Граница безмолвия

– И все же послушайтесь моего совета: если где-то и стоит проводить свой офицерский отпуск, то, конечно же, в Одессе.

Однако старшина знал то, что неведомо было никому иному на этой заставе: уже два свои отпуска Загревский проводил в ближайшем селении Чегорда, за двести километров южнее заставы, – в глухом, таежном и насквозь пропитом. Объяснялось это просто: в поселке у него завелась какая-то женщина, из русских, местная учительница и «по совместительству» учительская вдова.

Существовала ли такая вдовушка на самом деле, Ордаш не знал. Зато ему известно было кое-что другое. В тридцать седьмом почти все офицеры пограничного отряда, в котором Загревский служил на границе с финнами, были арестованы энкавэдистами как враги народа и расстреляны. Такая же судьба ожидала и Загревского, но его спас командир отряда. Предупрежденный кем-то из Ленинграда, из штаба погранокруга, он срочно обвинил Загревского в пьянстве и дебоше, после чего добился его перевода на далекую горную заставу на Алтае, откуда через какое-то время «ссыльный» почему-то был переброшен сюда, на эту «дикую» северную заставу.

Кто-то там, в штабе, подсказал подполковнику, что офицеров, замеченных в пьянстве, радетели мировой революции из НКВД, как правило, не арестовывают. А если и сажают, то уже не как врагов народа, а значит, не расстреливают и дают меньшие сроки, оставляя надежду на скорую амнистию.

Штабной оракул, подсказавший командиру погранотряда этот ход, в самом деле оказался провидцем. Сосланный на далекую алтайскую заставу пьяница-офицер чекистов уже не интересовал. Пьянство всегда оставалось тем грехом, к которому они относились снисходительно. К тому же далекая заполярная застава сама по себе представала в их сознании не лучше любого из колымских лагерей.

Правда, появляться где-либо в районе Ленинграда или Новгорода, откуда он был родом, Загревский пока что благоразумно не решался. И правильно делал. Старшина прекрасно знал, что подполковника-спасителя арестовали ровно через две недели после того, как корабль, развозивший пополнение, продовольствие и боеприпасы по заполярным заставам, ушел из Архангельска (где он оказался уже по пути из Алтая) с Загревским на борту. И вскоре расстреляли как «врага народа».

Спасая молодого офицера, командир погранотряда рассчитывал, что, в свою очередь, тот сумеет спасти его дочь, в которую молодой офицер вроде бы влюбился и с которой уже даже негласно был помолвлен. Однако надежды его не сбылись: уже через месяц после ареста подполковника дочь сначала исключили из института, а затем тоже арестовали как «пособницу врага народа», у которой обнаружили целую связку писем отца, пусть и сугубо семейных, абсолютно безобидных.

– А ведь сегодня воскресенье, да и волны нет… – как бы про себя проговорил старшина, щурясь на холодноватое, но удивительно яркое солнце, медленно восходившее где-то в глубине материка из-за едва различимой отсюда таежной гряды. – Самый раз сходить на Факторию да поплескаться в гейзерном озерце.

– А что, мундиры с аксельбантами, наверное, так и сделаем. Найди ефрейтора Оленева и готовьте бот. Я скоро вернусь.

– Ефрейтора тоже берем с собой, на остров?

– Чтобы не брать моего зама и политрука, младшего лейтенанта Ласевича, – едва заметно ухмыльнулся Загревский. – И потом, кто-то же должен быть на парусе и вёслах. Сейчас отдам младлею кое-какие приказания – и вперед, граничники!..

Ефрейтор Оркан Оленев по кличке Тунгуса – приземистый, коренастый тунгус, слыл на заставе знатоком тундры, и к его помощи и совету прибегали всякий раз, когда надо было отправляться то ли в далекий поселок Чегорду, то ли к появившемуся неподалеку стойбищу ненцев или мансийцев.

Узнав, что намечается первый в этом году спуск на воду бота, он тотчас же принес из своей каптерки завернутую в шкуру вязанку высушенного мха для разведения костра, черпачок – на тот случай, если бот вдруг даст течь, а также два охотничьих ножа, фонарик и удочку с набором крючьев. Если бы Вадим решил уйти далеко и надолго в тундру, он хотел бы, чтобы рядом оказался именно этот Тунгуса.

