Киммерийский закат

– А нужен ли нам сейчас новый союзный договор? Ко времени ли возиться с новым договором, когда нужно срочно спасать страну?! – вдруг патетически воскликнул Вежинов, словно бы не понимал стержневой идеи Президента – сами мероприятия по обсуждению нового союзного договора уже позволяют выиграть время и перегруппировать силы, то есть уже направлены на сохранение Союза.

«Стоп, уезжая на встречу с представителями Большой семерки, ты заявил, что готов уступить пост генсека, – напомнил себе Русаков, просверливая взглядом собеседника. – И помнишь, как заблестели тогда глаза у Отпетого Идеолога, давно уверовавшего в то, что уже настало его время. Не Иващенко, являвшегося теперь первым заместителем генсека, а именно его.

Так вот, направляясь сюда с “группой товарищей” Вежинов просчитал: тот, кто добьется введения “чрезвычайки”, а, следовательно, предстанет перед партией в тоге “спасителя страны”, тот и получит право занять освобождающееся кресло партийного лидера. Чтобы затем, уже всеми правдами и неправдами, освободить для себя еще одно, на сей раз – президентское, кресло. Для себя и, конечно же, навечно… Так что один из претендентов – вот он, этот несостоявшийся идеолог, считавший себя учеником и ставленником своего незабвенного предшественника – Суслова!».

* * *

Теперь уже Вежинов стал предаваться ораторскому соблазну, он тоже говорил и говорил… Что Москва наводнена незаконными вооруженными формированиями; что глава суверенной России вступил в сговор с главами Украины, Белоруссии и Казахстана, а значит, расчленение Советского Союза – вопрос всего лишь ближайших семи дней…

«Именно семи», – с библейской неотвратимостью подтвердил его прогноз Русаков. Рассусоливания этого воистину «отпетого идеолога» уже даже не забавляли Президента, а попросту раздражали.

– Так, чего вы все-таки добиваетесь? – вновь прервал он Вежинова, причем сделал это, что называется, на духовно-эмоциональном взлете. – Только конкретно, по существу вопроса, помня при этом, что любые ваши антиконституционные действия чреваты… Вы же понимаете, что за всем этим стоит целая страна и что за нашими действиями наблюдает все мировое сообщество.

– За «всем этим» стоять уже нечему, – вновь нахраписто вклинился в их разговор главком Сухопутных войск. – Потому что и самой страны – той, нашей, вождями завещанной, – уже давно не существует, – громыхал он своим неприятно, словно кусок жести на осеннем ветру, вибрирующим голосом.

«Ну, он-то с какой стати здесь?! – еще раз меланхолично изумился Русаков, постаравшись не придавать его словам абсолютно никакого значения. Просто-таки в упор не замечать. – Неужели не понимает, что само присутствие в этой группе сразу трех генералов, да еще такого ранга, уже дает право всем вражеским “голосам” утверждать, что речь идет о государственном перевороте, а конкретнее – о “захвате власти военно-кагэбистсткой хунтой”?! И вообще с каких это пор главком начал являться к Верховному Главнокомандующему без вызова и доклада?! Вот с этим, действительно, еще надо как следует разобраться!».

– Я уже сказал, – опять заговорил Вежинов, – что, оценивая создавшуюся ситуацию, вы, как Президент, обязаны сегодня же объявить в стране чрезвычайное положение, поручить силовым структурам и партийным органам навести порядок и, таким образом, полностью взять ситуацию под контроль.

– Причем под контроль следует брать всю территорию Союза, – жестянно прогромыхал генерал Банников. – И давить каждого, кто попробует провозглашать какие-то там «суверенитеты» и «независимости».

– А ведь Игорь Семенович Вежинов, как и главком Банников, – правы, – деликатно подступался к полемике начальник президентского аппарата Дробин. – У нас, Владимир Андреевич, просто нет иного выхода. В Москве постепенно накапливаются боевики, из бывших афганцев; многие радикалы и националы поприбывали из республик и сейчас «кучкуются» под прикрытием всевозможных легальных организаций суверенных российских федералов…

– Можете считать, что Верховный Совет уже дал вам полномочия для введения чрезвычайного положения. С Лукашовым вопрос согласован, – поддержал его напор Вежинов.

