «пас», – Чувак достал кошелек, из которого тоже вынул сторублевую купюру.

Пиво успело стать теплым, обнажив вкус спирта. Спирт понемногу начал испаряться и витать где-то на границе сред стакана. Свет в баре естественным образом приглушался из-за захода солнца, оставляя красные полосы, пробивающиеся через жалюзи оконного проема. Они все также продолжали сидеть и пить пиво, но уже большими глотками, чтобы эта поносная ссанина побыстрее кончилась.

– Так, в результате, что будешь дарить?

– Знаешь, я еще не решил. Ну, вот смотри…

– Очень внимательно.

– Да.

– Извини, продолжай.

– По факту я вообще ее не люблю. Но и не ненавижу. Ничего. Пустота. Как по дереву постучать. Просто, тук-тук. Да и еще этот новомодный гендерный праздник. День хромосомы «Хэ». Кто вообще это придумал?

– Новомодный, но хотя бы плюсом еще выходные.

– Да, нам бы только отдохнуть.

– Ладно, это – лирика.

– И вот не знаю. Денег нет, она хочет какую-то «Японскую говняшку». Какую-то другую хрень, на которую у меня есть немного денег, я покупать не хочу…

– Почему?

– Потому что… Ну, вот представь: видишь ту корзину мусорную?

– Ага, – Чувак отпил пиво, поморщился и зажевал сухарик.

– Ну, так вот, я подойду к ней, и выброшу нахуй туда деньги. Конечно, кто будет ее разбирать – обрадуется. А по итогу я просто выкинул деньги, – Пук сделал два последних глотка пива и поставил стакан, который моментально был унесен барменшей, – денег нет, будущее туманно, сегодня вечер воскресенья, хотя еще вчера было утро понедельника.

– Ну, резонно. Но мне кажется, ты немного паришься. Сколько денег тебе надо? Давай займу?

– Не, Чувак, спасибо, но я и так в долгах как в шелках, – Пук запихнул в рот два последних сухарика.

– Как хочешь, в общем, – Чувак опрокинул в себя остатки пива, – что? Полетели?

– Поплыли.

Они попрощались с барменшей, которая наливала пиво двум другим посетителям. Дверь под грузом тела отворилась, и Пук с Чуваком вышли на улицу, сотканную сплошь из двухэтажных домов и куч почерневшего от оттепели снега. Почки на деревьях у дороги вот-вот должны были распуститься и уже набухли, предвещая озеленение города, страны и мира в северной его части. Теплый весенний воздух безмолвно прошелся по улице, обогнув Чувака и Пука, и вышел к Котельнической набережной где-то в районе моста, идущего через серую реку, еще холодную. Первые кораблики со счастливыми еблами пройдут по ней только через недели две, а пока только серая вода, да ходящие туда-сюда баржи с металлоломом и прочим хламом наподобие мусора.

Пусть солнце уже и село, но небо все еще оставалось ясно-голубым. Фонари начали загораться словно по щелчку, освещая асфальт дорог и вездесущую гребанную плитку тротуаров. Они прошли вниз к реке. Около кинотеатра «Иллюзион» толпились люди, пришедшие на очередной кинофестиваль. Машины серые, черные, бежевые как ряженка, белые, дорогие и не очень, отечественные и иномарки сновали и бороздили дороги Москвы.

– Я еще хочу прогуляться, – сказал Пук.

– А я, наверное, домой поеду, – ответил Чувак.

Пук прошел по набережной. Серые волны легко бились об бетонные плиты, омывая их. Бетон то обнажался, то снова скрывался за потоком воды, напоминая чем-то Черное море в середине февраля около Толстого мыса геленджикской бухты. Ветер вихрем поднимался к тротуару от Москвы реки и уносился в беспорядочном броуновском движении в направлении Таганской.

Он брел вплоть до Зарядья, вспоминая о некогда стоявшей здесь высокой гостинице «Россия». На месте ее вот уже несколько лет стоял более скромный своими размерами концертный зал, часто пустующий и кажущийся безжизненным при всем том количестве подсветки его обрамляющей. Солнце скрылось где-то за средневековой крепостью, а счастливые лица людей, появлялись и исчезали в темноте, когда вспышка фотокамеры телефона умолкала, а матрица камеры впитывала изображение панорамы столицы.

2.