Спустившись к бревенчатому настилу, они открыли зимний причал, именуемый на заставе просто «амбаром», и внимательно осмотрели хорошо законопаченный с осени и просмоленный бот «Беринг». Это было самое вместительное из трех плавсредств заставы, которые, по инструкции, бойцы обязаны были беречь в полной сохранности, и за которое отвечали, как и за всякое прочее военное имущество. Здесь же, кроме двух рассохшихся шлюпок, находилась и «приблудная» лодка-плоскодонка, обнаруженная пограничным нарядом в пяти километрах западнее заставы. Но её еще только предстояло привести в божеский вид. Да и отправляться на плоскодонке к острову через вечно бурлящий и штормящий пролив было опасно. На таких местные охотники обычно ходили по рекам да рыбачили на озерах, а если когда-нибудь и спускались в океан, то старались держаться поближе к берегу.

– К острову уходим? Надолго уходим? – Оленев говорил с характерным для местных народов акцентом, порывисто произнося каждое слово, начиная и прекращая разговор, когда ему вздумается, не заботясь о его смысле и логике.

– До вечера, – обронил Ордаш.

– Только до вечера уходим? Не до утра? Совсем мало уходим.

– А тебе, Тунгуса, на сколько хотелось бы?

– Мой отец всегда говорил: «Тундра суеты не любит. Зверь у чума не водится».

– Можешь считать своего отца мудрейшим из мудрейших.

– А еще говорил: «Идешь в тундру или тайгу на один день, запасаться нужно на три дня. На два идешь – на неделю с близкими прощайся».

– Брось, тут всего миля дороги, – успокоил его Ордаш, старательно законопачивая какое-то место внутри бота, которое показалось ему ненадежным. – Да и море спокойное, ничего не предвещающее.

– Это потому, что смотришь ты… на море.

– А куда нужно?

– В море уходишь, на небо смотреть нужно, – поучительно молвил ефрейтор, старательно укладывая в устроенной на баке каютке удочку да традиционный, всегда снаряженный «рыбачий вещмешок» с консервами и сухарями.

С помощью лебедки они спустили это «плавсредство» заставы с небольшого пологого стапеля на воду, в узкий канал, прорытый прямо к крытому причалу, затем погрузили в него вставную мачту и вещмешок со старым истрепанным парусом. Только после этого старшина взглянул на полоску синевы, открывавшуюся в проеме амбарной двери, и, чтобы как-то продолжить разговор, спросил:

– И что же ты узрел на своем тунгусском небе?

– Солнце багряное и ветер с северо-востока. К вечеру совсем много ветра будет, совсем большой волна пойдет. Возвращаться опасно станет.

Ордаш задумчиво поиграл мышцами левой щеки, поморщился и как можно внушительнее произнес:

– Хватит страхи разводить, Тунгуса. Лучше упирайся, бот в залив выводить будем. И не вздумай запугивать начальника заставы своими предсказаниями, шаман-самоучка.

– Но пару теплых меховых бушлатов, а также еще мало-мало продовольствия и патронов возьму.

– Что хочешь, то и бери, гренадер, не зря же тебя каптерщиком назначили. Только старшего лейтенанта не пугай, иначе еще одно воскресенье придется провести на этой осточертевшей заставе.

– Зачем повторяешь? Не стану пугать. Красиво врать буду.

– И только так: самым красивейшим образом – врать!

Стоя по обе стороны канала, они, упираясь в борта, вывели «Беринга» из канала на открытую воду залива, закрепили мачту и парус, и еще раз осмотрели все суденышко.

– Однако пора звать начальника, – подытожил их старания Оленев.

– Теперь и в самом деле пора. Только ты вот что… Не очень упрашивай его.

– Почему не очень? Сам не пойдет и нас не отпустит. Начальник заставы, однако.

– Предложи – и все. Если передумал, без него уходим.

– Понятно. Главное, чтобы нас отпускать не передумал.

– Вот именно, Оленев, вот именно. Не зря же я всегда считал тебя мудрейшим из тунгусов. Для нас побывать на Фактории – все равно что ленинградцу вечерком по Невскому прошвырнуться.

