Субмарины уходят в вечность

– Во всем неопределенность, Скорцени, во всем! Вы меня разочаровываете. Как вы можете планировать свои диверсионные операции, не научившись уверенно прогнозировать свои собственные действия и действия врага? Не выработав в себе абсолютно никакой интуиции?

– Что бы вы ни говорили в мой адрес, Фюрер-Ева, я все равно не изменю своего убеждения в том, что проведенная с вами альпийская ночь – лучшая в моей жизни.

– Понимаю, что ложь – тоже из арсенала диверсанта. Но, по-моему, вы в ней слишком преуспели.

– Рядом с фюрером уже находятся люди, – примирительно молвил Скорцени, – которые морально готовят его к столь обыденному в сознании японцев, но столь необычайно мужественному в восприятии европейцев шагу.

– И тогда германцы останутся без фюрера?

– Тогда в эмиграцию подастся Имперская Тень. Великий Зомби.

– «Великий Зомби, сотворенный гением Скорцени» – так когда-нибудь будут отзываться об этом творении рук обер-диверсанта рейха пронырливые историки. И это «гением Скорцени» будет звучать, как «гением Микеланджело».

– Скорее всего, историю жизни двойника фюрера они будут начинать словами: «В годы Третьего рейха в Германии объявился некий проходимец, австриец с итальянской фамилией Скорцени…»

Они оба рассмеялись, и опять между каминами и снежно-лунным окном-бойницей воцарилось тревожное молчание.

– А не получится ли так, что вместе с ним в эмиграцию отправят настоящую Еву? Для правдоподобия.

– Пока что могу лишь сказать, что ее судьба будет решаться между правдоподобием смерти настоящего фюрера и правдоподобием жизни его двойника.

Альбина никак не отреагировала на эти его слова, она замерла в ожидании того, что еще скажет, чем утешит ее этот «диверсионный Скорцени». Вот только сам обер-диверсант решил, что все, что он мог сказать ей, он уже сказал.

«…Но если его появление в Берлине может оказаться погибельным и для этого города, и для армии, – вернулся обер-диверсант к прерванным размышлениям, – тогда почему бы не заманить Гитлера на какое-то время сюда, в этот замок, о существовании которого в качестве новой ставки фюрера враги даже не догадываются? А что, – с нежностью ощутил он на своей груди волосы Фюрер-Евы, вернувшейся в постель после очередных колдовских гаданий на поленьях камина, – устроить охоту бунтарей-заговорщиков на фюрера в охотничьем замке Вальхкофен! В этом что-то есть от высшего класса диверсионной авантюры».

– О чем вы думаете сейчас, мой диверсионный Скорцени?

– Раскладываю свой имперско-диверсионный пасьянс.

– И каковы результаты?

– Пока что не очень удачно.

– Вы уж постарайтесь, – с детской нежностью погладила его ладошкой по груди.

«В общем-то, превратить этот замок в еще одну ставку фюрера будет не так уж сложно. Хотя и не ко времени. Дополнительно укрепить подступы к нему несколькими дотами; приспособить под бомбоубежище подземелье, которое, находясь в скальном грунте, выдержит любой авианалет; ну а горные окрестности можно усеять частями СС, всевозможным общевойсковым сбродом и, конечно же, зенитными батареями».

Работы предстояло много, зато здесь фюрер полностью стал бы управляемым и оторванным от верховного генералитета, а значит, не составило бы особого труда заменить его Имперской Тенью. Тем более что ему, Скорцени, уже давно приказано было создавать здесь, в Баварских Альпах, в районе Берхтесгадена, Радштадта и Грасса, на германо-австрийском и германо-швейцарском пограничье, неприступную «Альпийскую крепость». Которая, по давнему замыслу, и должна была стать последним пристанищем-оплотом фюрера.

Хотя и при таком повороте событий тоже возникал вопрос: «Так все же пристанищем кого – фюрера или лжефюрера?! Борман и Геббельс пока что твердо решили для себя только одно: что они неотступно будут следовать за фюрером, оставаясь с ним до последних часов его жизни.

Впрочем, на этом этапе краха Германии и арийской идеи окончательные, стратегические решения принимаются уже не в Берлине и не в каком-либо из хорошо известных тебе волчьих логов фюрера, – напомнил себе Скорцени. – И ты это прекрасно знаешь. Фюрер всегда стремился быть под опекой Высших Посвященных, которых обожал, которым верил и на поддержку которых возлагал значительно больше надежды, нежели на армию, авиацию и ракетные полигоны в Пенемюнде. И вот теперь они отторгли его, предали и отторгли».

– Я понимаю, что в этом фюрерском пасьянсе далеко не все будет зависеть от вас, мой диверсионный Скорцени. И что такое пожертвовать какой-то там Альбиной Крайдер в то время, когда на полях сражений и за их пределами жертвуют миллионами других жизней!

– Когда я решу вас казнить, моя Фюрер-Ева, на нагрудной дощечке появится надпись: «Казнена за извращение армейской философии!»

