Путь воина

– …Но теперь я сказал себе: нет, с таким секретарем я не расстанусь даже в том случае, если меня изгонят из кабинета первого министра вместе с ним. Если только не из-за него.

14

Шел четвертый день изнурительной походной муштры. Поднимаясь на возвышенность, на которой еще чернели остатки сгоревшей когда-то давно казачьей сторожевой вышки, Хмельницкий часами наблюдал, как его крестьянское войско, под командованием опытных казаков, спешно возведенных им в звания полковников, сотников и хорунжих, постепенно превращалось из неуправляемой, бунтующей вооруженной массы – в более или менее дисциплинированное войско.

По степи еще гуляли холодные зимние ветры. Под февральской стужей покрывались ледяной проседью едва приметные ручейки, образовавшиеся здесь, на диких равнинах, после недавней случайной оттепели. А низкие серые небеса набухали фиолетово-синими нарывами предвьюжных туч, медленно накрывая собой небольшие холмы, восстающие на границе между Диким полем и Приднепровской возвышенностью.

Не привыкшие к трудным военным учениям, крестьяне измученно роптали, тем не менее вновь и вновь шли на штурм этих холмов словно на бастионы Кодака. Но, прежде чем бросаться на очередной штурм, пехотинцы рытьем окопов оскверняли не потревоженную плугом землю, зарываясь в нее с таким остервенением, словно, возненавидев весь мир, погружались в собственные могилы. Валы, возникавшие между их окопами, бурыми косогорами и серым поднебесьем, вполне могли сойти за могильные насыпи.

– Кажется, они уже выбились из сил, – попытался прервать эту воинскую экзекуцию полковник Клиша, представая перед Хмельницким. – Надо бы дать им передышку и вернуть в лагерь на Бучском, иначе часть обморозится, часть разбежится.

– Они пришли сюда сражаться. Пусть познают, что такое военный поход, хотя бы на таких отроческих забавах.

Клиша понимающе помолчал и отсюда, с высоты холма, вновь осмотрел муравьиную возню крестьянских сотен. Одни из них все еще штурмовали небольшую гору, тащась туда со штурмовыми лестницами и пытаясь преодолевать по ним словно по кладкам ими же вырытые крепостные рвы; другие учились сводить в лагерь крестьянские повозки, стягивая их колеса цепями и поднимая вверх оглобли; третьи в сотый раз меняли позиции двух старых, отрытых из песка – из казачьих тайников – турецких орудий, припрятанных еще, как говорят, со времен кошевого атамана Микошинского.

Сам Клиша подобной выучки не знавал даже на Сечи. О ней вспоминали разве что сечевые старцы, да и те – из воспоминаний таких же старцев. Говорят, таким образом когда-то готовил свои войска только Криштоф Косинский [9 - Криштоф Косинский – гетман Запорожского казачества (1591–1593 гг.). Руководитель (в эти же годы) крупного антипольского восстания. Согласно данным польского хрониста Иоахима Бельского был подло убит слугами черкасского старосты Александра Вишневецкого во время переговоров с польским командованием в Черкассах летом 1593 года.], до конца дней своих не признававший казачьей вольности и пытавшийся из такой вот «вооруженной отары», создать войско, которое по дисциплине своей не уступало бы римским легионам.

– Мне известно, что на Косинского ты, полковник, молишься, как на икону Николая Чудотворца, – едва заметно ухмыльнулся Хмельницкий.

Тридцатилетний полковник молча кивнул. Истощенный какой-то хворью, он и сам немало страдал от учений, однако признаться в этом Хмельницкому стеснялся.

– Кажется, ты даже из рода этого рыцаря?

– Хотя не все верят этому.

– На Сечи родословные не в чести. Здесь в чести та слава, которая добыта каждым из нас.

– Но лучше добывать ее, зная, что точно так же честно добывали эту славу твои предки, знатные казачьи атаманы.

– Мне, полковник, нужна не слава твоих предков, а твой воинский опыт. Поэтому казаков своих не жалей. Наша жалость к ним проявится там, под стенами Кодака и мощных княжеских замков. Когда вместо глупой смерти тысяч повстанцев, по-солдатски погибнут всего лишь сотни. Да и те, изумляя врагов своим искусством.

– Понял, гетман.

Хмельницкий внимательно взглянул на полковника. Клиша был первым, кто назвал его гетманом, титула которого он еще не удостоен и неизвестно, удостоится ли когда-нибудь. Однако сейчас лицо Клиши оставалось непроницаемым.

«Этот поддержит меня, – понял Хмельницкий. – Как бы ни сложилась ситуация на казачьем совете».

– Говорят, ты знаешь татарский?

– Два года пробыл в плену. Под Кафой. Но и до этого мог допросить попавшегося мне в руки татарина. Есть кто-то важный?

– Важным будешь ты, полковник. Вновь отправишься в Крым, только в этот раз – главе моего посольства [10 - Исторический факт: полковник Яцко Клиша во главе небольшого посольства прибыл вначале в Перекоп, а затем, вместе с мурзой Тугай-беем, отправился в Бахчисарай, чтобы окончательно договориться о военном союзе казаков в борьбе против Речи Посполитой.].

– Кто меня там примет? – растерянно усмехнулся Клиша. – Кто там, в Бахчисарае, станет слушать меня, полковник?

– Вначале тебя выслушают в Перекопе. Сам Тугай-бей, которому я напишу письмо. В этом же письме буду просить, чтобы он отправился с тобой в Бахчисарай и помог убедить Ислам-Гирея заключить с нами военный союз.