3

Замок Викингов, возвышавшийся на небольшом плато, слегка нависавшим над замшелым берегом фьорда, на первый взгляд казался безжизненным и давно заброшенным. Две его увенчанные шпилями башни издали грезились мачтами, а соединявшие их дугообразные стены напоминали слегка изуродованные кораблекрушением борта древней ладьи.

С тех пор как три месяца назад в замке разместился секретный штаб Стратегических северных сил, который по штабным документам представал штабом Командования стратегических военно-морских и военно-воздушных сил Европейского полярного моря[6 - Следует знать, что в секретных германских документах Северный Ледовитый океан обычно именовался «Европейским полярным морем», по названию, предложенному в 1936 году основным теоретиком военно-морской доктрины Третьего рейха, военным полярным исследователем П. Эбертом. В его концепции Европейскому полярному морю отводилась важнейшая роль особого стратегического театра военных действий, нацеленного сразу против четырех великих держав – Британии, Советского Союза, Канады и США. Однако название это не могло прижиться уже хотя бы потому, что значительная часть океана омывает азиатский континент.], начальник его, вице-адмирал фон Штинген, почти не оставлял своего пристанища. Исключая разве что недавний отъезд по вызову из полевой ставки фюрера «Вольфшанце». Фактически отлученный от моря, адмирал, тем не менее, чувствовал себя в кабинете, разместившемся в Сторожевой башне замка, словно на командном мостике, и значительную часть своего свободного времени проводил то ли у выходившего на узкий извилистый фьорд окна, то ли, когда позволяла погода, на небольшой смотровой площадке, расположенной у самого шпиля.

В связи с подготовкой к недавно начавшейся «русской кампании» в Берлине и в «Вольфшанце» о его штабе на какое-то время забыли. Увлекшись наступательными операциями основных армейских групп, действовавших на Украине, в Белоруссии и Прибалтике, верховное командование вермахта во главе с генералом Кейтелем, как и командование кригсмарине, на какое-то время попросту забыло о своем Старом Пирате, как называли вице-адмирала его давние сослуживцы-подводники. Однако продолжалось это недолго. Вызвав его к себе, Гитлер прежде всего поинтересовался, помнит ли он, Штинген, о том, ради чего было создано командование Стратегическими северными силами.

У фон Штингена не было опыта личного общения с фюрером, он вообще всего лишь третий раз в жизни видел его и второй раз – беседовал. Тем не менее он понял, что ничего хорошего такое начало разговора не сулит. То же самое барон мог прочесть и на лице командующего подводным флотом рейха – адмирала Эберхарда Готта[7 - Имя адмирала Готта (в некоторых источниках – Гота) особенно часто упоминается в истории Второй мировой войны в связи с операцией германских подводников «Битва за Атлантику», то есть за господство германского флота в Атлантическом океане. Началась эта битва еще в 1939 году, однако наибольшего успеха подводный флот рейха добился на этом театре военных действий осенью 1942 – весной 1943 года, когда его субмарины почти безнаказанно охотились на суда противника даже в Карибском море.], вошедшего в кабинет фюрера вместе ним. Бравый «вожак подводников» стоял – фюрер так и не предложил им сесть – мрачный, с опущенной головой, старательно рассматривая какой-то узор на напольном ковре.

Еще в приемной фон Штинген обнаружил, что адмирал Готт весьма смутно представляет себе, чем на самом деле должно заниматься командование Стратегических северных сил – считал, что создано оно лишь на какое-то время, а главное, принципиально, почти демонстративно, не понимал, каким образом это относится к командованию подводным флотом рейха и для чего его сюда пригласили. Естественно, что фон Штинген пытался каким-то образом если не убедить, то, по крайней мере, просветить адмирала. Однако в заскорузлости своей Готт оставался непоколебимым.

Выслушав доводы фон Штингена, он лишь лениво покачал головой:

– Вот когда вы, барон, предложите фюреру создать ледокольную флотилию субмарин, тогда и поговорим.

– Как вы сказали, «ледокольную»? – рассеянно поинтересовался вице-адмирал, пытаясь отвлечься от ожидания встречи с фюрером и в то же время понять, насколько серьезно то, о чем только что заговорил Старый Пират.