– О казни я как раз и хотела повести речь. Смерть я постараюсь встретить достойно. Но хотелось бы под своим именем, а не под именем этой подфюрерной стервы Евы Браун.

– Ваше пожелание, Фюрер-Ева, будет учтено. На нагрудной дощечке появится уточненная надпись: «Некая Альбина Крайдер. Казнена за злостное извращение армейской философии».

– Вы неисправимы, мой диверсионный Скорцени.

– А нельзя ли расщедриться на более уточненную надпись на нагрудной дощечке казненного: «Вы – неподражаемы, мой диверсионный Скорцени!»?

Порой Отто действительно казалось, что судьба рейха решается сейчас не в Берлине, а в подземельях Антарктиды. Мало того, создавалось впечатление, что именно такой трагический исход, такой крах национал-социалистского рейха был запрограммирован где-то там, под сводами Золотой Пирамиды. Причем он вполне допускал, что Высшие Посвященные специально свели в этой войне два диктаторских режима, две великие империи, две мощные идеологии, чтобы, в конечном итоге, покончить с обеими. Только сначала руками коммунистов будут истреблены фашисты, а затем уже настанет очередь и самих коммунистов.

Даже согласившись на создание во Внутреннем Мире колонии Рейх-Атлантиды, Повелитель Внутреннего Мира Этлэн Великий в то же время, очевидно, решительно воспротивился появлению в новой подземной державе высших руководителей рейха. Эксперимент по созданию антарктической Рейх-Атлантиды он предпочитал начинать с чистого листа.

Конечно, все это пока что только предположения. Давно следовало бы встретиться с Посланником Шамбалы и обсудить эти вопросы с ним. Но он куда-то исчез, словно бы давал понять, что судьба гибнущего рейха уже не интересует его.

…Что же касается Евы Браун, то в ставку «Орлиное гнездо» фюрер ее не приглашал, да она и не стремилась туда. Неопределенность местопребывания фюрера, его постоянная взвинченность и всенарастающая подозрительность, а еще временная отчужденность от Евы Браун и заметное охлаждение в их отношениях – все это заставляло Скорцени избегать резких шагов, выжидать и терпеливо предугадывать, как развернутся события дальше.

11

Февраль 1945 года. Германия. «Нордберг» – секретная база субмарин «Фюрер-конвоя» на побережье Северного моря. Борт субмарины «U-1212».

Едва ступив на трап, Мария Воттэ, прибывшая в мундире унтерштурмфюрера СС, тотчас же предупредила командира субмарины:

– Только не спешите с погружением. Нужно хотя бы полчаса для того, чтобы фюрер свыкся с гнетущей, полумогильной атмосферой вашей субмарины. – Она специально пропустила двойника фюрера Манфреда Зомбарта вперед и, пока тот осторожно, неуверенно продвигался по палубе подлодки к командному мостику, решила переговорить с фрегаттен-капитаном.

– А что, вам уже когда-нибудь приходилось бывать на субмарине? – спросил Роланд, как только встречавшие фюрера моряки, приветствуя его, вскинули руки.

– Нет, конечно. Тем не менее знаю, в каком отсеке находится наша каюта – вон в той части субмарины, справа от нас; и догадываюсь, что охранять фюрера, по всей видимости, будет вон тот рослый матрос, – указала на стоявшего у рубки, в числе нескольких других подводников, матросаштабсобер-ефрейтора Карцага, – судьба которого столь же страшна, как и его энергетика.

– Я немного наслышан о вас, унтерштурмфюрер Воттэ, и понимаю: если вам где-то очень нужно побывать, то вам не обязательно бывать там в действительности.

– Правильно сформулировано.

– Однако меня больше интересует состояние фюрера, – все же недовольно проворчал командир «Валькирии», – чем энергетика приглянувшегося вам матроса.

– Меня – тоже. Именно поэтому после пятнадцати минут его пребывания в каюте снова выведите фюрера сюда, на палубу. Хотя бы минут на десять. Он должен осознать, что из этой стальной гробницы выход возможен. Из этой и сегодня – еще возможен.

– Фюрер настолько боится замкнутого пространства?

– Он боится своих снов, в которых его все чаще живьем закапывают в могилу.

– Он вам в этом сознавался?!

– Если бы сознался, я бы сочла, что он готов к длительному переходу через Атлантику, и не настаивала бы на этой многочасовой прогулке на субмарине.

– Позвольте, а за себя вы не опасаетесь?

– Не больше чем вы теперь опасаетесь за себя, фрегаттен-капитан, в своем сиротском одиночестве, после ночи, проведенной на гибельных руинах родного дома.

На отразившееся на лице Роланда удивление Мария внимания не обращала. Добравшись в сопровождении штабсобер-ефрейтора до отведенной им с Манфредом подводной кельи, она увидела, как лжефюрер затравленно мечется по неожиданно просторной каюте, словно опасается, что сейчас его здесь закроют и, оставив субмарину, навсегда забудут.

– Присядьте, фюрер.