Он даже еще не успел открыть глаза, а вопрос о том, где найти деньги на подарок стоял более крепко и сильно, чем утренняя эрекция. «Где их достать?» – мысль рысью снова пробежала в недрах мозга. Он открыл глаза, взгляд по привычке скользнул по циферблату часов, стоявших на комоде. Было неясно часы спешат или отстают, а может они шли правильно. Пук давно не проверял их точность. Свесив с кровати сначала левую ногу, затем правую, Пук продолжал лежать на спине, попеременно всматриваясь то в потолок, то в окно. Иногда он все же поглядывал на часы, рассуждая о течении времени и пространства, впустую рефлексируя над самыми бесконечно бесполезными темами на данный момент. Несмотря на это, время будто бы и текло медленно, но как вода оно просачивалось как бы между пальцами десятиминутными интервалами, нигде не фиксируясь и не оседая.

Найдя в себе силы, Пук встал с кровати, потянулся и зевнул. Утро светлое и солнечное, небо ясное и голубое смотрело из окна. Он протер глаза и медленным шагом через коридор зашел в ванную. Взяв из стаканчика зубную щетку и пасту, он круговыми движениями намыливал зубы, а щетинки ходили между ними, издавая звук, который напоминал быстрые щелчки маленьких, микроскопических пальчиков внутри рта. Ополоснув лицо проточной водой, Пук вытер его полотенцем и вышел на кухню.

Незаполненный планер висел на холодильнике, не предвещая каких-либо планов на грядущий день, неделю или месяц. Так он висел уже долгое время и собирал на себе мелкую пыль, витавшую в воздухе постоянно. Первая страница этого маленького блокнотика на магните выцвела под лучами редкого и не обильного зимнего солнца. Красные линии, которые номинально разделяли строки и столбцы, приобрели бордово-розовый цвет, черные редкие буквы посерели, а бумага стала желтоватой, будто ее чем-то облили и оставили высыхать под паром утюга.

Пук щелкнул чайник и уселся на стул, взяв в руки смартфон. Пару минут он залипал над постами с котиками в ленте социальной сети. Еще несколько минут этого просмотра и Пук бы подумал: «Боже мой! Да я тупею с каждой секундой!» Но отупение закончилось внезапной вибрацией и входящим вызовом. Звонил Ахмед.

– Пук, утро доброе!

– Доброе.

– Смотри, тут дело есть. Хочешь немного подзаработать?

– Ты весьма вовремя.

– Дело в том, что я не смогу выйти сегодня промоутером в костюме маскота нашего кафе-мороженное.

– Идея заманчива… А что платят?

– Две сотни в час. Надо стоять и раздавать листовки.

– Я в деле, – Пук вновь посмотрел на висящий на холодильнике пустой планер, – куда надо ехать? – он выдержал еще небольшую паузу, – во сколько?

– Это на Киевской в «Европейском», – Ахмед откашлялся где-то за трубкой, – извини. Через два часа начало. Ты успеешь добраться?

– Успею.

– Давай, я твои контакты дам тогда. Девушку, которая там сегодня руководит сменой, зовут Берта. Это на первом этаже. Кафе-мороженное «Розовый рожок».

– Хорошо, – Пук растянул последнюю «о» в слове, запоминая место, куда надо было ехать, – спасибо, Ахмед.

– Ну, удачного тебе дня.

– И тебе, Ахмед. Пока.

Что это было? Космос, сигнал откуда-то сверху, стечение обстоятельств или, может быть, все и сразу. Пук посмотрел на закипающий чайник. Такой расклад дел, видимо, не означал, что он сейчас спокойно выпьет кофе, намажет бутерброд сливочным маслом и съест тарелку овсянки. Нынешнее положение говорило лишь о том, что он как молния должен собраться, перебив голодные урчания желудка стаканом холодного молока. Пук, насколько он быстро мог, влетел в комнату, запихнул себя в джинсы, надел старый, провонявший потом и салом тела, свитер и уже через пять минут он шел к метро достаточно бодрым шагом.

***

На Киевской, как и всегда, народ куда-то вечно спешил. Обыкновенное утро. Пук вышел из перехода, обогнул попрошаек и прочих сомнительных личностей и залетел в торговый центр. Кафе-мороженное с вывеской цвета фуксии и надписью «Розовый рожок» был от него в метрах двадцати. Спокойным шагом он сокращал это расстояние метр за метром, восстанавливая дыхание. Он старался дышать ровно, хотя кислорода ему явно не хватало, чтобы утолить этот голод.

– Здравствуйте! – сказал Пук девушке, которая стояла за стойкой.

– Добрый день, желаете чего-нибудь?