– Но Лукашов – это еще не Верховный Совет, – резко возразил Президент. Он явственно почувствовал, что тональность разговора повышается, убедившись при этом, что «группа товарищей» прибыла сюда вовсе не за советом, как он ожидал, а за тем, чтобы выставить его перед прессой, перед всем сообществом в роли диктатора и тирана, решившегося «потопить в народной крови неокрепшую российскую демократию».

Вежинов и Дробин посмотрели на генсека, как на случайно забредшего сюда городского сумасшедшего. «Кто там будет потом выяснять?! – прочитывалось в их взглядах. – Кто посмеет и с какой стати мы им это позволим?! Решение будет принято немедленно, как только мы вернемся в Москву».

– Кто в конце концов президент страны и кто генеральный секретарь партии?! – взорвался Дробин. И Русаков поразился: как же бестактно и почти нагло повел себя в этой ситуации довереннейший из его подручных, руководитель аппарата! Вот когда по-настоящему вскрывается подноготная подобных «тихих, исполнительных» чиновников! – Сейчас все зависит от вас. Только от вас. Ибо только вы способны остановить страну у края пропасти.

Вместо ответа генсек-президент неожиданно задержал свой взгляд на полковнике Бурове. Тот не выдержал взгляда Хозяина и медленно поднялся со своего крайнего, «приставного», стула. Президент все еще не знал, почему начальник охраны резиденции вклинился в «группу товарищей», но интуитивно почувствовал: Буров – единственный, на кого он как президент и просто как человек, загнанный в угол сворой заговорщиков, все еще может положиться. В любом случае моральной поддержки он пытался искать сейчас именно в полковнике, как в единственном «слабом звене» группы.

– Вам не кажется, товарищи, что мы опять зря теряем время? – полез в свою кожаную папочку Игорь Вежинов. – Вот текст «Постановления» о введении на всей территории СССР чрезвычайного положения, – подал он синевато-прозрачный листик финской бумаги, и Русаков с удивлением увидел, что это бланк его, президентской, канцелярии. – Все, что от вас, Владимир Андреевич, требуется, – так это подпись. Остальное мы берем на себя.

– Кто это «берет на себя»? – язвительно поинтересовался генсек-президент, чувствуя, как бумага в его пальцах импульсивно вздрагивает.

– Те, кто способен в эти дни взять на себя ответственность за судьбу страны, за все возможные в данной ситуации политические и военные эксцессы.

10

Первый визит первого президента Российской Федерации в суверенную республику Казахстан завершался на самой радужной ноте. Любой газетчик, какой бы политической ориентации он ни придерживался, вынужден был бы признать, что визит этот удался, поскольку выдался предельно дружественным и плодотворным. Однако под занавес его неожиданно стало происходить нечто такое, ни в какой протокол поездки не вписывающееся.

Неподалеку от Алма-Аты, у подножия двуглавой горы, склоны которой окаймлены зеленой мантией крон, Елагин вдруг пожелал искупаться в горной речке.

Люди Кузгумбаева вопросительно взглянули на хозяина, который уже вел себя, как полновластный восточный правитель, и тот, снисходительно улыбнувшись: «ну, что вы хотите, это же русский!», едва заметно кивнул головой.

Как и всякая горная речка, эта мало была приспособлена для купания, а тем более – для плавания, поэтому кавалькада машин остановилась в десятке шагов от ее берега, рядом с каким-то поселком, только для того, чтобы высокий гость мог полюбоваться окрестным пейзажем. Никому и в голову не пришло, что Президенту России вздумается в ней… искупаться!

– Может, предложить ему бассейн на вашей горной вилле, – едва слышно напомнил Кузгумбаеву его первый помощник.

– Нет, – передернул щекой Отец Казахов.

