Опаленные войной

– Вот и я так мозгую. Да только город наши оставляют.

– Тогда я сбегаю найду старшину и остальных наших, – занервничал красноармеец-«зазывала», вновь поднимаясь по лестнице. – А, товарищ лейтенант?

– Пересиди налет. Не видишь, что ли?

– Да вы здесь побудьте, я по-быстрому, – и Штубер понял, что зазывала явно настроился бежать не только из подвала, но и из города.

– Сейчас все уйдем! – рявкнул на него офицер, тоже не поверивший, что боец вернется. Но тот уже был на поверхности и слов его не слышал.

– Думаю, еще часок их на окраине подержат, – успокоил Штубер лейтенанта, когда они остались вдвоем. – А лес недалеко, уйти всегда успеем.

– Почему сразу «уйти»? – Лейтенанту было под сорок. И с красноармейцами он привык говорить только командирским, не терпящим возражений, тоном. «Из запаса. Очевидно, из руководящих работников», – определил Штубер. Принципы комплектования офицерского корпуса Красной армии из числа «запасников» тайной для него не были. – Вдруг поступит приказ держать город до последней возможности? А поступит – значит будем держать.

– Если поступит – тогда, конечно… Тогда удержим, – вытянулся в струнку Штубер. Но как только, подозрительно смерив его взглядом, уж не насмехается ли над ним этот верзила, лейтенант ступил на лесенку, оберштурмфюрер сбил его оттуда хорошо натренированным ударом в затылок и тотчас же ударил ребром подошвы в глотку.

Минут через пять диверсант осторожно выглянул из подвала. Никого. Уже в форме лейтенанта Красной армии, с кобурой на ремне, Штубер выбрался из этого случайного убежища и, перепрыгнув через полуразрушенную изгородь, пристроился к веренице выходивших из города солдат. А еще через несколько минут один из бойцов потеснился на подводе:

– Присаживайтесь, товарищ лейтенант. Еще натрете мозоли, до самого Буга топая.

– Прекратить панические разговоры! – осадил его Штубер. – Под трибунал захотел, в «пособники врага»?

– Какой же я «пособник»? – отшатнулся от него красноармеец. – Господь с вами!

– То-то же! Да успокойся, – тот час же решил подружиться с ним лейтенант. – Про «пособника» – это я так, для острастки. Как полагается командиру.

– Спасибо, что всего лишь для острастки, – все еще обиженно поблагодарил красноармеец.

– У нас, в тридцать седьмом, половину села расстреляли да по лагерям пересажали, – проворчал раненый в обе ноги артиллерист, полулежавший за спиной Штубера. – И тоже, видать, «для острастки».

«Ну что ж, – хладнокровно обдумывал свое положение оберштурмфюрер, подергиваясь (еще давала знать о себе боль в брюшине) на тряской повозке. – Выходит, это был не мой мост, не моя судьба, а главное, своего шанса я не упустил».

– Неужели действительно будем отступать до самого Буга? – как бы про себя усомнился седоусый возница в гражданском, не придавший никакого внимания демагогии отступавшего вместе с ними лейтенанта.

– Я же сказал: остановим.

– Как? Вот вы – офицер. А с вами уже ни одного солдата. «Где солдаты?» – спросят вас на Буге.

7

После всего того, что произошло на мосту, дот представал перед Громовым последним и единственным пристанищем для каждого, кто сумел уцелеть в этом растерзанном мире и кто твердо решил, что залитые кровью берега реки – не для него.

В какую-то минуту лейтенант даже показался сам себе сбежавшим с поля боя. Ему не хотелось сейчас ни храбрости, ни победы, ни славы. Забиться в подземелье, затаиться, пересидеть… Хоть сутки, но отсидеться.

– Поберегитесь, лейтенант, – потеснили его на пересечении тропинок вынырнувшие из оврага два безбожно навьюченных металлом пулеметчика. – Последняя надежда фронта идет.

– Похоже, что последняя…

Разорвавшийся на берегу снаряд заставил эту «надежду фронта» на какое-то время остановиться, присесть и так, в полуприсяде, оцепенеть. Второй снаряд взорвался значительно ближе дота. Громов понял: это пристрелка и что самое время скрыться за массивной дверью «Беркута» или хотя бы в окопчике у входа. Однако не сделал этого. Не сделал только потому, что пулеметчики не могли бы нырнуть вслед за ним. А ему не хотелось, чтобы эти двое красноармейцев посмотрели вслед ему с ехидной завистью: «Хорошо им там, за бетонными стенами, отлеживаться!»