– Я от Ахмеда, он, вероятно, передавал, что я приду, – он посмотрел за стойку на аппарат мороженного. В животе заурчало, а он перекинул взгляд на продавщицу, – мне нужна Берта.

– Ага, да, точно, – она пробежала взглядом от макушки до старых ботинок, – Пук, верно?

– Все так. А вы – Берта?

– Да, меня зовут Берта, – она машинально посмотрела на место, где должен быть бейдж с именем, – вам говорили, что у вас немного странное имя? – она переложила салфетки из правого угла стойки в левый, продолжая осматривать его.

– Ну, вы точно у меня такая не первая.

– Что ж, бывает. Галя! – крикнула девушка другой сотруднице магазина, которая без дела слонялась из одной части кафе в другую, напоминая Пуку назойливую черную муху, летающую туда-сюда, – мы с молодым человеком отойдем. Это наш новый промоутер на эти два часа.

– Ага, – ответила Галя.

Пук и Берта зашли в подсобное помещение. Оно было настолько завалено коробками, что, по ощущениям, воздух здесь совсем не двигался с момента открытия магазина. Девушка поставила перед Пуком костюм, который внешне напоминал розовое говно сделанное из какого-то полимерного материала, который еще и окрасили в розовый цвет зачем-то.

– Это что? Розовое дерьмо?

– Нет, это костюм нашего маскота: счастливый завиток розового мороженного.

– Но…

– Не надо слов. Просто надевайте. Вот, – она достала кипу флаеров из коробки стоявшей на грязном кафельном полу, – флаеры. Наша целевая аудитория – люди от шестнадцати до двадцати пяти. Преимущественно девушки. В честь дня хромосомы «Хэ» у нас для всех лиц женского пола скидка, – Берта посмотрела на Пука еще более пристально, чем раньше, – вы должны раздать листовки. Если не хватит, возвращайтесь в кафе, я дам еще листовок.

– Хорошо.

– Задача вам ясна? – Берта наклонила вперед голову и посмотрела исподлобья.

– Яснее ясного, – ответил ей Пук, немного отодвинувшись корпусом назад.

– Отлично, – она пнула коробку с макулатурой, задвинув ее под стеллаж, – удачи. Два часа и деньги ваши, – Берта развернулась и вышла из каморки, холодно скользнув взглядом в полумраке по костюму, Пуку и флаерам.

Пук надел костюм маскота. Часть флаеров он положил внутрь костюма и небольшую стопочку оставил в руках. Осмотрев себя в зеркале, он полностью осознал, что похож на розовое говно. Голубые нарисованные глаза костюма с широкими прорезями, на которых была натянута черная сетка, смотрели вперед и никогда не моргали. Внешний вид был настолько отвратителен Пуку, что где-то далеко в своих мыслях он уже получал деньги за проведенные два часа.

Не совсем понятно было, из какого материала сделан был костюм. Что-то среднее между поролоном и синтетической губкой для мытья посуды. Костюм доходил ровно до пояса и покрывал всю верхнюю часть тела вместе с головой. Ниже пояса оставались лишь только джинсы Пука и немытые темно-коричневые его ботинки. Два с половиной завитка розового дерьма и джинсы. Пук еще раз посмотрел в зеркало, обернулся вокруг собственной оси и вышел в торговый зал.

– Он и правда похож на розовую говняшку, – шепнула Галя Берте.

– Ну, говняшка и говняшка, – она выдохнула и посмотрела в потолок, пытаясь перевести весь ворох мыслей в голове в другое русло, – готов?

– Вроде бы, – ответил Пук.

– Тогда, в бой! – с воодушевлением выдала Берта.

– Удачи, – сказала Галя и снова продолжила ходить из угла в угол, напоминая назойливую муху.

– И вам, – ответил Пук и вышел из кафе.

Казалось бы дорога на выход из торгового центра – дело плевое, и пройти ее можно за каких-то две, а, может, от силы три, но для Пука это время казалось если не вечностью, то чем-то очень отдаленно напоминающим ее. Несмотря на всю скорость своего хода, Пук с каждым шагом ощущал на себе вполне насмешливые взгляды. И пусть хотелось ему испытывать чувство легкого похуизма, но получалось слабо. В любом случае деньги ему были необходимы как вода рыбам, поэтому он старался не замечать потусторонних взглядов. Быстрым шагом с толикой уверенности Пук вышел на улицу, оказавшись напротив Киевского вокзала.