– Тогда – на стадионе «Олимпийский», в спецсекторе?

– Здесь, – свел на нет его усилия Кузгумбаев. – Найти место, организовать охрану, халат, белье… – произнеся это, он взглянул на часы.

Отлет запланирован на семнадцать по местному. Протокол есть протокол. У них еще три часа.

Соглашение о сотрудничестве между Россией и Казахстаном уже подписано, все формальности соблюдены. После речушки – официальный обед, короткая пресс-конференция и… аэродром.

– Аэродром? – вопросительно произнес он вслух.

– Готовность номер один, – мгновенно отреагировал первый помощник, уже привыкший к тому, что зачастую Хозяин говорит отрывками фраз. – Через час проконтролируем.

– Жесточайше проконтролировать.

– Уже сделано.

– Совместно со службой безопасности русского.

Многозначительно переглядываясь, высокомерные казахские чиновники подвели Елагина поближе к скале, где, на изгибе речки, образовалась небольшая гранитная чаша. По-прежнему снисходительно ухмыляясь, Кузгумбаев понаблюдал, как русский вносит свои обвисающие телеса в чистые горные воды. Он знал, что «кремлевский брат» любит русскую баню со снежной купелью после парной. Баню и снег для него готовы были организовать на высокогорном правительственном пансионате, приютившемся на одном из склонов хребта, почти на самой границе с Киргизией.

Однако направляться туда «кремлевский брат» не пожелал, сославшись на слишком спешные дела в Москве. Президенту Казахстана не нужно было объяснять, что это за дела. С некоторых пор у него в Москве появилась своеобразная агентурная сеть. Нет, пока что там не существовало ни резидентов, ни нелегалов с «радисткой Кэт», но везде: в парламентах СССР и России, в Совминах; милиции и даже в КГБ появились люди Кузгумбаева, которых его гонцы успели самым примитивным образом подкупить и завербовать и которые, представая в собственных глазах кураторами Казахстана и друзьями Отца Казахов в любое время суток могли позвонить по одному из московских телефонов и сообщить… или даже посоветовать. Исключительно на правах столичных кураторов. В конце концов речь ведь идет не о передаче каких-либо сведений за рубеж.

Так вот, еще неделю назад из Первопрестольной поступил сигнал о том, что в ней готовятся очень серьезные события, которые могут привести даже к смене первого лица и вообще к смене власти, режима, строя. Сообщения, поступавшие в последующие дни, лишь подтверждали, что события развиваются по самому сложному и неотвратимому сценарию и что в Москве явно назревает переворот. Причем не просто очередные политические распри, а самый настоящий переворот, к тому же не дворцовый, а полнометражный, с участием силовиков самого высокого ранга.

При всей невероятности этого прогноза, Кузгумбаев легко поверил ему. Он прекрасно понимал, что постепенно Русаков теряет поддержку не только в верхушке партии, но и Верховном Совете и даже в госбезопасности. С той поры, когда в России появился свой собственный президент, не признающий ни руководящей роли партии, ни союзного договора – в том его виде, в каком он до сих пор существовал, – «кремлевские перестройщики», во главе которых оказался Русаков, лишились своей главной опоры; того монолита, на котором возводилось само имперское мироздание.

Отгадку того, почему в столь напряженное, сложное время Русаков преспокойно пребывал в Крыму, а не в Москве, Отец Казахов нашел довольно быстро и основательно: «Президент Союза в общих чертах в курсе того, что его силовики и несколько коммунистов-ястребов готовятся “потерявший страх народ советский” слегка встряхнуть, вспугнуть и, напомнив 37-й год, “поставить на уши”». А вот почему накануне того же переворота решился оставить Москву и оказаться в далекой Алма-Ате президент России Елагин – этого он для себя объяснить пока что не мог. Ему просто не верилось, что и до сих пор тот не подозревает: до реального переворота остались считанные часы.