Но как только лейтенант все же вошел в дот, сразу же позвонил майор Шелуденко. Он словно поджидал, когда комендант наконец появится в своем подземелье.

– Где это ты пропадаешь, лейтенант?! – набросился на Громова.

– Я здесь, у дота.

– Что «здесь», что «здесь», петрушка – мак зеленый?! Я уже трижды звонил. У тебя что, не нашлось бойца, которого можно было бы послать за санинструктором?! И сколько можно ее везти? Или ты с ней еще и в ресторан заглянул?!

– Именно так все и было, товарищ майор, – невозмутимо ответил Андрей. Он, конечно, мог бы оборвать Шелуденко, заставить его вспомнить, что говорит с офицером и что подобный тон вообще недопустим, но это ли тема для разговора с командиром батальона, когда немцы окапываются у тебя под носом? – Правда, я еще успел заглянуть на мост. Именно в то время, когда там оказался батальон переодетых немцев. Ваш коллега, командир охраны моста, майор, может это подтвердить.

– Постой, постой… – сразу поостыл Шелуденко. – Так ты что, был у самого моста?

– Так уж получилось. Дот, в котором находилась санинструктор…

– Да погоди ты со своим санинструктором! Там что, действительно целый батальон немцев прорывался в нашей форме? А то тут один младшой лейтенант расписал мне целую мостовую баталию. Но я решил, что он что-то напутал. Или приврал.

– Прорывался. Только не удалось. Правда, мост, как вы уже знаете, пришлось взорвать.

– А куда денешься? Пол-Украины в воздух высаживать придется, пока темп наступления собьем.

– Уже сбиваем. Там, у моста.

– Молчи, стратег, – раздосадованно осадил его Шелуденко. И Громов понял, что сожалеет майор не по поводу моста, а потому, что не отвел душу той взбучкой, которую готовил своему новому лейтенанту.

Судя по словам Томенко, майор и в самом деле частенько позволял себе «отвести душу». Всего лишь «отвести», серьезно наказывал редко и по начальству, как правило, никогда не докладывал.

– Считай, что на этот раз выкрутился, петрушка – мак зеленый. Только приказ: с этой минуты никому, ни одному человеку без моего разрешения из дота не отлучаться. И еще, к тому, с чем ты столкнулся на мосту, добавлю: поступила ориентировка. Немцы наводняют ближние тылы и сам укрепрайон своими агентами. В нашей форме, в гражданском… Троих уже удалось задержать: двоих – в городе, одного, под видом пастуха, вблизи 108?го дота.

– И одного – у моста. Правда, в составе переодетого батальона, но прорывался он сюда явно для ведения разведки.

– Тем более, лейтенант. Не исключено, что они попытаются под видом заблудших, прибившихся невесть откуда солдат засылать своих головорезов прямо в доты.

– А ведь точно. Я об этом тоже подумал.

– Особенно, когда начнутся бои и солдаты будут проситься к вам. Поэтому ни один человек из посторонних, не известных тебе, не должен побывать в твоей крепости. Гарнизон солдатами из ближайших подразделений не пополнять.

– Но если…

– Не пополнять!

– Есть, не пополнять, – ответил Громов, прекрасно понимая, что пополнять все же придется. Не из совсем уж приблудших, но придется.

Впрочем, это не тема для полемики, как только немцы окажутся на левом берегу, действовать придется, исходя из ситуации, невзирая ни на какие приказы.

– Есть данные разведки, что гитлеровцы готовятся к переправе чуть южнее тебя, неподалеку от консервного завода, в пространстве между двумя дотами. К тому же там их прикрывает островок. Пусть артиллеристы еще раз пройдутся по карте, подберут данные для стрельбы по этому участку.

– Понял, пристреляемся. Будем засекать все возможные ориентиры. А как вообще ситуация, товарищ майор? Что вокруг нас происходит?

Шелуденко помолчал, но, видимо, не потому, что вопрос оказался неожиданным для него. Просто не знал, как получше ответить подчиненному. По идее, он обязан был бы сейчас ободрить Громова, по должности. Но и сказать неправду офицеру, вместе с которым через несколько часов придется принимать бой, ему тоже не хотелось.