Прохладный весенний воздух едва проникал внутрь костюма. Он был для Пука чем-то напоминающим холодную родниковую воду, которая малыми каплями поступает к путнику на границе пустыни и степи. Воздух немного щипал нос, появилась легкая резь в глазах из-за возможной аллергии на материал костюма, а, возможно, от самого прохладного ветра или солнца, которое скрылось где-то за тучами. Вероятно, что все раздражающие факторы, перечисленные выше, побудили слезы выступить из этих маленьких ублюдских слезных желез и смочить конъюнктиву. Два часа персональных мучений и адских эмоций начались.

Пук ходил взад и вперед от павильона МЦД, проходя то мимо стены вокзала, то возле стены торгового центра, к площади «Европы». Охранники обеих организаций периодически выходили посмотреть на розовое дерьмо, ходившее под тучами и раздававшее листовки, сначала девушкам из целевой группы, а затем уже просто всем подряд. Пук переходил дорогу по переходу, иногда натыкаясь на ментов, просивших у него документы, бомжей, просивших милостыню, цыган, продававших розы и все равно что-то просивших, и прочих других людей, что были в этом переходе. Они единственные не просили ничего, и лишь отмахивались или откровенно слали на хуй, при попытке вручить им листовку.

Менты щемили его особенно часто. Даже слишком. Скажем, настолько часто, будто им нравилось иметь дело с говном, пускай и розовым. Несчастные, они, словно бурлаки, тянувшие свою волю против течения жизни, подходили и козыряли, начиная с самого младшего по званию, но, отнюдь, не возрасту. Затем просили паспорт, рассматривая его вдоль и поперек. Состряпав кислую мину, полную отчаяния, они в попытке что-либо найти и к чему-либо докопаться не находили ни того, ни другого, отдавали паспорт, проговаривая заветную фразу:

–Хорошего дня, – и мент вручал обратно паспорт Пуку.

– Спасибо, – отвечал Пук и дальше продолжал свой путь мимо стен Киевского вокзала.

Когда он вновь подходил к подземному переходу, менты медленно переглядывались и улыбались во все тридцать два зуба. Каждый раз их количество увеличивалось: если изначально их было двое, то потом их стало пятеро, еще через несколько заходов Пука их стало уже восемь, потом десять, потом Пуку просто надоело их считать. Каждый раз из этой черной толпы выходил один из ментов. С каждым разом звание, как и количество звездочек на погонах, увеличивалось.

–Добрый день! Капитан Кончушкин, – представился мент, – предъявите, пожалуйста, ваши документы.

– Да, конечно, – Пук протянул Кончушкину паспорт.

Кончушкин, казалось, готов просверлить дырку в том месте, где находились буквы, цифры и фотография, дабы хоть что-то понять и систематизировать в своей голове.

– Имя у тебя… Странное какое-то, – капитан Кончушкин почесал подбородок, – не русский что ль? – и метнул взгляд в сторону розового дерьма.

– Вроде, русский. А что? – спросил Пук.

– Да, так. Знаешь, шел бы ты отсюда… Ладно, Пук? Не провоцируй моих ребят, – он кивнул головой в сторону толпы ментов, – не ходи по переходу, нам такие пидорасы, как ты в линейном отделе не очень нужны. Понял? – Кончушкин протягивал паспорт.

– Конечно, спасибо за наставления, – Пук забрал паспорт и посмотрел в показавшиеся на миг голубые как морская волна глаза.

– Провалива-а-ай, – протянул по-наивному и сквозь зубы Кончушкин, – на ху-у-уй… Все, пошел отсюда.

Пук развернулся и почувствовал как ему дали мощнейший пендаль. «Гребанное дерьмо, – думал Пук, – ради нескольких сотен я терплю этот унизительный пиздец!» Пук обогнул торговый центр, пройдя мимо заезда на подземную парковку, и вышел на Большую Дрогомиловскую улицу, встретившись с потоком запыленного теплого весеннего ветра.

Иди Амин сбрасывал ему неугодных в реку, тем самым забивая роторы ГЭС. Бокасса ел людей. Кончушкин выполнял свою работу так, как он это понимал и умел. У всех них свои задачи и цели. У Пука тоже они были: он раздавал листовки за две сотни в час, чтобы купить ненужное барахло.

Он проходил по Большой Дрогомиловской то взад, то вперед, все также раздавая флаеры всем подряд. Каждый раз он безэмоционально произносил: «С Днем Хромосомы Хэ». Дважды к нему подбегали школьницы, чтобы сделать селфи. Пук поднимал вверх большой палец правой руки, и его изображение сохранялось в памяти смартфона неизвестного ему человека.