Впрочем, похоже было на то, что Елагин действительно все еще пребывал в приятном неведении. Нет, он, конечно, знал, что идет борьба за верховную власть советской империи; что у Русакова появилась достаточно сильная оппозиция и в партии, и в структурах силовиков… Но почему-то считал, что руководства России это как бы и не касается. Наоборот, намекал на то, что, почувствовав под ногами трясину, генсек-президент начнет считаться с суверенными правами России и других субъектов Союза. Что, наконец-то, он пойдет на уступки, на демократизацию союзного договора, окончательно согласившись и с суверенными правами республик, и с четкими разграничениями полномочий по горизонтали «республика – центр». А главное, отрешится от поста генсека, а значит, и от руководящей роли партии, от однопартийной системы.

Вот и сейчас Елагин все еще пытался представать в глазах «казахских товарищей» в роли бунтаря-демократа, защитника угнетенных «младших братьев». Не лишая его этой благостной роли, Отец Казахов демонстративно подчеркивал, что их договор о сотрудничестве является договором «двух суверенных государств» и что Казахстан стал первой независимой суверенной республикой, с которой Россия решила подписать столь широкомасштабный договор. Даже не с Украиной, а именно с Казахстаном. Что было очень важно прежде всего для утверждения лидерства Кузгумбаева в среднеазиатском регионе, в котором до сих пор всегда главенствовал правитель Узбекистана.

11

Добраться до оврага оказалось не так уж и сложно. Курбанову даже не пришлось зажигать фонарик, хватило мерцания едва проклевывающейся луны. Труднее было с деревом, чья ветвь ложилась бы на старинную каменную ограду. Виктор уже решил было, что то ли водитель что-то напутал, то ли ветку давно срезали, но, преодолев мелкий, с размытыми склонами овраг, обнаружил, что все осталось, как было. Единственное, о чем Леха забыл предупредить его, так это о том, что старинный клен или дуб, – во мраке Курбанов так и не определил его породу, – находится по ту сторону препятствия, а ветка свисала через ограду.

Достав из спортивной сумки тренировочную веревку с двумя петельными ручками на концах, специально приспособленную для лазания по деревьям, майор перебросил ее через ствол и, подтянувшись, захватил ветку ногами. Еще одно усилие – и веревка уже не понадобилась. Докарабкавшись до стены, Виктор взобрался на ветку верхом и осмотрелся: луч прожектора лениво прополз над ним, выхватил из мрака высотный корпус санатория, водонапорную башню, крыши двухэтажных особняков… Оставшись вполне удовлетворенным осмотром, Курбанов, с помощью все той же веревки, мягко приземлился по ту сторону трехметровой ограды, а еще через минуту ступил на вымощенную тротуарными плитами дорожку.

«Добро пожаловать в “Интернациональ”, мистер Курбанов, – поприветствовал самого себя, поскольку никто из обслуживающего персонала сделать этого не удосужился. – Чувствуйте себя, как в отеле “Риц”. Или как в лагере заключенных. В зависимости от ситуации и настроения».

В общем-то, вся эта партизанщина была излишней. В кармане у Курбанова лежал пропуск, позволявший ему проходить в «Интернациональ», когда ему вздумается, и находиться там столько, сколько заблагорассудиться, не вдаваясь ни в какие объяснения по поводу своих визитов. Но он хорошо помнил слова полковника Бурова, по чьей воле – или прихоти – оказался здесь: «только так, коммандос: не мельтешить. Залечь в глубокую консервацию, чтобы все забыли о твоем существовании. Даже если вся наша контора погибнет в этой гражданской сутолоке, ты должны уцелеть».

– Ради чего?.. – наивно поинтересовался тогда Курбанов.

– Ради выполнения долга, – врубил побледневшим кулаком в стол полковник. Он терпеть не мог вопросов, звучащих из уст подчиненных. Буров тщательно готовился к каждой беседе и был убежден, что доносит свою мысль до подчиненного «четко, доходчиво и недвусмысленно». Для него это было принципиально – чтобы четко и недвусмысленно. – Да-да, долга. Или теперь, в эпоху этой, мать их, гласности, это понятие уже ни черта не значит?!