– С нами? С кем это? – оглянулся вокруг себя Клиша.

– Какой же ты дипломат, если спрашиваешь «с кем»? – полушутя-полувсерьез упрекнул его Хмельницкий. – С нами – с народной армией Украины, в которой казачество слилось с отрядами ополченцев. Огромной, сильной армией, насчитывающей уже около ста тысяч сабель, – обвел он рукой поле учений, на котором было чуть более трех тысяч воинов.

Клиша уже по-новому осмотрел их воинство и задумчиво поскреб подбородок.

– Ста пока нет. Но ведь будет же когда-нибудь, правда, гетман? За нами пойдут. Должны пойти. Много полков и отрядов создано в глубинах Украины, которые уже действуют и которые ждут нас.

– Вот об этом и скажешь в Бахчисарае, помня, что пот, который костяк нашего войска проливает в эти дни на ратных полях, вернется нам спасенной кровью братьев наших.

– Должен вернуться. Когда в дорогу, гетман?

– Завтра.

– Но… надо бы…

– Поспишь в седле. Ночь посидишь с двумя пленными татарами, вспомнишь язык, свыкнешься с ордынцами, чтобы не тушевался перед ними.

– А кто его знает? – азартно встрепенулся полковник. – Вдруг нас уже более ста тысяч? Как думаешь, поверят, если тысяч на десять привру?

– Главное – не проговорись, что нас тут и четырех тысяч не набирается, величайший из врунов Дикого поля, – иронично предупредил Хмельницкий. – Вояк еще кое-как по селам наскребу, – вздохнул он. – Но где взять дипломатов, способных говорить не только с ордынцами, но и с Европой?

15

Бал у герцогини д'Анжу кардинал Мазарини использовал для того, чтобы в непринужденной обстановке встретиться с нужными ему людьми – министрами, промышленниками, владельцами крупных поместий в окрестностях Парижа.

Он не так уж часто посещал подобные аристократические собрания, но по его приказу виконт де Жермен составлял не только список балов и заседаний салонов, которые предполагались в Париже в течение текущего месяца, но и через доверенных лиц тщательно знакомился со списками приглашенных. Так что Мазарини знал, куда он шел и на кого следует тратить время. Пользуясь возможностью, он не раз умышленно подставлял себя под «случайный разговор» с тем человеком, которого уже давно собирался пригласить к себе в рабочий кабинет. Но там была бы иная атмосфера, а, следовательно, складывался бы совершенно другой разговор.

Появление графини де Ляфер на балу у герцогини не планировалось. Что, однако, не помешало владелице солидного замка в Шварценгрюндене «снизойти» в разгар бала, без мужа или сопровождающего, в роскошном белом платье, которому позавидовала бы любая королева мира.

– Из всех добропорядочных аристократов, осчастлививших своим присутствием нашу герцогиню, мне, признаться, нужны только вы, мсье кардинал, – предстала она перед Мазарини в то время, когда слуги начали уже по третьему кругу разносить бокалы с вином.

– Не знаю, будет ли прок от нашей беседы, – мило улыбнулся Мазарини, – но что весь парижский свет заметит, как первый министр блистал в обществе супруги помощника одного из своих министров, не сомневаюсь.

– А какое множество милейших версий породит это событие, – почти застенчиво улыбалась графиня, наклоняясь к Мазарини так, словно собиралась пить на брудершафт. – Однако у меня к вам дело, – ограничилась Диана де Ляфер всего лишь игривым чоканьем бокалов. – Срочное и весьма важное. Не только для нас с вами, но и для Франции.

– Вы – известная в Париже интриганка, – шутливо заметил кардинал, – поэтому я не верю ни одному вашему обещанию, вообще ни одному слову.

– Пожалеете, ваше высокопреосвященство.

– Вы кого угодно завлечете в свои сети и обманете, – грубо отшучивался кардинал, отходя тем не менее к стоящему за колоннадами небольшому столику на двоих. – Не говоря уже о бедном первом министре, известном своей епархиальной доверчивостью.

Однако графиня не обращала внимания на его мрачноватую браваду. Она уже почувствовала, что кардинал действительно заинтригован, а значит, из пленительных объятий ее романтического полубреда уже не вырвется.

– Но только предупреждаю, мессир кардинал, – таращила она свои колдовские глазищи, – с этой минуты мы почти что заговорщики. Каждого, кто предаст, ждет черная метка. Как истинному сицилийцу, вам, господин Мазарини, надеюсь, известен этот символ пиратской мести?

– Признаться, все тонкости пиратских налетов и атрибутику убийств из-за угла я начал познавать не на пиратской Сицилии, а здесь, в Париже, в великосветских салонах. Но пусть вас это не смущает. Можете считать, что свою «черную метку» я уже получил. Валяйте, графиня, втаскивайте меня в еще один заговор против самого ненавистного мне, вам и всей Франции… кардинала Мазарини!

– Вы бесподобны, мессир. Как жаль, что я умудрилась родиться не на Сицилии.

Рассказывая кардиналу о таинственной Афронормандии, графиня поражалась собственному воображению. Она сообщала Мазарини такие подробности будущего путешествия, так разрисовывала божественность этого земного рая, что дон Морано, будь он жив, со слезами на глазах вынужден был бы признать, что лично он никогда этой земли не видел, а все, что знает о ней, узнал только сейчас, со слов истинной очевидицы.