Пройдя еще пару раз мимо дорогих витрин, Пук посмотрел на часы. Время его подработки кончилось. Обогнув торговый центр уже со стороны Бородинского Моста и пробежав мимо двух полицейских, достававших на этот раз цыгана, торговавшего розами рядом с фонтаном, Пук забежал в торговый центр. Глазами он быстро нашел светящиеся розовые буквы магазина и быстрыми шагами направился к ним, проходя мимо магазинов, продающих женские духи и прочую приторную отвратительную косметику, и магазинов с женским бельем, цена которого была равна если не половине всех доходов Пука, так уж точно большей их части.

– А, Пак? Да, время уже вышло. Ну, идите переодевайтесь, – сказала та девушка, которая была Галей, – там, правда, Берта… У нее сейчас обед.

– Берта? А точно, которая за главную.

– Да, моя напарница. Она вам еще костюм и листовки выдавала.

– Ага, понятно, – бросил ей Пук проходя мимо, – хорошо, спасибо, что предупредили, Галина.

– Ой, да ничего страшного, не стоит… Ох, не стоит… – Галина раскраснелась, и цвет кожи ее шеи приобрел оттенок перетертой клюквы, которую добавили в белоснежное сливочное мороженное.

Пук проскользил к двери подсобки. Его шаги не были легки, к его удивлению, но они не были и тяжелы, к его счастью. Просто. Средней тяжести. Хоть и идти ему было от силы метров пять, ногами он исполнил всю композицию звуков: от шаркающего рычания до грузного удара подошвой о кафель. Пока Пук шел, ну, или пытался Галя думала: «Ну и долбоеб, таких еще искать и искать…»

Пук открыл дверь подсобки. Берта сидела на стуле, держа в одной руке айфон, а в другой полипропиленовую тарелку от дошика, из которой она медленно отпивала красный бульон. В перерыве между глотками она большим пальцем листала ленту социальной сети.

– А, Пак.

– Пук.

– Да, точно, – она допила бульон и поставила одноразовую тарелку на полку стеллажа. В тусклом свете подсобки остатки оранжевых специй, впитавшихся в пластик, казались темно-бардовыми, – тебе деньги переводом можно?

– Да, конечно, – Пук достал смартфон из кармана джинс, – по номеру, так удобнее.

– Диктуй.

Пук начал медленно надиктовывать номер мобильного телефона, параллельно снимая розовый костюм человека-говняшки. Поставив розовое дерьмо на пол Пук произнес последние две цифры своего номера и посмотрел на сидевшую в полумраке Берту, лицо которой подсвечивал экран.

– Отлично, перевожу… – она всмотрелась в экран, – та-а-ак… Пук Ярополкович А.?

– Да.

– Перевела.

– Здорово.

– Что хорошего расскажешь? – спросила Берта.

– Менты зашугали. А так, особо ничего хорошего.

– Чай хочешь?

– Ага, давай, – Пук улыбнулся своей самой широкой улыбкой, какая только могла быть в его арсенале, – ты что хорошего расскажешь?

– Работа заебала, муж – клинический дебил, – Берта взяла белый пластиковый чайник с зеленым мерным стеклом, через которое предполагалось видеть уровень воды. Оно настолько было покрыто накипью, что создавалось ощущение, будто изнутри его замазали толстым слоем шпаклевки, так что уровень жидкости в нем виден не был. Вода также была полна хлопьями накипи, спускавшимися вниз ко дну. Берта опустила в прозрачную кружку чайный пакетик, который практически сразу ушел под воду и пустил первые чайные нити, – сахар?

– Да.

– Сколько?

– Две.

– Хорошо, – Берта взяла чайную ложку. Из сахарницы послышался едва уловимый хруст кристалликов сахара. Положив две ложки в кружку, она беззвучно начала перемешивать осевший на дно чайный концентрат с примесями накипи и сахар, который моментально растворился. От воды шел едва заметный пар.

Берта передала Пуку кружку. Он коснулся внешнего края чашки губами и резко, вдыхая ртом воздух, с заметным свистом отпил чай. Капельки, остывшие в моменте, скопились во рту, смешались со слюной и стали противной смесью жидкостей, приобретя маслянистый слюнявый привкус. Пук проглотил эту жижу, которая еще и увеличивалась в своем объеме за счет усиленной работы слюнных желез и чувства голода, которое так и не было утолено им. Пук сделал следующий глоток аналогичным предыдущему всасывающим образом. Все это время, пока он отхлебывал чай, Берта перекладывала какие-то мелкие коробки с одной полки на другую.